ОБРЕСТИ СЕБЯ
Часть перваяГДЕ ТВОИ ПАХАРИ, ЗЕМЛЯ?
За эту зиму Илиеш, сын Романа Браду, не вырос ни на ноготок. Зарубка, сделанная на косяке двери осенью тридцать девятого года, по-прежнему приходилась ему по макушку. Пока это было первым горем, омрачившим его душу. Но вскоре и оно растворилось в потоке новых событий.
Наступила страстная неделя. А какой день, он не знал. Был еще слишком мал, чтобы вести счет времени. Календарь под зеркалом почти ровесник Илиеша. Илиеш впервые заметил его, когда едва научился что-то видеть. Мать держала эту вещь для красоты, не решалась срывать листочки. Когда белила комнату, снимала его со стены и давала поиграть сыну. Илиеш листал его; просмотрев картинки, бросал куда-нибудь в угол. После побелки Ангелина снова водружала календарь на место.
Но, несмотря на то что по календарю время не двигалось, Илиеш взрослел. Это можно было проследить по смене мыслей, беспокоивших мальчишечий ум. Календарь уже перестал интересовать его, появились новые заботы. Например, качели.
Люлька качелей должна вмещать двоих, Илиеш надеялся качаться на них с Ольгуцей, соседской дочкой, похожей на чертенка, с вечно растрепанными выгоревшими волосами.
План качелей сделал дедушка. Он же помог выбрать дерево. Дедушка прекрасно разбирался в этом деле, так как славился своим плотничьим мастерством. Вся деревня ела изготовленными им ложками. А его веретена никогда не натирали мозолей на пальцах. Они крутились легко и бесшумно.
Дед Епифан был еще и звонарем. И Илиеш обладал явными преимуществами перед другими мальчишками. Как внук плотника, он получал самые лучшие волчки, самые быстрые санки и самые красивые клетки для щеглов. А как внук звонаря, мог беспрепятственно лазать на колокольню и подымать переполох среди приютившегося там воронья.
Илиеш долго околачивался возле делающего качели отца, но наконец это ему надоело, его перестал привлекать стук топора, и он побежал к двоюродному брату Иону. Застал его за делом Ион отгораживал делянку, засеянную луком. Ион старше Илиеша всего на несколько лет, но так как он рос без отца, то все считали его взрослым парнем. Он самостоятельно вел хозяйство. Конечно, ему помогал дедушка, но этого как-то не замечали.
Ион покровительствовал Илиешу, научил его играть на флуере, летом брал в ночное, зимой на посиделки. Короче, Ион, так сказать, выводил его «в свет». Илиеш слушал двоюродного брата охотней, чем отца. Целые дни мальчик проводил на дворе Иона, пока дед Епифан не брал его за руку. Указав на солнце, он говорил:
Взгляни-ка на этого бродягу.
Ну и что же? с недоумением спрашивал мальчуган.
А то, что оно идет спать.
А-а-а! восклицал Илиеш и отправлялся домой.
На этот раз он задержался здесь меньше обычного: Ион спешил закончить изгородь, а дед тоже что-то мастерил. Мать Иона, крестная Лимпиада, нашла занятие и Илиешу наказала присматривать за цыплятами. Раньше, бывало, налетал коршун. Но теперь он не появлялся, и цыплята лезли в бурьян. И стало скучно
Ну, я иду, сказал он Иону.
Тот пытался задержать его:
Подожди, сейчас кончу.
Ничего, я еще приду.
Все готовились к пасхе: стирали, белили, пекли. Трубы над крышами беспрерывно дымили. На овражистом Чертовом кургане паслись овцы; то тут, то там, расшалившись, скакали серые и черные ягнята. Козы пощипывали ветки деревьев, украшавших макушку холма. В этот первый теплый день весны, казалось, сама природа, которая, как известно, морит крестьянина зноем, когда нечем утолить жажду, и поливает дождем, когда у него дырявая крыша, сама природа подобрела.
Ух как захотелось Илиешу, подобно козам и ягнятам, полазать по камням Чертова кургана, побегать, покувыркаться, поваляться на траве! Можно уже собирать и молоденькую крапиву для борща. Решив тут же заняться этим, Илиеш побежал домой за сумкой. Но лишь вошел в ворота, как сразу умерил свою прыть. Родители, понурившись, сидели на завалинке. У матери были заплаканные глаза, на лице горе.
