Настя разливала суп; на фанерном ящике лежал аккуратно нарезанный хлеб, соль в спичечной коробке, пакетик перца. Настя, по-видимому, работала раньше официанткой или поваром, и сейчас ей нетрудно было управляться с нехитрой таборной кухней. Мужчины довольно почмокивали.
После обеда к ним подсел щеголеватый Алешка Петренко. Он успел переодеться в хорошо сшитый костюм из коричневого вельвета, натянул на ноги хромовые сапоги и лихо сдвинул на затылок светлую кепку с огромным козырьком.
Потом пришли Костя Мосалев и Лида Винокурова гибкая, смешливая девица с озорными глазами сорванца-мальчишки и вздернутым носиком в мелких веснушках. Она бесцеремонно отобрала у подруги, ложку, попробовала суп, похвалила.
Ну, Коля, ты согласен? С ребятами я говорил, все за тебя, сказал Мосалев.
Неужели обязательно меня? ответил Курбатов.
Конечно, тебя. Ты человек серьезный, тебя люди слушаются, поддержал Мосалева Петренко.
Васька Терехов живо положил ложку и помахал рукой:
Коля, не связывайся. Нужно это тебе, как рыбке зонтик.
Разумов плохо вникал в разговор, он больше наблюдал за Настей, с ревнивым нетерпением смотревшей на Курбатова.
Третий день уговариваю его, упрямца такого, а он Ваську слушает, проговорила она. Не Алешке же Петренко быть артельщиком. Он все пропьет в голосе Насти звучали сердитые нотки.
Ладно, ладно, не кричи, произнес наконец Курбатов, закуривая.
Настя облегченно вздохнула, Лида весело потерла руки, а Петренко рассмешил всех:
А ведь врет Щербатая. Разве можно пропить артельное добро? Его и в карты-то не просвищешь за целую неделю.
Терехов и Каблуков, поняв, что Курбатов согласился, переглянулись: они явно были этим недовольны. Мосалев, усмехаясь, подытожил результаты переговоров:
Значит так: Настя директор ресторана «Тайга», Лида помощница и официантка, Николай Петрович артельщик. И обо всем этом доложит начальству Разумов: он у нас грамотный и говорить мастак.
Курбатов, не обращая внимания на шутливые слова, серьезно сказал Виктору:
Верно, иди к начальнику ты. Лукьянов больно молчалив, да и я не из болтунов не поймем друг друга. А у тебя выйдет.
Настя слегка наклонилась в сторону Виктора, с удивлением разглядывая его крупную фигуру. Он поймал ее взгляд, почему-то покраснел и поспешно согласился.
Позже они вместе вышли из палатки: она направлялась в каптёрку, а он к начальнику партии.
Знаешь, Настя, заговорил он несмело, мои слова могут показаться тебе нелепыми я, право мне говорили, что на Нижний рудник с главной базы раз в шестидневку приезжает зубной врач
Разве у тебя болят зубы? не поняла Настя.
Нет, я вспомнил о враче и невольно подумал о тебе. Когда ты серьезна ты очень хороша, но стоит тебе заговорить или засмеяться, как зубы становится заметно лицо твое так меняется кажется, что ты дразнишь кого-то.
Я не буду тебе улыбаться, ты и любуйся мной сурьезной, без смущения возразила Настя.
Право же я не шучу, настаивал Виктор. Вставь зубы, только белые, и сама убедишься, как это хорошо.
Глаза их встретились. Настя первая осторожно отвела взгляд.
А у тебя рубашка есть? без всякой связи спросила она.
Нет, Виктор сокрушенно оглядел свою порванную майку.
Ты вот что купи на руднике полотна, а я тебе сошью. Хочешь?
Буду рад. А зубы? настаивал Разумов.
Зубы, зубы! Вот пристал! Конечно, вставлю, если зубник ездит на рудник, шутливо срифмовала она.
Ну и хорошо. А с кем ты сюда приехала? Кто о тебе заботился в дороге?
Ясно, что этого вопроса ему не следовало задавать. Настя вспыхнула, остановилась.
Сама о себе заботилась не маленькая. Она свернула с дорожки и напрямик пошла к складу.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Виктор откинул полы большой палатки. В ней было тепло и просторно. Два окна давали хороший свет. У средней стойки большой стол, заваленный чертежами, с двумя аккуратными стопками книг; направо походная кровать с тумбочкой, несколько складных стульев, пара охотничьих ружей в чехлах. Обстановка и все предметы расставлены и разложены привычной рукой красиво и удобно.
Лукьянов сидел перед тумбочкой, убирал бритвенный прибор. Сильный запах хороших духов ударил Виктору в нос.
Можно войти, товарищ Лукьянов?
