Петренко злыми глазами поблескивал на главного геолога:
Судить? Ишь чего удумали! Да таких ребят, как Ганин и Разумов, даже девки редко родят.
Неумных врагов нет, заговорил Тушольский, когда высказались все. Легко было бы с ними бороться, с неумными-то. Стало быть, надо утроить нашу бдительность. Что касается Разумова и Ганина, то они, конечно, останутся в экспедиции. Судить их мы не будем. Помочь им надо, товарищ Шевцов, а не карать. И много ли раз за лето мы приезжали в экспедицию?
Этот довод утихомирил Шевцова. Он хотел еще что-то спросить у Ганина, но Тушольский хлопнул ладонью по столу и твердо сказал:
Довольно!
4
Ваня-китаец уверял спутников, что Лукьянов пошел в обход слюдяного района с северо-восточной стороны. Там такая глушь, что даже охотники избегают тех мест.
Лукьянов выиграл часа четыре, может пять. Но он не спал эту ночь, а мы спали. Где-то он должен остановиться и отдохнуть, доказывал Курбатов. Вот мы и приблизимся к нему.
Все-таки, куда же идти? Виктор целиком положился на опытных таежников.
Лукьяна-окаяна ходи к речке, упрямо повторял Ваня. Наша ходи скоро.
Они двинулись знакомой дорогой и невольно примолкли, вспоминая свой побег, который теперь казался им невероятным. После полудня они обогнули голец и за перевалом в узком распадке с протекающим по нему ручьем обнаружили первый след: потухший костер на берегу, примятую траву. Тщательно обшарив траву поблизости, они нашли пустую консервную банку.
Уже садилось солнце, когда они выбрались на ровное плато, по которому была проложена телеграфная линия.
Смотри, Виктор! воскликнул Курбатов. Где мачта? По-моему, отсюда пора бы ее увидеть. До спуска к реке нам остался пустяк сущий.
Виктор стал припоминать Да, Курбатов прав.
Ходи, ходи! сердито торопил Ваяя.
Они побежали. Приблизившись к крутому спуску, они увидели вышку, валявшуюся на земле. Изоляторы силой взрыва сорвало с крючков.
Курбатов зло выругался:
Опоздали! Вторая диверсия!
Лукьяна провода рви наша стреляй, бормотал Ваня.
Пойдем. Надо догнать! Разумов вскинул карабин.
Постой, остановил его Курбатов. Дело изменилось. Сейчас нам нет нужды идти втроем. Кому-то надо вернуться, информировать о диверсии. Ты там нужнее, Витя. А мы с Ваней уж догоним эту сволочь. Да убей меня гром зимой, коль я не приведу Лукьянова в табор.
Коля, выпускать из рук нельзя, слышишь?!
Баста. Приведем живого, а не пойдет
Пусть сгниет в тайге!
Лукьяна умирай. Его живи не могу. Шибко худой люди Они попрощались.
У Лукьянова есть полевая сумка, не забудь о ней.
Ваня побежал к спуску, Курбатов за ним. Виктор повернул к табору.
Есть такие люди: что бы ни произошло в большом коллективе они в стороне. К таким принадлежал бывший уголовник Зубков.
Пускай по домам отправляют или на рудники. Там куда способнее. Комнату дадут, к цеху припишут Или на второй завод подбиваете? говорил он в переполненной столовой, где стихийно возникло собрание по поводу происходящих событий. Теплой спецовки нет! Обувь до шнурков износилась.
Обратно по гольцам бегать? Мы люди, не козы же! поддержал дружка Чернов.
Ганина, десятников и многих активистов-забойщиков разозлили эти выкрики. Поднялся гвалт.
Не за ту струну схватился, эй, друг-сундук!
Да тише! Пусть говорит человек.
Не вышло с поиском. У разбитого корыта сидим. А товарищ управляющий нам Медвежий подсовывает. И там не выйдет!
Ну и вавило! с неподдельной искренностью вырвалось у Петренко, и он шумно вздохнул.
Чего их слушать! крикнул Каблуков. Бестолочь!
Я так понял управляющего: не хотелось Лукьянову, чтобы народ искал на Медвежьем. Пошел на последнее будку взорвал. Дескать, без взрывчатки до весны не начнут, а весной, может, войной пойдут на нас. А! Нет, голова, не по-ихнему выйдет! Я закреплюсь на руднике Медвежьем от поисков и до шахт, до карьеров. И никуда!