Ладно, ладно, хватит тебе, успокаивал ее отец. Лучше приготовь что-нибудь на ужин. Зарежь курицу.
Мать вытерла глаза тыльной стороной, ладони, с укором посмотрела на отца.
Прикуси язык, ведь сегодня страстная пятница!
Большое дело! Еще успею напоститься там
Евлампию позвать? тихо спросила она.
А как же, обязательно! Пусть увидит, как Роман Браду прощается с селом, может, лопнет с досады. Закатим пир, какой не снился ни ей, ни всему ее роду. Готовь угощение, а я узнаю, кого еще берут.
Илиеш бросился к матери:
Куда уезжает батя?
Она смахнула заблудившуюся на щеке слезу.
На воинские сборы.
О крапиве ли теперь думать! Илиеш побежал сообщить новость Иону.
С тех пор как помнит себя Илиеш, между отцом и теткой Евлампией, женой его младшего брата Сидора, не утихала вражда. Тетка родом из Кодр. Когда Сидор вез ее в Валурены, сзади двигалось шесть подвод приданого. Стоя у ворот, люди с любопытством глядели на этот обоз, удивлялись, как удалось нищему вахлаку Сидору покорить такую невесту. Ну была бы она уродиной туда-сюда. А то ведь и миловидная, и здоровая, во всяком случае, какого-нибудь физического недостатка у нее не замечали. А Сидор глуповат, ленив, вечно жалуется на недуги, на всякие болячки. Совсем не похож на Романа, даже не подумаешь, что они братья. Сидор напоминал коптилку, которая только чадит, не давая света. Казалось, что и живет-то он, словно выполняет обязанность. Никто и никогда не видел его смеющимся или просто разговаривающим с кем-нибудь.
Кумушки строили разные догадки, подозревали, что невеста больна падучей или беременна на пятом месяце. Иначе чем объяснить такое неравенство брака? Но время шло, а ни болезни, ни беременности у Евлампии все не наблюдалось. И тогда в Валуренах решили, что права пословица: не родись красивым, а родись счастливым. Интерес к этому событию постепенно угас. Только дед Епифан не одобрял Сидора. Не нравилась ему молодая невестка слишком холодна и заносчива, никакой симпатии. Люди думают, что он обделал хорошее дельце с женитьбой сына. А он желал бы Сидору не такую жену. Ну и пусть думают, он не станет объясняться по этому поводу. Да и кто знает, может, все это к лучшему
Позже кодряне, приезжавшие в Валурены, занесли слух, будто Евлампия причастна к смерти одной девушки, которую якобы отравила от ревности. После этого она постриглась в монахини, но житейские соблазны оказались сильней веры в бога, и через два года она вернулась из монастыря домой. Дед Епифан не верил слухам, но сердцем чувствовал, что у снохи не все чисто.
Роман не терпел золовку за кичливость. Она чванилась своим происхождением из резешей, всячески старалась унизить родню мужа. Ей все казалось, что родичи Сидора недостаточно оценили ее, ведь она их осчастливила, вступив в их семью! Кроме всего прочего, Евлампия имела еще одну причину гордиться. Много лет назад в село приезжал депутат от либеральной партии. Это было накануне выборов. Он устроил танцы и, чтобы подчеркнуть свою «демократичность», пригласил Евлампию на вальс. С той поры она не упускала случая упомянуть об этом событии. Роман, которому осточертело это, каждый раз обрывал ее. Можно представить, какие чувства она испытывала к нему!
Когда Илиеш закончил начальную школу и родители выбивались из сил, чтобы отдать его учиться дальше, Евлампия презрительно сказала:
Где это видано, чтобы из собачьего хвоста соткали шелковое сито! Сидите на месте, не разоряйтесь понапрасну.
Роман вскочил от внезапного удара.
Это мой сын собачий хвост?! Змея! Чтобы духу твоего тут не было, не переступай наш порог, убью!
С той поры они не разговаривали. Евлампия, презиравшая всех, ладила разве что с одной Ангелиной. Мать Илиеша считалась в селе «деликатной женщиной». Высокая, белокурая, с коротко остриженными волосами, в городской одежде, она казалась гостьей в деревенской хате, гостьей, которая вот-вот уйдет.
В свое время родители Ангелины, простые крестьяне, продали все имущество, чтобы отдать ее учиться. Она была единственным ребенком в семье. Училась Ангелина легко. В гимназии, где она несколько лет занималась, порядок поддерживали чуть ли не казарменный. Но чем строже становился режим, тем горячее и несдержанней закипали желания.
