Малоизвестный мне Атык Садыкович, которого, как говорил Коля, прочили в заведующие, естественно, ничего не должен был говорить, но зато его статьи и его позицию похвалил один из пришедших с Главным.
Их пришло трое, держались они стаей, хотя физически находились на расстоянии. Но не растворились в массе. Они как бы окружали стадо, мешая разброду.
Один из них довольно неудачно выступил, чуть не испортив дело: попытался оценить пониже работу всего отдела, а работы этой не знал. Новый насупился, был недоволен. И отдел, естественно, тоже.
Теперь готовился выступить другой улыбчивый, мягкий, из тех, которые любят добавлять что-нибудь вроде «ну, вы сами понимаете», или «я не открою новых истин», и еще этакое значимое, как «только поймите меня правильно». Очень, заметьте, удобные слова. После них можно сказать что угодно, а если кто не согласится, тот, стало быть, понял неправильно. (Превратно, примитивно, слишком прямо или извратив смысл простых слов.)
Этот человек (он чаще всего чей-нибудь «зам» или «и. о.») всегда как-то умудрится ничего не сказать, хотя говорить будет долго. Впрочем, нет, не совсем так. Этот, данный «зам», из витиеватых сложносочиненных и сложноподчиненных предложений сплел-таки нечто, а именно хвалу Новому Главному:
«выбор тем всегда самых важных;
ясность, с которой Степан Степаныч выражает свою мысль в статьях;
живой интерес к работе всей газеты в целом и каждого, повторяю каждого человека, будь то зав. отделом или технический секретарь, все выдает человека незаурядного, к словам которого следует прислушаться, в контакте с которым интересно и полезно работать».
Потом наступила пауза, она затянулась чуть дольше, чем требовалось для того, чтобы осознать услышанное. И стало ясно, что кого-то ждут, и даже понятно кого: теперь нужен был человек из отдела, чтобы он, так сказать, снизу, запросил того порядку, который здесь намечтали. А кто это должен быть сомнений не оставалось. Не Коля же Птичкин! Вокруг Василия Поликарповича стали сгущаться положительно и отрицательно заряженные частички всеобщего ожидания. К нему устремились не взгляды, нет, но помыслы всех новых, а все прежние глянули на него, точно увидели впервые: кто ты? с какой карты пойдешь?
У него были и козыри. Так, именно он по настоянию Валерия Викторовича заказывал ту статью, которая была снята Главным, и заказывал неохотно, даже, говорят, спорил с Валько́м, указывал на отвлеченность темы. Но все же заказал и чуть не схватил выговор. И был заметно рассержен и огорчен. А еще Валёк однажды, в самом начале, обратился к нему недостаточно почтительно, чего прежде с ним никогда не бывало:
Послушайте, молодой человек!
Я не так молод, как вам кажется, тотчас откликнулся Поликарпыч, и глаза его переменили цвет и выражение.
Простите, осекся зав и высказал свою претензию уже мягко. А претензия-то была ошибочной ответ читателю, который не устроил зава, был подготовлен Колей, а не Поликарпычем. Это все Коля рассказал мне несколько месяцев назад, а теперь я вспомнила.
Вот такой был расклад, и все ждали. И помнили к тому же, что Василий Поликарпыч давний приятель Главного, и что его прочат на повышение, и что он сейчас как-то (относительно, конечно) решает исход боя. И все знали, что он скажет. И я, к сожалению, тоже знала. И он знал, что все знают. И это было унизительное знание, и мне жаль было его с его козырями и необходимостью сделать то, чего от него ждут. Может, ему и условие такое было поставлено неявно, да умный поймет. Может, и квартира от его позиции зависела. И что там еще Ведь в Москву вызвали!
Ждали его слова. Все ждали. Он сидел бледный, и широкие челюсти его были сжаты, как у саранчи. (Господи, что за сравнение! Почему я злюсь, будто он предал или сейчас предаст меня? Что я о нем знаю? Чем он обязан мне?) Пауза все тянулась. Не выдержал тот, который только что смолк, вечный «зам.», вечный впередзабегающий и влицоглядящий:
Вы, товарищ Котельников, кажется, хотели?
Василий Поликарпович чуть сблизил брови секундная гримаса недовольства на неучтивую торопливость и встал.