Мы Медвежий! закричал Айнет, ударив себя в грудь и упрямо боднув головой.
Алеше Петренко нужен был только толчок со стороны, и тогда он уж, не прося слова, без всякого понуждения произнес свою речь.
Слушаю и диву даюсь: да в таборе ли я? И жалею: почему не сидят за столом наш артельщик бессменный Коля Курбатов да наш первый десятник Витя Разумов. Ведь они обхохотались бы, слезы ваши слушая. Разве они сказали, мол, наше дело сторона, мы не милиционеры, чтоб диверсанта ловить? Без хлеба ведь потопали за бандитом. Мы не трусы, зимы не боимся. Нам нужен рудник, и быть Медвежьему! Закрепляюсь на Медвежьем! А до тебя, Зубков, я давно добираюсь. Не уважают у нас в таборе драк, но будет драка, коли ты язык не прикусишь.
Все ясно: быть Медвежьему!
Об чем разговор? Конечно, быть!
Какой народ у нас, Андрей Павлович, а! шептал Ганин управляющему и, не дожидаясь ответа, продолжал. Подкинете нам взрывчатки, хоть немного? Мы изменим установившийся метод поисков и с Виктором в месяц сделаем то, что делали в четыре. Дайте нам только начальника хорошего.
Дадим, Андрюша, хорошего.
Кого же?
Андрея Федоровича Ганина. Подойдет? серьезным тоном спросил Пряхин, слышавший их разговор.
Ну, как сказать! пробормотал озадаченный геолог.
5
Утром в палатку гостей вбежала Настя.
Сокол мой прилетел! одним духом выпалила она.
А Курбатов?
Один пока.
Зови его сюда, Настя!
Вскоре Петренко, охаживая нагайкой коня, мчался на рудник с письмом Тушольского о порче телеграфной линии.
Когда Виктор узнал о решении управляющего послать всю экспедицию в район Медвежьего, он искренне обрадовался.
Андрюша, наши мечты сбываются, вскричал он. Всю экспедицию! О таком размахе мы не помышляли
Но он тут же оборвал себя: задание было ответственным, и Виктор не мог не понимать, что экспедиции не хватает многого, чтобы приступить к работе на Медвежьем. Зная, что Тушольский скоро уедет, Виктор решил немедля обратиться к нему:
Андрей Павлович, я видел на главном складе канадские мотопилы, ручные. Дайте нам четыре штуки для проходки просек. Я умею с ними обращаться и в один день научу ребят.
Всего дам, Виктор Степанович, и через месяц приеду на Медвежий. Командуйте! Верю, что не подведете, обещал Тушольский.
Через два дня, подойдя к табору, Курбатов и Ваня-китаец в немом удивлении остановились у грибка: табора не было. Лишь у корьевого балагана вился дымок. У костра лежали трое. Вольно ходили по утоптанной площадке вьючные лошади.
Витя, наши! шепотом произнес Петренко, заметив Курбатова. Виктор вздрогнул: к ним подходили двое.
Неужели не догнали?
Люди у костра повскакали. Осунувшийся Курбатов прихрамывал.
Ничего у нас не вышло, Виктор, не здороваясь, сказал он. Подметили мы его позавчера, в полдень, шел вниз по ручью. Кричать стали. Куда там! Не подходи, чу, убью! И ну по нас из этой вот игрушки палить. Курбатов протянул Виктору браунинг. Между прочим: это Лукьянов убил Ваську Терехова пули одинаковые.
Умирай мало-мало начальник, вставил китаец.
Да, к сожалению, нельзя было иначе: не давался. Акт составили. Да ты, черт, что на меня буркалы-то пялишь? рассвирепел Курбатов и одним рывком сбросил с плеч рюкзак. Он порылся в рюкзаке и достал сумку убитого. Получай. Сказал принесу, чего ты тревожился Знаешь, Витя, тяжело было тем местом, помнишь, возвращаться Глянул в сумку денег сила. Табор вспомнил тебя отошло.
Никто, кроме Виктора, не понял слов таежника. Курбатов вздохнул с облегчением и оглядел пустую площадку.
На Медвежий, Витя? Всем народом? Хорошо! безошибочно определил он значение перемены. Хорошо! с удовольствием повторил он.
Друзья, улыбаясь, постояли друг перед другом, разом обнялись и расцеловались.