Когда ей было шестнадцать лет, однажды ночью она выпрыгнула из окна в объятия провинциального актера. Он пленил ее своими любовными письмами. За время совместной жизни с актером она совершенно забыла родное село, отца и мать, которые убивались по ней. Счастливый ветер вырвал ее из унылых стен и бросил в полный очарования новый мир. По крайней мере, так ей казалось. Никто не следил за ней, никто не бил, никто не читал длиннейших нотаций о благонравии, никто не заставлял ходить в церковь. Актер ласкал ее, баловал. И она отдалась этой страсти с жаром и наивностью своих шестнадцати лет. Любовник устроил ее в своей труппе портнихой. Она латала заношенные костюмы, старые шторы, занавесы. Каждый вечер Ангелина бывала в театре, смущенная, чуждая делу, которым были заняты все, бродила за кулисами среди декораций и бутафорских предметов. Ей нравилось это время ожидания, когда возлюбленный наконец освободится.
Года через полтора Ангелина, поняв, что покинута, да еще в такое время, когда должна стать матерью, хотела покончить жизнь самоубийством. Из театра ее уволили с такой же легкостью, с какой и приняли на работу. Раскаявшаяся, подобно Магдалине, разочарованная в жизни, вернулась Ангелина домой. А через два месяца стала женой Романа Браду работящего, умного и красивого парня, который только что вернулся из армии. Ее расцветающая женственность заставила его позабыть обо всем.
Дед Епифан пытался образумить сына, снять пелену с его глаз. Слишком много слухов ходило про невесту. Напрасно. Роман остался непреклонным: с явным вызовом, назло всем селянам, закатил шумную свадьбу. О ней долго потом вспоминали в селе. Гордо подняв голову, не боясь язвительных языков самых злых сплетниц, на виду у всех танцевал он с невестой, одетой во все белое. Вскоре после свадьбы родился Илиеш.
Прошли годы. Умерли родители Ангелины. Много всякого, хорошего и плохого, произошло в семье Браду. Но Роман ни разу не напомнил жене о прошлом. Он искренне любил мальчика, и волей-неволей люди должны были забыть, что это не его сын. Он по-прежнему обожал жену, оберегал ее от тяжелой работы, даже не разрешал шить на чужих. Швейную машину, свадебный подарок ее родителей, продали.
Жили они мирно. Роман, правда, ревновал ее больше, чем следовало бы, но смирял себя, и это ему удавалось. Ангелина гордилась мужем самым видным мужчиной в селе, гордилась тем, что он ценит ее намного больше, чем другие своих жен. И все же изредка тосковала по тем нескольким месяцам обманчивого счастья, проведенным в театре.
Евлампия недоумевала, как это она, такая красивая и изящная, позволила «обмануть» себя этому мужлану, то есть Роману. Польщенная, Ангелина вздыхала: мол, такое счастье у нее. А затем погружалась в сладостные воспоминания о давно прошедших днях.
В душе Евлампии скопилось особенно много яда в этот вечер проводов Романа. Она с чувством брезгливого отвращения отнеслась к тому, как гости, не ожидая упрашиваний, набросились на курицу, эту бедную жертву амбиции Романа. Илиеш наблюдал за выражением ее лица, хихикал, подталкивал под столом Иона. Кроме них на гулянке были дедушка, мать Иона тетка Лимпиада, Истрати их сосед, ненасытный стяжатель, и еще несколько человек, в том числе Павел Гынжу, старый друг Романа, вместе с которым они парубковали, Тоадер Мунтяну другой сосед, добряк, душа нараспашку, и учитель Георгий Ботнару, пришедший на проводы без приглашения. Он сделал вид, что зашел случайно, не зная о воинских сборах, чтобы попросить Романа нарубить хворосту.
Роман и Павел Гынжу с воодушевлением толковали о том, как завтра наймут цыгана Маноле со скрипкой, чтобы проводы на вокзал были с музыкой.
Полагалось бы взять попа, отслужить литургию, прошипела Евлампия, уткнувшись в тарелку.
Именно, именно, литургию, поддакнул ей Сидор.
К черту попа! воскликнул подвыпивший Павел.
Правильно, засмеялся Роман, пусть служит, когда я захочу!
Потом он погрустнел, обнял друга за плечи, невесело сказал:
На смерть нас ведут, Павел.
На бойню ведут, согласился тот.
И останется село пустым.
И останется.
