К столу пробирался Айнет, не обращая внимания на крики и толчки ребят, которых он раздвигал в стороны.
Мне не нравится такой самодеятельность, крикнул он, добравшись до середины. Алешка он пускай болтает, у нас обида на Алешка нет. Видали? он поднял вверх обе руки, У каждого есть два рука и адын голова. Я все сказал. Мы, он ударил в свою грудь здоровенным кулачищем, хлеб даром кушали?
Чего десятники молчат, как воды в рот набрали?
Мы скажем, о нас речи нет, за всех ответил Курбатов и шепнул Виктору. Ай да Алешка, ай да Айнет! Ты гляди! А!
Федя Дронов помял в руках мокрую кепку и шумно вздохнул. Рабочие любили этого спокойного человека и немножко завидовали его славе первооткрывателя.
Я так располагаю: ежели после работы каждому по стопочке спиртяги перед обедом все будет законно. А выбирать людей, Виктор Степаныч, нечего. Не надо обижать остальных. Нехорошо, голова.
Мне можно сказать, Григорий Васильевич? Не дожидаясь ответа, Настя заговорила с места: Я вот что придумала. Дождь это неприятно, но это не страшно, если вы после работы придете в табор и переоденетесь во все сухое и теплое. Мы с Лидой постараемся, все белье соберем, спецовки все выполощем, просушим. Ну ночку не поспим, ну две эка важность! Зато вы утром будете выходить на работу в сухом, а главное спать будете в сухом. Хорошо я придумала?
Со своим вопросом она обратилась к Виктору, но ей ответило все собрание:
Хорошо, Настя! Очень хорошо! Молодец!
Коля, скажи насчет спиртяги! Молчишь, артельщик?
Ладно, не бойся, тебя не обнесу, проворчал Курбатов.
Шум долго не затихал. Разгорались страсти, каждый хотел высказаться. А дождь хлестал и хлестал по брезентовым стенам клуба, по крыше, она пружинила и отталкивала струи с заунывным звоном. Но дождь уже никого не тревожил, о нем забыли, его решили не замечать. Ведь привыкли же люди к комариному жужжанью над ухом.
3
«Что случилось с Лукьяновым?» спрашивал себя Ганин. Начальник экспедиции кипел энергией, показывая пример неутомимости, терпения и инициативы. Инициатива! вот что радовало Ганина. И он, конечно, понимал, что происшедшая с Лукьяновым перемена как-то связана с письмом, которое Виктор отвез в рудоуправление.
Лукьянов добросовестно мок под дождем, часами не покидал канавы, ползал по обнаженной породе, изучая ее по отколотым образцам, не расставался с компасом и лупой. Исследуя жильное обнажение, он не скупился на объяснения, любознательные десятники и разведчики в эти дни узнали много подробностей о залегании нерудных ископаемых.
Как-то Лукьянов появился на канаве позже обычного и позвал к себе Разумова и Ганина. Он вкратце познакомил обоих с письмом Истомина, написанным неделю назад. Истомин сообщил, что Тушольский улетел в Москву, что главк разрешил Истомину произвести взрыв минных колодцев.
Однако! невольно вырвалось у Разумова, помнившего, что Тушольский и Пряхин были против «эксперимента».
То есть? Не хотите ли вы сказать, дорогой коллега: хозяин со двора, а батрак за сколачивание капитала? криво усмехнулся Лукьянов и продолжал с непонятной откровенностью и возбуждением: Решение Истомина взять на себя ответственность за колодцы закономерно. Он инициатор эксперимента, ему и честь доложить наркому об увеличении добычи слюды больше, чем на две пятых плана. Да Истомин прямо идет к цели
О чем вы говорите? удивился Ганин.
Черт! Лукьянов нервно засмеялся. Иногда думаю вслух, понимаете! Значит, решено: будем продолжать свое дело, сделаем все, что возможно, во имя удачи на изысканиях и, конечно, ради добрых характеристик.
4
Настя заворочалась, хотела перевернуться на другой бок и, положив привычным движением ладонь под щеку, поспать еще немного. Узкая скамейка заколыхалась, и Настя упала бы, если бы не пробудилась.
Спала Настя не в своей уютной кровати, а в столовой. Она и Лида стирали всю ночь, лишь перед утром вздремнули. Накормив людей завтраком, Настя почувствовала такую усталость, что заснула мгновенно, как только голова коснулась стола. Лида попробовала разбудить ее.
Я маленечко, Лидуся, я сейчас, шептала она.