Алешка ловил лошадей.
Вскоре маленький отряд, оставив место долгой стоянки, тронулся вперед. Мотая головами, шумно всхрапывали кони хорошая примета.
Через час путники выбрались из глухого скалистого ущелья и остановились, как завороженные. Широкая просека свежей прорубки рассекала дремотную тайгу и упиралась в высокий голец Медвежий.
Совсем по-летнему сияло солнце.
ЭПИЛОГ
Стоял декабрь 1945 года. Расставались с армией многие специалисты-инженеры, мобилизованные в годы войны на защиту Родины.
Замоскворечьем, по неузнаваемо изменившейся площади Даниловского рынка, близ Донского монастыря, шли два рослых майора. Судя по погонам, это были саперы. В руках они несли по небольшому чемодану, за плечами с привычной сноровкой были прилажены старые коричневые рюкзаки: Это были Разумов и Курбатов.
Разумов в тот памятный год успешно закончил вместе с Ганиным поиски и стал первым директором рудника Медвежий. Виктор выполнил данное себе обещание: он учил Настю, учился сам и перед войной получил диплом инженера-геолога.
Не отставал от него и Курбатов: ему рудоуправление присвоило звание горного техника. С помощью Виктора Николай Петрович одолел двухгодичные заочные курсы, и его назначили техноруком. До войны он более года работал на Медвежьем и принял от Разумова рудник, когда Виктора утвердили главным инженером рудоуправления. Николай Петрович женился на Ане, которую он так перепугал в первый день их знакомства у постели больной Насти.
И Разумов и Курбатов были мобилизованы в первые же дни Великой Отечественной войны. Более четырех лет служили они в одной из армий и в последний год командовали отдельными саперными батальонами. На фронте оба вступили в партию.
Настя в 1943 году выехала в Москву, к бабушке Марфе. Пустая квартира сразу ожила. Степка, Федька и толстушка Наташа, родившаяся в октябре 1941 года, завладели сердцем старой няни
Когда офицеры пересекли мостовую, в первом этаже дома, к которому они направились, зажегся свет, сперва в двух окнах, потом во всех окнах фасада.
Виктор Степанович не был в родном городе около десяти лет.
Подступив к самой калитке, он так заволновался, что невольно выпустил чемодан из руки и приник лицом к столбу ворот, поставленных еще его дедом. Курбатов только вздохнул и подхватил чемодан друга.
Открывай, ну что ты, Витя!
Они вошли в крохотный дворик. На резном крыльце стояла пожилая женщина. Несмотря на сумерки, Разумов скорее почувствовал, чем узнал, старую Марфу.
Нянюшка! окликнул он по старой памяти.
Женщина затрясла головой, сбежала с крыльца.
Господи! Матушка-заступница! Марфа молитвенно воздела вверх руки. Виктор склонился и поцеловал эти теплые дрожащие ладони, и они коснулись его щек.
Целуя своего воспитанника, Марфа шептала и оглядывалась:
Витенька! Ждала я, чуяла!
Нянюшка!
Озорница-то твоя, Наташенька, утром чайницу со стола грохнула, шептала Марфа, подняв мокрое лицо к самому лицу склоненного Разумова. Весь чай на ковер!
Настя? Настя как?
Погоди! К радости, думаю, к нечаянной. А кто это с тобой? Да пойдем уж, пойдем. Сердце-то мое с утра щемило, я все за ворота выходила. А ты с кем это?
Это Николай Петрович! сказал Виктор.
Знаю, слышала от Насти. С праздником, добрый человек! Марфа поцеловала Курбатова. На крыльце она остановилась. Витенька! Как же ты не предупредил-то! Наконец-то, дожила до светлого дня увидела. Настя-то детишки Не слушая, что ей ответили, Марфа зашептала: Войдем в прихожую, вы тихо я войду в столовую, скажу что-нибудь. Боюсь, не перепугать бы. Ждет-то ведь как! Не перепугать бы!
Марфа пропустила офицеров. Виктор Степанович услышал голос жены:
Ты не достанешь, маленькая.
Я встану на стул и достану, вот и достану, словно издалека донеслось до Разумова. Он чувствовал, что глохнет.
Марфа открыла высокую дверь и боком протискалась в столовую. С минуту длилось молчание.
Бабушка, что там встала? Бабушка! Бабу-уш
Мужчины услышали шелест шагов по мягкому ковру, настежь открылась дверь.