Начальник экспедиции закивал, узнав приглянувшегося ему молодого рабочего. Несколько мгновений они внимательно рассматривали друг друга. Инженер сидел без пиджака, в одной сорочке; он положил локти на стол, узкие женские плечи были приподняты; крупная красивая голова мало гармонировала с хилым телом, но привлекала мужественностью и выражением какой-то суровой непреклонности.
Рад, что зашли ко мне, сказал он, прерывая молчание. Рад потому, что не каждый день встретишь в тайге оригинала, отвечающего на распоряжение начальства пушкинскими стихами.
Последние слова звучали пояснением или ответом удивленному встречей Виктору.
Меня послали к вам мои товарищи, начал Разумов.
О деле потом, перебил его Лукьянов. А в первую очередь, Разумов, запомните: я очень любопытен.
Что вы хотите сказать?
Меня интересуют люди, попавшие в экспедицию. Как вы очутились в тайге? С утра думаю об этом Да вы присаживайтесь.
Разумов слегка изменился в лице, присел, не зная на что решиться.
Вы можете быть со мной откровенны, продолжал Лукьянов. Все, что сочтете необходимым сказать останется между нами. Поверьте, помедлив, добавил инженер.
Поколебавшись, Разумов уселся поудобнее и уже спокойно начал:
В позапрошлом году я окончил исторический факультет, в Москве. Жил с бабушкой. Мой отец, инженер, погиб в гражданскую войну. Умерла и мама, когда мне было шесть лет. Ну вот Была у меня невеста дочь профессора Лалоша, старинного друга моего отца. Лалоши долгое время жили у нас квартира у бабушки большая, пять комнат, так что мы со Светланкой вместе росли. Так прошли годы. Светланка готовились справить день рождения, а Виталий Кириллович ее отец свой юбилей ему исполнялось пятьдесят лет.
Виктор замолчал, взволнованный нахлынувшими воспоминаниями. Лукьянов пододвинул ему коробку с папиросами. Виктор стал закуривать папиросу не с того конца, смутился и взял другую. Лукьянов не обратил внимания на неловкость рассказчика.
Ну, ну, продолжайте! И откинулся на спинку стула.
Жили мы с бабушкой не роскошно, у меня даже костюма хорошего не было. А идти на это торжество ну, просто необходимо Светланка настаивала и сердилась. И вышел у нас с ней горячий спор. Я говорю: «Ланочка, разреши придти на вечер, как есть». Она оглядела меня с ног до головы, презрительно фыркнула и говорит: «Ни в коем случае, Виктор! На вечере у меня (заметьте, она сказала: «у меня», хотя этот вечер наполовину принадлежал отцу!) знаменитостей будет пол-Москвы. Как я представлю тебя, моего жениха, в таком наряде!» А «наряд» на мне действительно был неважный какие-то спортивные брюки и курточка с испорченной молнией. Однако не сдаюсь: «Встречают, говорю, по одежке, а провожают» Но Светланка и говорить не дала: «Старо, говорит. Доставай костюм и все!» Тут я рассвирепел и, пробормотав что-то бранное, выбежал вон. Что делать настроение аховое! У Светланки собирается «цвет столицы», а я сижу на бульваре один как перст и глотаю дым дешевых папирос. Тут какой-то тип подсел ко мне: видно, почуял друга по несчастью и поллитровку вытаскивает. Выпили мы. Потом очутились в какой-то забегаловке. Набрался я основательно. С непривычки водка ударила в голову. А там как гвоздь, мысль о Светланке сидит, о вечере. Не выдержало сердце сел в трамвай и поехал к ней. А в гостиной пир горой, музыка играет, танцуют элегантные парочки. Смело вошел и говорю: «Светлана Витальевна, поздравляю тебя со днем рождения!» и сую ей купленный по дороге букет георгин. Она смерила меня отчужденным взглядом, бросила букетик на диван и продолжает танцевать с каким-то белобрысым пижоном. Гости смотрят на меня, улыбаются. А я стою среди танцующих и шатаюсь от злости и пьяного угара. Тут подлетает ко мне этот самый пижон, теснит меня к выходу и шепчет: «Убирайся отсюда, шпана! Здесь тебе не место». Опять не выдержало сердце: развернулся я и изо всей силы как стукну его по наглой физиономии парень упал и встать не может. Поднялся невообразимый гвалт. Меня вытолкали на улицу и сдали милиционеру. Через несколько дней упекли вашего покорного слугу на три года по семьдесят четвертой статье. Вот, собственно, и все Я почти два года работал в лагерях, потом меня отправили в Казань, что-то зачли и выпустили досрочно. Ваш вербовщик попался мне на вокзале. А главное очень не хотелось домой, к родным. Они мне не писали а бабушка умерла. В тайгу ехали многие Я счел это разумным и все.