Лида постелила на скамейку сухую фуфайку, заботливо уложила подругу.
Лида зевнула: ей и самой спать хотелось нестерпимо. В столовой было тепло, жарко горели дрова в плите. Через всю палатку на веревках с подпорками сохла одежда. Забравшись на стол, Лида тоже задремала.
Вскоре их разбудил дежурный Чернов, «мамки» молча принялись за приготовление обеда. Настя то и дело отрывалась от стола, подбегала и откидывала полог брезента. Дождь все лил и лил. Настя ахала и хмурилась. С лица ее не сходило выражение озабоченности.
Ты одна теперь управишься, а я пойду, Лидуся.
Куда?
Туда пойду, на выработку. Терпенья нету: как они там?
Не дури, Настя! прикрикнула Лида. Нечего тебе делать на выработке. Ишь, соскучилась!
Не слушая ворчания подруги, Настя подошла к развешанной одежде.
Это чьи? Моего? спросила она себя, сдергивая брюки. Моего, по заплаткам узнаю.
Брюки были непомерно велики на нее, но это не смутило Настю. Натянув брезентовую куртку мужа, потуже затянула косынку и, отмахнувшись от разгневанной подруги, она выбежала из столовой. Дождик как будто перестал, и она хотела воспользоваться минутой затишья. Но мужество едва не оставило ее, как только она вошла в сырой лес: с первой же сосновой ветки, задетой Настей, хлынула вода, залив лицо и холодной струйкой пробежав по спине.
«Вернусь Лидка издеваться будет, своему Косте расскажет. Она такая. Скажет: зачем пошла, трусиха? Не можешь сидела бы у плиты. Пойду! Пойду! Не буду хвататься за ветки эти противные. Ой!» Настя поскользнулась и обеими руками вцепилась в ствол березки деревцо вздрогнуло и выкупало Настю до нитки.
Ну и ладно, вымокла, теперь не страшно, прошептала она и храбро двинулась вверх. Мутные потоки заливали тропинку, земляной покров давно смыло, нога ступала по разрушенной породе, острые камни рвали обувь. Уже на середине перевала ей стало жарко. Она расстегнула две пуговицы, но это не помогло, и Настя совсем распахнула куртку. Она бурно дышала и обеими руками вытирала разгоряченное лицо, чувствуя на щеках прохладу ладоней. В резиновые сапожки сбегала вода. Шла, вздыхала, думала: «А им-то каково? Витьке, Косте, всем!.. Ой, батюшки!»
Настя решительно двинулась на перевал. Вспомнила утренний разговор с Лидой:
Знаешь, Настенька, вот я о чем: скажи мне сейчас иди в лучший ресторан Владивостока или Хабаровска работать, ей-ей, не пойду. Поверишь?
А я! И не подумала бы, отказалась бы одним духом. А ну их! Когда Витька хмурый приходит, гляжу на него, гляжу на ребят, а они будто и не такие, не вчерашние, новые какие-то, сурьезные, хоть и угрюмые. Кормишь их, а сама слушаешь, о чем они речь ведут, и сердце болит, болит! А вдруг не найдут эту жилу. Понимаешь?!
Вот-вот! подхватила Лида. Я тоже так, молчу, в разговор не встреваю, а мечтаю, мечтаю: силу бы такую мне глянула бы разок кругом, увидала бы жилку, выбрала бы ее из-под земли, да и подкинула бы незаметно на нашу выработку. Берите! И никому бы ни слова
Настя не узнала склона гольца.
Вот она какая выработка! воскликнула она.
Молодая женщина стояла на бугре. В обе стороны от центра линии предварительных изысканий пробили широкую просеку. Овалом она уходила вниз. Разведчики оставили узкий перешеек, он делил выработку на две части. На кромку канавы уже выбросили тысячи кубов земли вперемежку с разрушенной породой. Дно широкой канавы залила мутная жижа.
По кромке не ходи: завязнешь, предупредил Лукьянов, попавшийся ей навстречу первым.
А как же? Настя смотрела с недоумением.
Иди прямо канавой: в ней мелко, да и грязь жидкая. Не страшись, спускайся. И, как-то беспокоя Настю, Лукьянов окинул ее странным взором: в нем вспыхнуло любопытство и раздумье.
К ним подошел Вася Терехов.
Давай, Настя, за мной.
Он спрыгнул вниз и протянул руки. Настя легко опустилась рядом. Лукьянов отстал.