В полутемной прихожей сразу стало светло от старинной люстры в столовой.
Настя, левой рукой держа еще дверь, заслонила собой все, и Виктору казалось, что к нему подплывает лишь ее лицо с радостно светящимися глазами.
Он протянул руки.
При виде мужа из сознания Насти будто бы исчезли томительные годы ожидания. Как только муж обнял ее, и ее руки, кинутые ему на плечи, коснулись старого рюкзака, показалось, что она опять попала в бурный мир разведчиков
Со-о-кол! Прилетел!
Закрыла жаркие сияющие глаза, опять их открыла, и, откинув голову, словно бы стряхнула четырехлетнюю душевную тяжесть, месяцы безвестности, безотчетный страх и думы о черной доле вдовы. И только она произнесла первые слова раздался визг Степки. Он догадался, кого обнимала мама.
Папа приехал! заверещал мальчик и вцепился в шинель отца, запрыгал, дернул за платье маму.
Настя, спохватившись, выскользнула из объятий мужа и уже голосом матери, гордой и ревнивой и требующей любви к семье, сказала:
Целуй сыновей! Целуй своих детей, отец!
Разумов, с сыновьями на обеих руках, шагнул к столу и, чувствуя, что слабеет, сел на подвернувшийся стул. Настя обняла и Николая Петровича. Марфа охнула и засеменила по большой комнате:
Матушка-заступница! Наташенька, да что же ты!
Четырехлетняя пухлая Наташа, глазами и цветом волос в мать, не отходила от «круглого радива». Она стояла на стуле, не понимая, что происходит: не было папы и приехал папа!
Да подойди же к папе! уговаривала Настя дочку.
Отец знал Наташу только по фотографиям.
Ай-яй-яй! Папа приехал, а дочка на тебе, и не поцелует! укоряла Марфа.
Да, протянула дочка, он совсем и не приехал.
Вот тебе и раз! Как же не приехал?
Да-а, он был в прихожей, сформулировала свое возражение девочка, которая не знала, как уезжает и как приезжает папа. Но за возражением последовало признание.
Девочка подошла к отцу. Виктор Степанович хотел подхватить ее, но она замахала ручонками, без улыбки сказала:
Я сама, сама! И туг же ловко забралась к нему на колени. Папа! Купишь мне лыжи как у Степы? Па-а-па!
Счастливый Виктор смеялся и целовал детей, жену Смеялся, слушая, как спорит его Степа с дядей Колей, уверяя, что он его помнит.
И вас помню, и Медвежий помню это такие горы. И всех помню! азартно кричал Степа.
Хлопотала у стола Марфа. На Виктора, как и прежде, со стены смотрела баба Таня. Портрет висел на прежнем месте.
Говорили, перебивая друг друга, вспоминали Медвежий. Настя уже не суетилась. Сидя рядом с мужем, она лишь изредка брала его руку и прижимала к своему лицу: оно пылало.
Порядок надо наводить, Настасья Васильевна, смеясь глазами, ронял Курбатов и перечислял, поглядывая на детей. Степа есть, Феденька есть, Наталка-таежница налицо. Где же Витька и Настя маленькие? Непорядок! И думал о далекой семье, об Ане.
Настя всплеснула руками, зажмурила глаза да так и прыснула со смеху:
Коля, милый, будут! Крест святой, будут, голова! И тут же стала серьезной. Нашим рудником управляет Кто? Подумайте только, Федя Дронов! Крест святой, голова! медлительным тоном Феди вывела она. А техноруком у него Гриша Истомин. Да, да! Мы с Аней не хотели вас огорчать твоя жена, Коля, написала мне в начале года о том, что Анта погибла где-то в Польше. И Алеша Петренко погиб.
Светлая скорбь, оставаясь скорбью, не омрачила светлой радости.
Маленькая, не мешай папе, подражая манере матери, усовещевал Степа-старший свою сестренку. Она накладывала на колени отца куклы: Лиду, потом Настю, потом
Он же мой! Папа мой! доказывала девочка и, вслушиваясь в собственный голосок, повторяла только для себя: Папа? Папа! Мой же папа? Мой.
Старая Марфа одела снятый Разумовым китель на плечики, старательно застегнула блестящие пуговицы и понесла одежду воина в кабинет.
Из спальни показалась Настя, неся мужу его любимую тужурку.