Хм-м! Что действительно то и разумно. Не так ли?
Не согласен. Поступки всегда действительны, они совершились, но разумны ли они с точки зрения нашей этики? Ведь я просто
Не понимаю! Ваш поступок не понимаю. Решиться на хулиганство, почти убийство значит быть морально подготовленным к нему, жестко произнес Лукьянов.
Да, покорно согласился Виктор, я был подготовлен.
Какая чушь! Кем? Где? В университете?
Нет, конечно, нет. Это сделало окружение: профессор Лалош, Светлана, а больше всего, конечно, сам виноват. Профессор (он преподавал всеобщую историю) буквально-таки заставил меня уйти с энергетического
Лукьянов резко подался в сторону Разумова.
Вы окончили два факультета?
Не совсем. На энергетическом мне нужно было пробыть еще один год. Так вот, Виталий Кириллович
Тьфу, пропасть! Нельзя же так, Разумов. Вы говорите так, словно я лично знаком с этим Лалошем, вашей Светланкой, родными в Москве. Или рассказывайте по-русски, понятно, или убирайтесь к черту!
Лукьянов взволнованно прошелся по палатке. Виктор теперь и сам поразился бессвязности собственного рассказа и виновато заморгал глазами. На его лице появилось такое простодушное раскаяние, что Лукьянов пожалел его и воскликнул:
Вы заинтересовали меня страшно, хочу подробно знать все знать. Сейчас ровно восемь. Я приготовлю чай с вареньем. Понимаете? Хочу вас задобрить, уже смеясь, добавил он.
Улучив минуту, Виктор напомнил Лукьянову о поручении товарищей. Лукьянов обещал с утра выделить трех человек на постройку столовой, крыша и стены которой будут брезентовые. Согласился он и с назначением Курбатова артельщиком. Разливая чай, Лукьянов неожиданно заявил:
У меня нет десятников. Обещали прислать с рудников и, видимо, забыли. Я уже подумываю не назначить ли вас? А то у нас эти дни такая неразбериха ее надо ликвидировать. Но об этом потом. Утром пошлите ко мне артельщика. А сейчас пейте чай и не спешите к себе не пущу. У вас интересная история.
2
Хороши таежные майские сумерки. За перевалом спряталось солнце, по небу плывут легкие тучки; они полыхают густым, оранжевым пламенем, меркнут постепенно, становятся розоватыми, потом нежно-белыми и пухлыми, точно взбитые ворохи хлопка. Острый конус скалистого гольца разрезал дальний горизонт ущелья, и провалы дремотно темнеют. Тихо.
Странно изменила свой облик знакомая падь. Вечер набросил на палатки и деревья темно-голубое покрывало. А вверху, на западном склоне, еще белеют простодушные березы и чуть золотится прошлогодний мох. В тишине отчетливее рокочет водопад, не заглушая бульканья ручья. Порой по бурелому пробегает какой-то зверёк, попискивает за пнем, показывается и исчезает, точно язычок огня над потухающим костром.
Лагерь давно утих. В двенадцатом часу Разумов вышел из палатки начальника.
На каменной плите около водопада сидела Настя. Старенькое, не раз стиранное фланелевое платье с длинными рукавами было почти скрыто широкой шалью. Настя сидела, уперев локти в колени и положив подбородок на сцепленные пальцы. Услышав шаги, она не шевельнулась. Виктор остановился рядом.
Ты еще не спишь? спросил он рассеянно.
А кто же тебя накормит, если я засну? вопросом ответила Настя. Почему ты так долго сидел у начальника?
Он внимательно взглянул на нее.
Так, разговорились. Да что с тобой? Он заглянул ей в лицо. Настя еще ниже опустила голову.
Ты на меня не поглядывай, у меня же рот безобразный.
Виктор закусил губу. «Обиделась! подумал он и выругал себя. Всегда-то суюсь с советами Добряк!»
Скажи мне, только прямо! Настя повернулась, глаза их встретились. Что ты думал, когда спросил меня: «Кто о тебе заботился?» Любишь задавать вопросы. А думал ли ты, что иногда на них трудно ответить?
Виктор поднял руку, сжал и разжал пальцы.
Нет. Нет, не надо! Не говори, заторопилась Настя. Я сама тебе скажу, если ты такой любопытный. Обо мне никто не заботился! Слышишь? Но меня интересует, что заставило тебя спрашивать? Какое тебе дело до этого? с иронией и болью спросила Настя.