Наворотили, видишь! сказал Терехов с гордостью. Забрало всех беда! Виктор Степаныч на поиски хочет отправлять с канавы-то: вот как мы даем!
Настя поняла, о чем думал Вася, говоря «забрало всех».
Соревнование у нас с «восточниками». Они обгоняют. Там, Настя, наносы потоньше. Кубатуру мы даем почти что одинаково.
Сеял мелкий дождик, словно с небес, сквозь самое густое сито бережно поливали нежные цветы, боясь повредить опылению. Промытая листва берез колыхалась от малейшего дуновения. Сосны, низкорослые и домовитые, как и подобает коренным обитателям диких гор, вцепились изогнутыми корневищами в землю, корни переплелись, защищая дерево от извечного врага верхового урагана. Сосны, кедры, стрельчатый ельник в эту пору позднего лета выглядели совсем по-весеннему. Их долго сушил зной, опаляло дыханием лесных пожаров. Дождь затушил пожары и оживил деревья. Буйно разрастались широкие листья папоротников, на южных склонах полыхала северная красавица брусника.
Настя с трудом узнавала разведчиков. Да наши ли это ребята? Утром на них все было чистое и сухое, а теперь Раскрытые груди, голые руки, бурый румянец разгоряченных лиц. Гибкие сноровистые движения. Шурфовщики работали быстро и молча.
Виктор Степаныч, к тебе гостья! крикнул Терехов, не различая среди шурфовщиков прораба.
Виктора всегда бесконечно восторгало лицо его жены. Он думал, что изучил «назубок» все оттенки Настиного лица. Но в том, как светились ее глаза, что сквозило в каждой черточке лица с прилипшими ко лбу и щекам кудряшками, и в движении рук, словно бы желающих взять обеими ладонями что-то хрупкое и любимое, во всем этом для Виктора и для всех ребят было что-то новое и щемяще прекрасное.
Разведчики невольно застыли на своих местах. Они звали Настю «мамкой», хотя она годами была моложе всех, но сейчас она и впрямь была им как мать.
Ребята! Как хорошо работать! Я верю! произнесла она странные слова, едва ли понимая их значение, так говорят в забытьи.
Ее окружили. Любовь и красота принадлежат всем. Разумов теперь глубже оценил своих друзей: они любили Настю, любили Лиду, но любили особой любовью и не завидовали их избранникам.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
1
Часа за два до вечернего перерыва сорвался холодный ветер: тайга заскрипела, закачалась.
Васька Терехов натянул на себя мокрую фуфайку. Он с азартом выкидывал землю, но почувствовал, что не согревается.
Эх, кабы разогнало их тучи-то, вздохнул он.
Дожидайся, разгонит! Обложило кругом, не видишь? недовольно забасили рядом.
Подошел Каблуков, весь залепленный желтой грязью.
Идем в балаган, покурим, сказал он, заметив, что лицо Терехова посинело от холода.
Эй, черти, куда? Не было команды шабашить, крикнул им вдогонку Петренко.
Они с Айнетом наткнулись на впадину; жила понижалась по всей канаве. Шурфовщики ощущали каждый вершок понижения по обилию воды, накапливающейся здесь.
Разумов и Ганин железными щупами исследовали впадину. Метровый щуп легко уходил во влажную податливую землю. Продолжать очистку до монолита стало опасным. Виктор заметил, как за Каблуковым потянулись шурфовщики, но он не остановил их. Так уж повелось: если парень бросал работу и бежал греться его не задерживали. Лишь самые стойкие выдерживали от перерыва до перерыва.
Инженеры тоже зябли на ветру, но им сейчас нельзя было уйти, не выяснив границы впадины, которую они решили зачищать в сухую погоду. Петренко и Айнет помогали им огораживать опасное место. Когда закончили огораживание, вернулся Терехов.
Что, Вася, жив?
Немного согрелся, но мечтаю чайком всласть согреться.
Печки-то с рудника доставят, наконец, или как? заворчал Петренко. Пошли кого-нибудь, Витя, за ними. Холодно в палатках стало. Все на девчат надеемся, мол, высушат. Гляди, Виктор Степаныч, как бы твоя Настя не высохла достается ей по самую завязку.
Прибежала давеча, не утерпела, улыбнулся Терехов и покрутил головой.
Ты, Вася, коль озяб, сбегал бы на рудник, да поторопил с печками, заметил Ганин.
Терехов выжидающе взглянул на Разумова. Виктор знал, что рабочие в дело и не в дело любят ходить на рудник: там и девчата, и теплые бараки, в которых пылают печи, и постоянно работает магазин.
