«Я хочу домой!» прошептал он про себя со слезами на глазах.
Я хочу домой! вдруг со злостью закричал он.
Дедушка и Боря удивленно обернулись к нему. А он, бросившись лицом вниз, зарыдал. Дедушка подошел, не зная, как успокоить его. Илиеш извивался на земле, кусал кулаки, бил ногами по сухим комьям и беспрестанно повторял:
Я хочу домой! Я хочу домой! Домой!..
Принеси воды, подтолкнул старик Борю.
Он забыл, что воды нет. Тогда в лицо Илиешу брызнули парным молоком. Илиеш внезапно замолк. Казалось, он задремал. Потом вздрогнул, подскочил:
Идут! Слышишь, дедушка, самолеты!
Самолетов еще не было видно. Но он уже почувствовал их приближение. Вот прерывистый гул самолетов послышался уже отчетливо, стал нарастать все быстрее и быстрее. Его услышали все Боря, дед Епифан, окружающие. Забеспокоился и скот. Коровы с остекленевшими, выпученными глазами сначала сбились в кучу, потом заметались беспорядочно. Григорий и Ион бегали среди них, пытаясь успокоить.
Низко над землей медленно летели три тяжелых самолета. На крыльях можно было разглядеть кресты. За ними показалось еще семь уверенных и сытых хищников. А там еще тройка.
Илиеш прижался к старику, вскрикивая:
Сюда, дедушка, на нас летят!
На переправу идет, не бойся. Не мы им нужны.
От переправы, куда тянулся бесконечный человеческий поток, послышались крики, которые слились в страшный гул. Старик перекрестился:
Спаси, господи, люди твоя Что там творится!
Женщины, что копали неподалеку, спрятались в траншею. Лишь одна отчаянно поднялась на холмик свежей земли и устремила ненавидящие глаза в небо.
Застучали зенитки возле переправы, где-то над головой Илиеша стали рваться снаряды. Самолеты прошли между белыми разрывами, миновали место, где остановилось стадо.
Может, пронесет господь бормотал старик.
Но не успел он закончить фразу, как один из самолетов завалился на бок, развернулся с противным воем, и от него отделилась черная точка, которая тут же начала стремительно расти. Тяжело вздрогнула земля, опалило все окружающее огнем и ветром, взметнуло вверх черный столб. Охнула степь, пораженная в самое сердце. Илиеш зажмурился.
Ревела скотина, словно на нее набросилась стая волков, коровы сбились в кучу, затоптали упавших, заметались. И только люди безмолвно прижимались к матушке-земле. В ушах звенело от взрыва, нельзя было ничего разобрать, а сверху уже летела вторая бомба, потом еще, еще, еще, еще
Когда пронеслась железная буря, Илиеш попытался подняться на ставшие непослушными ноги и содрогнулся от ужаса. Земля походила на разрытое кладбище с черными развороченными могилами. Все было разорвано, перемолото. Чуть потрескивая, горела пшеница. Пламени почти не было видно в сиянии солнца, только зноем веяло от нее. На переправе стало так тихо, что кровь стыла в жилах. У дедушкиных ног замерла зеленая, словно только что покрашенная, ящерица. Влажные глаза, казалось, умоляли приютить ее. Как не соответствовала яркость одежды ящерицы блеклой черноте распаханной бомбами степи!
Есть кто живой, дед Епифан? спросил Боря.
Старик не ответил. Растерянно поднявшись с земли, он вытер запорошенные глаза и нетвердой походкой пошел к траншее, куда перед бомбежкой успели спрыгнуть Ион и Григорий. Илиешу было страшно оставаться без него, он двинулся за стариком. Дед Епифан еще больше ссутулился. Идти по развороченной земле было трудно. Илиеш спотыкался. Вдруг он испуганно шарахнулся: рядом с воронкой лежала мертвая женщина. Может быть, это она бесстрашно стояла на бруствере траншеи, когда началась бомбежка.
Ион сидел на дне ямы и тупо глядел на правую ногу. Григорий, стоя перед ним на коленях, отрывал подол от своей рубашки.
Осколком, пояснил он.
Мне совсем не больно, равнодушно сказал Ион.
А идти сможешь? спросил дед, опускаясь на землю рядом с Григорием.
Не знаю.
Старик перевязал рану и, словно оправдываясь, забормотал:
Если бы у нас был йод
Ион встал на ноги, попытался шагнуть и чуть не упал.
Он оказался не таким уж легким, вынести его было непросто.
Нужна палка, догадался дед, ища глазами, где бы ее добыть.