Не обижайся, Настя, извини. Я думал Ведь дорога была не особенно приятна, удобств никаких
Не говори глупостей, рассердилась Настя. О каких удобствах ты говоришь? Право же чудной ты изворачиваешься, думаешь одно, а болтаешь другое. Что же сделаешь? Не каждая умеет защищать себя и не каждую защищают Иногда некому. Можешь понять это? вырвалось у нее исступленно. И тут же Настя пожалела об этом, опасаясь, что после ее слов Разумов уйдет. Но он остался.
Она редко видела Виктора в дороге. По Лене они плыли в разных карбасах. Зато в дороге от базы до стоянки они встречались ежедневно, хотя ни разу не разговорились. Сегодня Виктор заговорил с ней, и так, как до этого с ней никто не заговаривал. Она знала по рассказам немногих девушек, ехавших вместе с ними, что он не пьет, не бранится, не играет в карты и никого не задирает, хотя молод и силен; что он не замечает откровенных заигрываний Лидки Винокуровой.
Давеча она рассердилась на Виктора, но женским чутьем догадалась, что понравилась парню, и он, может быть, хотел узнать что-то такое, что облегчило бы путь к знакомству, близости Настя сидела не шелохнувшись. «А что, если он поцелует меня? спросила она себя и тут же ответила: Пусть только попробует!» Но Виктор ничего не предпринимал. Он просто развел ее сомкнутые пальцы, сжал локоть девушки, легко приподнял с плиты.
Рубашку сошьешь? спросил он.
Обязательно, ответила Настя. Куплю материалу и примусь шить. Не нужно, Витя, у меня есть деньги, запротестовала она, заметив, что Виктор сунул в карман руку.
Возьми, здесь рублей триста, они мне не нужны. А ты ведь «мамка». Я могу потерять в общем, бери!
Возьму, ладно, прошептала Настя, не понимая еще, что происходит, почему Виктор дает ей деньги. «На рубашку? Так слишком много. На хранение, потому что он потерять может? Все равно хорошо», решила Настя и заговорила своим обычным тоном: А у меня денег больше, чем у тебя. Правда! Знаешь, что я хотела бы видеть на тебе? Знаешь? Она не сказала, зажмурилась и тихо, радостно рассмеялась.
Виктор сел к теплому костру. Настя принесла ужин. Пока он жевал сыр, запивая его крепким чаем, Настя возилась в палатке. Вскоре она показалась.
Поел? Пойдем спать. Я постелила тебе около Коли Курбатова, а сама в головах у вас лягу. Ты мне завтра обязательно скажи: приснюсь я тебе или нет, пошутила она.
Виктор не придумал, что ей сказать.
3
Вскоре Лукьянов покончил с царившей в партии неразберихой разбил рабочих на четыре бригады и назначил десятников.
Виктор в явном замешательстве слушал приказ Лукьянова. Вот так раз! Ему поручили самую большую, сводную бригаду шурфовщиков и рубщиков просек; отныне он, Виктор Степанович Разумов, освобожденный горный десятник, и в этой важной должности и звании его обязан утвердить главный инженер рудоуправления.
Виктор, не скрывая изумления, почесал висок. Остальные десятники Курбатов, Мосалев и Чернов, словно сговорившись, одобрили решение начальства:
Ничего, Разумов потянет. Грамотный.
Курбатов долго не соглашался и упрямо твердил, что он нанимался по договору отпальщиком, но под конец уступил и проворчал, ни на кого не глядя:
Ведь народ-то какой подобрался
Что коллектив не однороден и что он еще фактически не сформировался отлично понимал Андрей Ганин, единственный коммунист в экспедиции и очень молодой человек. Он недавно окончил институт и, говоря «кадры», думал о людях, которыми он, Андрей Ганин, обязан ежедневно и очень разумно распоряжаться, направлять их труд. Не зная всех тонкостей работы начальника отдела кадров, Ганин завел для себя список рабочих экспедиции, разграфив его лишь на три колонки: о фамилии, возрасте и о том, где теперешний разведчик работал до приезда на Север.
Закончив описок на Лиде Винокуровой, Ганин прочитал его дважды, подумал и удовлетворенно заключил: «Симпатичный народ! Молодые, а все работали на стройках. И в первую и во вторую пятилетку. Пока я учился они создавали фундамент социализма».
Правда, десятка два фамилий, в том числе Разумова, Чернова и Сергея Сизых, заставили молодого геолога сделать еще одну колонку, озаглавленную «особые отметки», но все же Ганин остался доволен. «Бывалые люди, мастера», окончательно решил он, думая о Мосалеве, по мнению Ганина, побывавшем всюду, о других отпальщиках, забойщиках, плотниках и землекопах, чьи профессии неразрывно связаны с началом изысканий, первым котлованом и прочной бутовой кладкой фундамента.