Хочешь? спросил Виктор.
Спрашиваешь! Конечно, сбегаю. За печками, значит?
Заодно на почту загляни, попросил Петренко. Может для меня там что есть: газеты, письма. Тащи все.
Рабочие, узнав, что зачистку прекратили, заторопились домой. В балагане еще сидел Лукьянов.
Вы в табор напрямую? поинтересовался он, видя, что Виктор надевает плащ.
Нет. Схожу на конную дорогу. Возчики жалуются размыло насыпи. Думаю завтра с утра поставить рабочих на крепеж дороги! С просеками у нас благополучно, ответил Виктор.
Он заметил шедшего по склону Терехова и окликнул его.
Лукьянов не спеша свернул карту. Дождь перестал. Выработка обезлюдела.
2
Чернов пообедал.
Всегда так корми, Настюха. Аж в сон кинуло до того наелся.
Ты, дорогой товарищ, брось насчет сна-то, дрова нужны на завтра. Пока не заготовишь не отпущу.
Чернов закивал головой и, подражая китайцу, жившему неподалеку в тайге, забормотал, прикладывая руку к левой стороне груди:
Наша мало-мало шевели-шевели имей, бабушка. Наша работа люби. И взял топор.
В столовой появились первые посетители. Настя услышала, как сказал Лукьянов:
Сыграем, Андрюша, партийку? Блиц-турнир в две минуты. Хочешь?
Они быстро расставляли фигуры.
Столовая наполнялась. Курбатов, точно судовой артельщик старого времени, молча разливал спирт. Федя Дронов подошел к нему с таким лицом, точно видел его сегодня впервые:
Николаю Петровичу!
Пей на здоровье, ответил ему Курбатов.
Солененького-то и сегодня нет?
Нету, Федя, не обессудь, в голосе артельщика звучало неподдельное сожаление.
Ты, голова, постарайся. Вредно человеческой организме без солененького-то. Ну, Коля, будем
На здоровье, Федя!
Акатов держал в руке ломтик хлеба. Прежде чем выпить, он сильно втянул ноздрями запах, поднося стопку к своему короткому мясистому носу.
Хорошо пахнет! А-а? крякнув, качнул он головой.
Ну, так!
Чистый?
Аптека!
Разбавить надо, закашляюсь. Акатов опрокинул спирт в кружку и добавил в нее немного воды.
Обычно щепетильный Курбатов выпивал свою порцию за столом, зная, что Настя или Лида, изучившие его привычку, что-нибудь дадут ему на закуску. Однако в этот вечер он не успел налить себе стопку. До его слуха донесся топот приближающийся, бешеный, тревожный.
Артельщик выскочил из столовой и чуть не угодил под коня. Всадник осадил гнедого рослого скакуна:
Эй, люди! Громкий путающий крик поднял на ноги всех. За мной! Там, на конной, человека убили.
Лида испуганно икнула, разжала пальцы, стопка тарелок черепками рассыпалась у ее ног. Забыв об обеде, опрокидывая скамейки, разведчики кинулись к выходу. Настя помертвела. Она заметила, что Виктор еще не появился в столовой.
Курбатов схватил за уздечку заплясавшего приседающего на задние ноги скакуна:
Стой! Куда! Да стой же, варнак! Слазь! закричал артельщик, вырывая у всадника нагайку.
Человека убили! громко повторил всадник.
Общее смятение усилилось. Курбатов первый пришел в себя.
Тише, якорь вам в душу, перекрывая шум, загремел голос артельщика. Ну! Кого из наших нет в таборе?
Васьки нет, Терехова.
На руднике он, Разумов его послал.
Витьки тоже нету!
Что? Разумов а нету?
Может, он дома? Настька, беги!
Настя вырвалась из толпы. К палатке ее несла надежда, не давая грохнуться наземь, завыть по-бабьи. Бухая сапогами, люди побежали за ней. Настя ворвалась в палатку. Никого! Она рухнула на топчан. Сильные руки приподняли ее, поставили на пол.
Настька, погоди! Не реви. Идем к людям. Дронов и Петренко поволокли Настю из палатки.
Ганин стоял около Курбатова, не замечая, что в руке у него зажата фигурка слона. Курбатов теребил всадника, стаскивая его с седла, исступленно хрипел:
Говори скорей какой он из себя? В чем одет?
В плаще цветом изжелта, а наголовник из черноты, Не раздумывая ответил рабочий.
Настя запрокинула голову, часто-часто задышала открытым ртом.