Вот на кого останется! Роман кивнул головой в сторону учителя.
Тот молча жевал кусок курицы. Словно прибитая гвоздями, рядом с ним застыла Евлампия. Захмелевший после нескольких стаканчиков дед Епифан, опершись головой на руку, выводил старинную песню. На веранде, прислонясь к перилам, плакала Лимпиада. С тех пор как стала вдовой, она плакала на каждой гулянке, на каждом празднике. Ее муж, солдат королевской армии, доведенный до отчаяния каким-то офицером, застрелился. Несмотря на уговоры Ангелины вернуться к столу, Лимпиада осталась на веранде, обхватив руками столб.
Только мне некого провожать, вздохнула она.
Ее лицо всегда источало такую доброту, было так приветливо, что даже теперь казалось, что она улыбается сквозь слезы, словно боясь омрачить этот вечер. Илиеш любил ее за доброе сердце. Она обычно сквозь пальцы смотрела на шалости Иона и Илиеша, охотно прощала их провинности, а карманы у нее всегда были полны орехов, сушеных слив, сластей, которыми она угощала ребятишек «за упокой души Пинтилия». Мальчик тихонечко вышел на веранду и прижался к Лимпиаде. Она не двинулась, только провела рукой по его волосам. В это время, нетвердо ступая, к ним подошел учитель.
Хоть столб обнимаешь и то хорошо, глупо пошутил он.
Пошарив в кармане, учитель вынул два лея, протянул мальчику.
Возьми, завтра леденцов купишь. А сейчас ступай спать.
Деньги Илиеш взял, но спать не пошел, уселся в тени на пороге. Учитель приблизился к Лимпиаде, ощупал глазами ее округлые красивые плечи. Пытаясь положить руку на ее плечо, участливо проговорил:
Засушишь свою молодость.
Уж не умираешь ли ты от жалости? отстранилась она от него.
Еще как! Ведь не из глины ты, живая душа. Чего же мучить себя?
Пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву. А ну не трогай, отойди в сторонку!
Может, тебе дровишек надо? внезапно переменил тему разговора учитель. Так я могу, только скажи.
Проживем и без чужой помощи.
Ну и гордая ты. Смотри, чтоб не пожалела потом. Счастье свое отталкиваешь. Парень скоро женится, останешься одна Тогда что будешь делать?
Антихрист
Больше, как ни старался, Илиеш ничего не услышал: веки его сомкнулись, и он уснул. Приснилось ему, как он с Ионом пасет лошадей в лесу. Трава по пояс, сочная, зеленая. А деревья стоят прямые и толстые не обхватить руками. Илиеш стал вырезать на коре фигурки лошадей, коров, овец. И странно: они вдруг оживали и убегали от него. Это забавляло Илиеша. Он оглянулся, вокруг пылало столько цветов, мельтешило столько разноцветных бабочек, что закружилась голова. А на вершине засохшей ольхи сидел учитель и злобно кричал на бабочек. Внезапно у него стали расти угольно-черные крылья, он ринулся с вершины вниз, ухватил Илиеша за горло и потащил над лесом к гигантскому костру, который пылал там, где должно было быть солнце. Илиеш закричал, успел схватиться за вершину дуба и проснулся на руках у отца. Тот подобрал его, уснувшего на пороге
На другой день село провожало мобилизованных. Это были не обычные сборы забирали почти всех мужчин. И многие, покачивая головами, пророчили тяжелые времена:
Быть войне!
Не к добру это
Увидимся ли еще с ними?
Кто может знать
С утра все потянулись за село, где возле дороги возвышался каменный крест. Туда спешили жены, роняя слезы на глинистую дорогу, туда бежали дети, чтобы еще раз на прощанье взглянуть на отцов, туда несли полные кувшины старики, чтобы еще раз чокнуться с внуками.
Пошел туда и Роман Браду, так и не закончив качели для сына. Впереди выступал Маноле-цыган, пиликая на скрипке старинную жалобную дойну. Следом шли Павел Гынжу и вся компания, заполнив улицу от забора до забора. Охрипшими от выпивки голосами мужчины пели:
Выйди, матушка, на холм к кресту
И увидишь, куда меня поведут
Женщины двигались сзади мобилизованных, на разные голоса подпевали им. Нестройное хмельное пение кто в лес, кто по дрова заглушило жалкое пиликанье скрипки Маноле. Про Илиеша все забыли, он шел за этой пестрой толпой одинокий и невеселый.