Он легко зашагал на поиски костыля, засуетился, будто сбросил с себя свои шестьдесят лет, будто не чувствовал уже больше ревматизма, от которого ныла каждая косточка. Сразу исчезли все прежние боли и недуги. Их захлестнуло и растворило одно огромное страдание война.
Ион, получив палку, двинулся осторожно к табору. Сгоряча он не почувствовал боли, но теперь она с каждой минутой усиливалась, сверлила, разрывая все его существо. Ион с детства привык к боли, не раз молча переносил ее, презирал хнычущих от ушибов товарищей. И все же теперь он едва сдерживался. Его побелевшее лицо страдальчески морщилось.
Болит? сочувственно спрашивал Илиеш.
Немного печет только, отвечал тот, стараясь выдавить улыбку.
Они собрались у потухшего костра. Опускалась ночь, словно спеша прикрыть опоганенное лицо земли. Кругом было тихо. Степь с богатейшими нивами казалась гигантской пустыней. От края и до края не слышно было ни птиц, ни цикад, ни лягушек. Все хотело тишины. И чей-то далекий голос в это время казался странным. Григорий вынул из котомки флуер и заиграл старинную жалобную песню.
Брось ее к богу, Григорий, проворчал дед. Ложись лучше спать.
А вы? спросил Илиеш, видя, что дед поднялся.
Пойду к дороге, может быть, узнаю, что с переправой.
Как все изменчиво на свете. Обычно боятся ночи, которая подстерегает тебя тысячью опасностей. А теперь для Илиеша, боявшегося недавно темноты, ночь уже не ловушка, а избавление от ужасов, какие происходят лишь днем. Беда приходит с неба, а ночью оно безопасное. Звезды мерцают ясно и холодно, их слабый свет освещает дымящиеся воронки. В вышине мир и тишина. Только сейчас никому нет дела до звезд: путники в изнеможении быстро уснули. У Иона время от времени вырывался стон. Но вот и он утих.
Вернулся дед Епифан. Ему удалось узнать, что немного ниже по течению сооружен еще один мост. Там пока нет такого наплыва народа, можно спокойно переправиться. Дед решил разбудить ребят. Нечего ждать, надо скорее гнать скот. Может быть, удастся управиться до зари. Тогда Что будет тогда никто бы не сказал. Но казалось, что сразу же за Бугом все беды развеются в пыль.
Это ты, дедушка? спросил Ион, услышав шаги.
Вставайте, пора в дорогу.
Никто не двинулся, только Ион простонал:
Дедушка, нога болит!
Потерпи, пройдет. Буди Борю и Илиеша. Нам нельзя запаздывать.
Илиешу снился клуб. Будто кончились полевые работы, и он пришел сюда на комсомольское собрание: его будут принимать в комсомол. Клуб был только что побелен, пол устлан свежей травой, листьями ореха, чебрецом. За столом президиума Григорий, Ион Боря и дедушка. Странно дедушка на комсомольском собрании! Илиеш давился от смеха: что старик-то здесь делает?
На стенах клуба висели портреты. На одном из них Илиеш узнал Ленина. Теперь Илиешу он хорошо знаком. Он знал каждую черточку лица Ильича. Закрыв глаза, он стал представлять себе живого Ленина. Сначала в темноте поплыли радужные пятна, узоры, наконец Илиеш ясно увидел лицо с острой бородкой, с прищуренными глазами вокруг которых собрались морщинки, с ласковой, чуть лукавой улыбкой. Жалко, под рукой не было карандаша и бумаги, а то Илиеш нарисовал бы. Однако нужно открыть глаза, некрасиво сидеть зажмурившись, когда тебя принимают в комсомол. Но что это такое? Портреты на стенах вдруг начали раскачиваться, вместе с ними закачались стены, стол Как же он забыл ведь война!.. С потолка посыпались штукатурка, известь, камни, погребая под собой сидящих в зале. Нужно бежать, но дверь оказалась запертой. Илиеш хотел было позвать на помощь, но не смог голос исчез.
Илиеш! Проснись же наконец!..
Он с трудом открыл испуганные глаза. Ион тряс его за плечи:
Вставай, вставай, нужно идти.
Мальчик еще не проснулся как следует и с трудом соображал, где находится. Ага, рядом Ион и дедушка. Значит, все хорошо. Ночная свежесть быстро взбодрила его. Как плохо спать на кочках: болит шея. Слышалось хлопанье бичей, это Григорий и Боря поднимали коров. Через несколько минут все были готовы к походу. Ион попытался шагнуть, опираясь на палку.