Я слишком недавно здесь, чтобы сказать что-либо определенное, с привычной сдержанностью начал он. Мне кажется, что отдел очень дружно и заинтересованно работает, люди хорошо подготовлены, и мне, например Тут он запнулся и опустил абзац самобичевания. Потом шумно выдохнул и оглянулся на впередзабегающего.
О статье скажите, которую сняли И о том, как заведующий отделом настаивал подоспел тот.
Поликарпыч потупился.
Что ж, статью заказывал я, выдавил он и заметно рассердился. Автор человек знающий. Статья хорошая, хотя в связи с новым направлением газеты не подходит.
Хватит выгораживать! сорвался на крик все тот же «зам.».
И тогда Котельников осадил его с достоинством:
Прошу на меня не кричать. И сел. И, уже сидя, добавил, мягко обращаясь к собранию: Вот и все, пожалуй.
Наступила растерянная пауза. Он конечно же смешал карты. Во мне, поскольку я не умею довольствоваться тем, что есть, его речь не вызвала восторга. Но Коля Птичкин кивнул мне одобрительно, некоторое смятение в стане «новых» очертило масштабы. Да, да, он не вбежал картинно на баррикаду, не поднял руку, призывая к справедливости и одновременно подставляя грудь под пулю. Но он по другую сторону баррикады совершил свой маленький подвиг, бросив винтовку при виде безоружных. Ему не простят этого.
И не простили.
Но почему он оказался по другую сторону?! Впрочем, надо быть справедливой.
Я не была уверена, но мне чудилась и моя причастность к происшедшему. И показалось неблагодарным уйти, не пожав ему руки. Он снова осветился ласково. И вызвался проводить до дому.
Мы шли по улице на расстоянии, как дети, хотя всем, по-моему, было ясно, что мы вместе и что нас уже обвело кругом, и осенило то прекрасное и таинственное, что приходит к людям иногда не часто, гораздо реже, чем нам порою представляется.
Мы потоптались у подъезда это я вспоминала, убрано ли в квартире. Он явно ждал, а когда я вспомнила, сделал вид, что и не рассчитывал на такую честь.
В комнате сразу уставился на фотографию Кирки.
Кто это?
Мой сын.
Сын?
А почему бы нет?
Я не знал то есть я не думал, что у вас
Кофе хотите? Или чаю?
Все равно, выдохнул он. И лицо его выразило смятение. Расстроился. Господи, до чего мил!
Мы сидели на кухне, и он рассказывал о себе, с наивной доверчивостью полагая, что мне это интересно. Хм! «Полагая»! Конечно же интересно! И то, ч т о говорил, и то к а к.
Он был тихим деревенским пареньком, и отец его был тихим, а вот мать энергичная, языкастая, румяная. Она и сейчас бойкая старуха.
И было видно, что он любит эту бойкую старуху.
А отец?
Погиб на войне. Он нам такие письма с фронта присылал мне и брату
Человек поник. И опять же было видно, что тихого отца он любил не меньше.
Дальше последовала слегка беллетризованная биография: школа, которую он любил как источник знаний, книги, которые любил за то же, учитель (не буду повторяться), и вот, несмотря на тихость, был замечен, выделен из общей массы, горячо рекомендован в институт
И там сначала было трудно («общей культуры не хватало, ведь в городе знаете как и воздух насыщен информацией»), а потом пошел, пошел, потащил этот воз на широких своих плечах даже аспирантуру предложили.
Ну и?
Работать надо было. Матери помогать и запнулся.
А еще что?
ничего и покраснел.
Что-то вы скрываете, любезный Василий Поликарпыч!
Я опять взяла этот чуть покровительственный тон так мне было легче, уж больно нравился мне этот буйвольский мужичок, умеющий краснеть.
На мое незамысловатое кокетство последовала неожиданная реакция: человек выпрямился, поиграл широкими челюстями, прямо глянул посветлевшими глазами и выпалил:
А еще к тому времени я женился, и у меня появилась дочка.
Он, наверное, полагал, что я должна упасть в обморок или заплакать. Или указать ему на дверь. Да, да, он думал о двери. Поэтому мой смех показался ему неуместным и рассердил. И расстроил. И все эти чувства доверчиво вышли на его лицо. И пробыли там довольно долго. Потом он отозвал их куда-то вглубь, встал с табуретки и закурил.
Я не всегда, Анна Сергевна, понимаю вас
Ну и прекрасно. А то было бы скучно.
Мне бы не было.