Наступай на нее, наступай смелее, не бойся, советовал дедушка.
Ион ступил на раненую ногу, она подогнулась. Ион вскрикнул и выронил палку.
Больно! Будто режут.
Старик в отчаянии огляделся, надеясь найти хоть какую-нибудь помощь. Кругом тьма, ни души. Только теперь он полностью отдал себе отчет, какую ношу взвалил на свои уже хилые плечи. Один-одинешенек, он отец и мать для этих ребятишек. И стадо к тому же казенное на его совести, свое, может быть, и бросил бы уже.
Послушай, Ионикэ, может, как-нибудь дотащишься до моста? А там мы найдем доктора или повозку, а?
Но Ион не мог. Страшная боль сковала его, каждое движение вызывало невыносимые мучения.
Так мы понесем тебя! решительно встал дед Епифан.
И они тронулись, неся попарно Иона на самодельных носилках. Даже Илиеша не освободили от этого. Дорога становилась все труднее. Сделанные наспех из мешка и двух палок носилки выскальзывали из рук, мешали шагать. Палки впивались в ладони, руки цепенели. Стадо, лишенное сразу трех погонщиков, разбредалось.
Обессиленные люди двигались молча, не зная точно куда. Одно было ясно: им поручили дело, и они должны довести его до конца.
Если бы попалось село, мы бы оставили стадо там, рассуждал сам с собой старик.
Мало-помалу начал заниматься рассвет. Новый день не принес облегчения. Когда рассвело, они увидели, сколько удалось пройти, увидели и ужаснулись. Буг так же далеко, как и накануне. Старик видел, что ребята окончательно вымотались. Но что же делать? Не видно никакого человеческого жилья, где бы можно было оставить раненого внука.
Послушай, Ионикэ, может быть, вы с Илиешем останетесь тут? А потом мы вернемся за вами. С повозкой. Ты согласен?
Старик наклонился над носилками, в голосе слышались слезы отчаяния.
Оставьте меня, дедушка, безразличным тоном ответил Ион.
Лицо его стало белым, губы запеклись.
Видишь, скотина разбаловалась, продолжал дедушка, ища оправдания. Так скорее доберемся до моста. И тогда все сразу уладится. Не может быть, чтобы мы не нашли повозку или машину.
Хорошо, дедушка.
Может, и доктора найду. А сейчас доберемся вон до того шалаша, и там ты останешься. Ну как? До вечера я вернусь.
Хорошо, дедушка.
Шалаш стоял посредине огорода. Внутри была постелена солома, стоял кувшин с водой, лежало несколько огурцов и узелок с солью.
Наверно, сторожа оставили, высказал предположение Григорий.
Дед немного оживился, вышел, огляделся, ища хозяев шалаша. Ведь кто-то тут только что закусывал. Должны же быть люди!
Может, сторож побежал в село или еще куда, проговорил дедушка. Одни не будете, придет же сторож. Скажете ему, кто вы и откуда. А я к вечеру вернусь.
Дед Епифан, спотыкаясь, пошел по пашне. Боря и Григорий молча последовали за ним.
Охваченный грустью, Илиеш долго глядел им вслед. Потом попытался разговорить Иона, но тот еле-еле ворочал языком. Со скуки Илиеш побрел по огороду. Спустя некоторое время залез на абрикосовое дерево возле шалаша, посмотрел, не видно ли старика со стадом. Затем нарвал щетинника и подстелил Иону, чтобы мягче было лежать. А день никак не кончался. Солнце словно застыло на месте. Это был самый длинный и самый тоскливый день в жизни Илиеша.
Боль, видимо, отпустила Иона, и он задремал. Илиеш лег рядом с ним. Вскоре их не смогли бы разбудить и пушки Над ними пролетали целые стаи немецких самолетов к переправе. Там громыхали глухие разрывы. Затем освободившиеся от бомб «юнкерсы» шли обратно. Илиеш не слышал и не видел их. Когда он наконец открыл глаза, было уже темно. Деда все еще не было. Ион, пышущий жаром, лежал с открытыми глазами.
Тебе полегчало? спросил Илиеш.
Почему не вернулся дедушка? простонал тот.
Наверное, не нашел повозку, успокоил его Илиеш.
Повернувшись на другой бок, Ион вновь словно провалился
Какое счастье, что на свете существует сон. Погрузился в сновидения и все беды позабыты
Только на третьи сутки в полдень, вернулся дед Епифан. Один. Пеший. Не взглянув на Илиеша, присел рядом с раненым, пощупал его лоб и долго сидел так, поджав ноги и склонив голову на колени.
Наконец он сказал, не поднимая головы:
Переправил ребят за Буг. Теперь один бог знает что с ними будет. Но я их переправил. Хозяин шалаша так и не приходил?
Нет.
Илиеш хотел спросить о многом. Только очень уж мрачен дед. И все же не вытерпел:
Ты не нашел повозку?
Повозку? переспросил старик, словно не расслышав. Повозку? И, обхватив голову руками, затих.
Ион пожаловался, что ему холодно. А между тем страшный зной палил все живое. Старик накинул на внука армяк, пощупал его лоб.
Он горит, горит, как огонь, бормотал дедушка, разматывая повязку на ноге Иона.
Нога вздулась, затвердела, как бревно. Вокруг раны были видны желтовато-сизые пятна. Натянутая кожа, готовая вот-вот лопнуть, водянисто блестела.
Дед Епифан поставил на костер жестянку из-под консервов, вскипятил воду.. Потом, когда кипяток немного остыл, принялся промывать рану. Теперь совсем отчетливо стали видны подкожные сизые пятна. Старик растерянно, с нескрываемым страхом глядел на них. Илиеш что-то спрашивал, но старик даже не слышал, все глядел оцепенело на загнивающую ногу.
Он хорошо знал, что означает эта блестящая синева на живом теле. Не раз встречался с ней в четырнадцатом году в лазарете, где некоторое время служил санитаром. Гангрена. До сих пор кровь леденеет при воспоминании, как она, словно вытягивая когти, ползла по телу раненых и пожирала столько молодых жизней. Иногда она действует молниеносно, иногда довольно медленно. Но результат один: смерть. Спастись от нее можно лишь одним способом. Он известен всем
Бледное лицо Иона покрылось крупными каплями пота.
Жарко
Старик откинул куртку, заботливо вытер ему лицо.
Ох, Ионикэ, Ионикэ. Чем может помочь тебе дедушка?!
«Лучше бы в меня попал тот осколок, думал старик. Я уже прожил свое. Бедная Лимпиада, много испытаний выпало тебе в жизни. Вот сижу как истукан и бессилен помочь ему. А он, бедняга, страдает».
Вдруг, очнувшись будто от толчка, дед решительно сказал:
Илиеш, здесь недалеко, за холмом, я видел хутор. Пойду туда, поговорю с людьми, может, к кому-нибудь перенесем Иона.
Иди.
Илиеш снова остался наедине с больным. Пришла ужасная мысль, что дедушка, может, не вернется сегодня, и опять им придется ночевать одним среди пустынного поля. Но дедушка вернулся, и значительно раньше, чем можно было ожидать. Илиеш вскрикнул от радости. Дед почему-то не ответил обычной своей улыбкой, обняв мальчика за плечи, отвел в сторонку и устало сказал:
Все. С нами кончено, Илиеш. Бедный Ионикэ. Там в селе уже хозяйничают немцы.
Что значит «хозяйничают», Илиеш уже понимал. Ему не терпелось расспросить дедушку, кое-что самому рассказать ему. Но тот не дал возможности вставить даже словечко. Он говорил так, будто боялся, что если умолкнет, то небо обрушится на них.
Чутье подсказало Илиешу: дедушка говорил так много не потому, что соскучился по живому слову, а потому, что у него невыносимо тяжело на душе и этим он хочет заглушить свою боль. Скопилось столько, что старик уже не в силах сдержаться. Он рад был бы, если б Илиеш кое-что из сказанного и не услышал.
Постепенно голос старика стал гаснуть, усталость тянула его к земле. И понятно ведь столько дней на ногах.
Варево из череды на парном молоке успокаивает боль, пробормотал он, засыпая. Поседевшая от времени и забот голова склонилась на плечо.
Все же он успел заметить:
Илиеш, погляди, не нужно ли чего Ионикэ
Потрескавшимися губами Ион что-то чуть слышно бормотал. Илиеш, не разобрав слов, решил, что тот хочет есть. Он намочил в воде последний кусочек засохшего хлеба и поднес больному. Ион с усилием повернул голову.
Дедушка, чуть слышно позвал он и опять впал в беспамятство.
Дед Епифан проснулся в сумерках и накинулся на Илиеша:
Почему не разбудил меня? Как Ион?
Опять потеет.
Присмотри за ним, я еще раз сбегаю в село.
В село? поразился Илиеш. Ты же говорил, что там немцы!
Смотри за Ионом. Я быстро вернусь.