Господи, да он все всерьез! И требует в ответ того же. А на меня нашло-наехало.
Так вы, стало быть, женатый человек? Где же ваша жена? Как ее зовут?
Он сморщился от бестактности, но поставить меня на место не решился.
Ее зовут Елена. И мы разошлись.
Не может быть!
То есть формально нет, но она осталась там, и мы решили
Ну конечно! Разве такие люди разводятся?!
Бедный, он не мог понять, что́ в этой ситуации меня тронуло. А вот тронуло! Прочность? Да. И умение поставить чужое выше своего. То есть доброта. Раньше для меня всему этому была грош цена. Впрочем, раньше это раньше, а теперь не так. Ведь учит нас жизнь хоть чему-нибудь, верно?
Очень печально и покорно отвечал он на мои вопросы, обрисовывал факты и застопоривался, чуть заходила речь об эмоциях, которые эти факты вызывали: снова закрывался.
и пригласили работать в райком.
Вы обрадовались?
Ну наверное. Не помню точно.
А работа была интересная?
Хорошая работа. И людям помочь можно.
Как тем учителям?
Да.
У вас с ними дружба?
М-м Не сказал бы. Все как-то некогда. И им, и мне.
Вы хороший человек?
Ну не знаю.
А Новый Главный?
Неплохой.
А наш Валёк?
К нему не подходит этот «Валёк»
Ну, так хороший?
По лицу его пробежала тень. С чего бы? Тень стала шире, раскрылилась, затемнила солнышко.
Чего вы? спросила я.
Я? Ничего. Валерий Викторович прекрасный человек, так я думаю.
Ну, ну? Что же тогда?
Я его не понимаю.
А чего в нем не понимать?
Губы пошли вниз, образовав не то скорбную, не то высокомерную гримасу.
Я человек простой! И вдруг почти стон: Оставим это!
Видно, чем-то наш тактичный зав. задел простоту (именно простоту) Василия Поликарпыча. Но, в самом деле, лучше было не настаивать.
О, подождите, у меня есть немного вина и хорошие консервы.
Он улыбнулся. Тень отошла. Барометр, как говорится, показал «ясно». Ясно, светло, доверчиво!
Дачный поселок погружался в полутьму. На западе небо вспыхивало раскаленно, откуда-то из-за полукруглых липовых крон налетали целые стаи птиц, снизу они казались черными. Бесшумными взмахами крыльев они как бы приближали небо, делили его на части. Тут не было ничего зловещего, а напротив нечто, дававшее ощущение другой, не познанной нами жизни. Птицы выбирали несколько деревьев почему-то елок и рассаживались там тесно и картинно, перепархивая, слетая, меняясь местами. Черным по оранжево-серому. И это мешало мне спать, и я бродила уже в темноте по незнакомым дорогам, выходившим на незнакомые шоссе, где, притулившись к дачным заборам, стояли телефоны-автоматы, по которым можно было звонить в город через восьмерку. Кабины притягивали своей пустотой, но я проходила, резко отворачиваясь, и только в памяти оставались зарубки, что вот, мол, стоят они там-то и там-то, у заборов.
Я вспомнила, как после того вечера первого вечера в моей квартире он позвонил ко мне (очень не скоро).
Позвонил и не сразу отозвался. Потом напряженно:
Это Василий Поликарпович говорит. Я не вовремя?
А я, уже когда услышала звонок, знала, что это он. Так ведь часто бывает, для этого не надо большой интуиции.
Я хотел бы показать вам свой очерк. Понимаю, что неудобно загружать вас
Да, да, мой хороший, загружать меня действительно неудобно, я женщина одинокая, мой сын еще не вырос, его надо кормить и одевать, и у меня на учете каждый час. Но делаются же для кого-то исключения!
Я буду рада, если смогу быть полезной.
О
Я засмеялась.
Сейчас было бы невозможно так разговаривать, он бы не позволил. А тогда еще даже Коля Птичкин мог подшучивать над ним. Этот Птичкин повадился ходить ко мне так же, как в свое время звонить по телефону:
Анюта, я на секунду! Это уже в дверях. Не помешал? Ты ведь не одна?
Он на удивление точно уловил момент, с которого началось мое «не одна». И теперь отлично знал, кто уплетает борщ на кухне, и шел прямо туда. И ждал тоже по части еды. А чуть насытившись, начинал веселиться:
Вот вы, Василь Поликарпыч, борец. Я это позвоночником чую, хотя ничем подтвердить не могу. Фактов нет.
Тогда и утверждение ваше голословно, очень миролюбиво ответствовал мой герой, аккуратнейше вытирая бумажной салфеткой чуть запотевший от борща подбородок. (Я бы предпочитала, чтобы он этот подбородок не заливал вообще, но что поделаешь!)
Видите ли, я заметил, что вы читаете книги всяких великих экономов и философов. Вольтера вот брали, а?
Ну и что?
Вы самоусовершенствуетесь. А для чего?
Разве нельзя просто читать?
Можно, но я спрашиваю: для чего? Это я себя спрашиваю. И сам себе отвечаю, потому что вы не ответите: для движения вперед.
Коля, прекрати. Веди себя хорошо и отлично.
Нет, почему же, Анна Сергеевна, возражал, отчаянно смущаясь, мой герой. Я действительно интересуюсь вопросами и более широко.
Но для чего тогда Бунин? При чем он тут?
Тут уж я рассмеялась:
Ну, этого тебе, Коля, никогда не понять! Так же, как слова «вы-г-вам».
Улыбнулся и Поликарпыч.
У нас с ним был уже ласковый разговор, когда я допытывалась, что это слово могло значить, а он утверждал, что никакого «выгвама» не было.
Да было же, было, такого не придумаешь!
Ну и ладно. Это будет мой секрет.
Н а ш, ладно?
Коля Птичкин сделал паузу, давая понять, что в личное не лезет. И потом снова:
Василь Поликарпыч, а ведь вы и историей балуетесь!
Постольку поскольку.
Я видел ваши пометки на многих книжках нарочно взял после вас у Верочки-библиотекарши, пока она их еще не разложила.
Может, конечно, я не все стер, покраснел Поликарпыч.
Не в этом дело. Но что вам, например, декабристы?
Это самое бескорыстное движение, если хотите знать, самое Он даже задохнулся от восхищения. Это истинное служение народу. Ведь у них было все, и они все теряли!
Милый, милый человек, он постигал истины, которые злой мальчик Коля знал с детства и к которым, вероятно, вернулся, пройдя путь отрицания. И сейчас на этот путь затягивал, волочил упирающегося Поликарпыча:
Но ведь они, ваши бескорыстные, выдавали друг друга!
Как гадко наносить подобные удары! Человек цельный человек открыл, поверил и должен находиться в состоянии веры и любви.
Я не хочу обсуждать этого.
А князь Трубецкой
Я прошу вас, Николай Николаич!
Коля, и я прошу.
Сдаюсь! Коля поднял обе руки, которым не хватало мужественности.
Тебе не скучно с ним? начинал свой утренний телефонный разговор Николай. Он, наверное, читает тебе на сон грядущий «Горе от ума» и восхищается, как разошлись в поговорки и остроты все словечки оттуда.
Коленька, он блестяще окончил школу и наверняка читал по этому поводу у Белинского, так что
Ой да, я не подумал. Ну, тогда, может быть, Евангелие? Ведь оттуда тоже много ушло в мир. «Глас вопиющего в пустыне» это мой; «Не мечите бисера перед свиньями»
Что тебе, собственно, неймется? перебивала я.
А то, что он не весь тут. Помяни мое слово. Это какая-то помесь волка с овцой: несуразный гибрид! Зубки-то, а? Заметила? Востренькие. И лапы для прыжка. А вот ушки, курдюк это от нее, сердешной!
Коль, мне некогда.
Pardon, madame! Завтра потревожу
И тревожил:
Твой прямо через Главного тиснул большую статью. Прочти.
Спасибо, прочту.
Чем, интересно, он это оплатит? Главный задаром не даст. Целую. Ваш «Ка».
А мой обсужденный и осужденный герой приходил почти каждый день, смущенно оправдывался, что без спросу: то был рядом, то книгу хорошую достал и хочет, чтобы я вот тоже то, наконец, просто соскучился. Все ему трудно давалось. Какое там чтение на сон грядущий!
За это время я счастлива была узнать, что он любит своих родных и посылает им деньги; что любит дочку, хотя с семьей живет раздельно (и тоже помогает); что скучает о городишке, где родился и вырос, но туда ходу нет (вероятно, из-за семьи), и что мечтал бы жениться на такой женщине, как я.