Хорошо, подумаю. Хотя, признаться, мало надеюсь, что удастся выделить Ногдиондону людей. Исход один, Андрей Павлович
Истомин облокотился, прикрыв ладонью подбородок и губы. Тушольский медленно отвел глаза от лица главного инженера и уставился на кадку с раскидистым фикусом. Он машинально тронул пожухлый лист. Листок отвалился от черенка. Разглядывая его, Тушольский ждал.
Один исход, Андрей Павлович: опередить плановую добычу хотя бы на месяц-полтора. Тогда мы сумели бы освоить Южный, который даст нам десять, а может и двенадцать процентов годовой программы, и все лучшими слюдами. Все первыми номерами.
Тушольский положил листок фикуса на зеленое сукно стола, в полосу солнечного блика: листок засиял чистым золотом. Тушольский внезапно выпрямился и спросил в упор:
Вы гарантируете положительный результат этого вашего исхода?
Небольшие серые глаза под сросшимися бровями пытливо и требовательно впились в лицо Истомина; они осветили умное лицо управляющего, словно помолодили его. Истомин пожал плечами.
Есть заключения многих видных специалистов, обдумывая каждое слово, медленно возразил Истомин. Опыт, Андрей Павлович, согласитесь! В моей личной практике такого случая не было. Да и идея о минных колодцах не моя, вы об этом знаете. Но я считаю нужным произвести опыт, хотя бы из того соображения, что кому-то надо начинать. Поднять на воздух несколько тысяч кубов пегматита и получить по сорок-пятьдесят килограммов слюды на один куб породы Игра стоит свеч, Андрей Павлович! энергично закончил инженер и трижды хлопнул по столу ладонью.
Маркшейдер возражает, произнес Тушольский таким же тоном, каким он сказал: «Я пимокат».
«Подземный крот!» хотел крикнуть Истомин, но сдержался. Николай Сергеевич Пряхин, о котором упомянул управляющий, был секретарем партийного бюро. Тушольский знал, что в бюро отсутствует единодушие. Главный инженер и главный маркшейдер давно были не в ладах.
Лукьянов прислал письмо, просит аттестовать какого-то Разумова, переменил разговор Тушольский. Что за человек?
Интересный субъект. Он с высшим образованием, но попал в беду. Судя по письму, Григорий Васильевич относится к Разумову с живым участием.
Человек, которому не везет, относится с живым участием к человеку, который попал в беду? с полувопросом, полуутверждением произнес Тушольский.
Истомин почувствовал в словах управляющего иронию. Он рассказал ему все, что знал о десятнике. Тушольский слушал внимательно.
Так вы говорите, что он из семьи вековых интеллигентов?
Истомин достал из палки письмо Лукьянова.
Фамилию Разумовых я часто встречал в центральной прессе. Отец десятника Разумова убит в начале гражданской войны, а дядья их у молодого, человека порядочно кажется участвовали в планировке Большой Москвы, двое награждены за первую очередь московского метрополитена.
Согласен, сказал Тушольский. Утвердить надо этого «инженера-историка». Люди нужны.
Управляющий поднялся.
Как же быть с Мишиным, с Южным, Андрей Павлович? спросил Истомин, вставая тоже.
Подумайте!
В это слово Тушольский вложил все, что смущало обоих, хотя смущало по-разному.
2
В таборе стало известно, что новый горный десятник, получив самую большую бригаду экспедиции, не бросил работу шурфовщика и сам вместе с рабочими разбирает завалы на просеке.
Но это не сказывалось плохо на деле: рубщики за два дня подготовили шестую линию и с такой же энергией работают на следующей, еще более трудной. Подтянулись и шурфовщики. За два дня они сделали столько, сколько не выбивали перед этим за неделю, и Андрюша Ганин вывесил в столовой «молнию»:
«Бригада десятника Разумова вошла в график и обязуется опережать график по рубке просек и по вскрытию пластов шурфами».
Крутой он, наш Виктор Степанович, говорил Иван Акатов своему дружку Федору Дронову. Характерный человек, спросливый. Ты гляди, что он вытворяет: передал мои шурфики Петренке, поставил с ним рядом Айнетку и говорит: «Поглядывай за ним, товарищ Байкеримов. Алешка пускай будет на твоей горняцкой совести». Тоись, стало быть, помогай Алешке в люди выходить. А меня направил под твой, Федя, начал.
Алешка Петренко задирался, не слушал десятника, грозился уйти.
Невмоготу мне, замучит меня этот дьявол! пожаловался он артельщику. И что ему надо, сатане! Харчи я отрабатываю, и ладно.
Лукьянов, узнав об этом, сказал Ганину:
Не беспокоит ли вас, Андрей Федорович, поведение десятника Разумова? Говорят, он избил Петренко?
Ганин энергично вступился за Виктора, но все же Лукьянов сказал:
Передайте Разумову от моего имени: он не в лагере, а в экспедиции.
Скажите ему сами. По-моему, он правильно делает.
Григорий Васильевич промолчал. Уединившись в своей палатке, он стал разбирать почту. Разрезая последний пакет из плотной голубоватой бумаги, Лукьянов обнаружил внутри небольшой конверт без адреса. Отодвинул большое письмо с пометкой «циркулярно» и углубился в чтение краткой записки.
Прочел раз и два. Задумался, забарабанил по столу пальцами. Спрятал записку в бумажник, вышел из палатки и, захватив по обыкновению геологический молоток, покинул лагерь.
Шел он в глубоком раздумье, не обращая внимания ни на то, куда идет, ни на туманное утро с холодным верховым ветром. Шел, опустив голову, с застывшим лицом и немигающим взглядом.
Кругом скрипели раскачиваемые ветром деревья. Совсем близко выскочил рыжий бурундучок, испуганно пискнул и скрылся. По склону раскатился треск упавшей сухостоины. Ветер поднялся и потащил пелену тумана. С головы до ног обволокла она инженера и, увлекаемая ветром, поплыла вверх.
Лукьянов машинально вытер платком взмокшее лицо. Огляделся. Нахмурил брови. Сел на каменную плиту, вынул из бумажника полученную записку и внимательно, покусывая губы, прочел еще раз. Потом торопливо закурил и, держа письмо за краешек, поднес спичку. Отряхнул руки и пошел на голоса.
Большая группа шурфовщиков, расположившись вокруг костра, уничтожала завтрак. Рядом с Разумовым сидел Петренко и, отчаянно жестикулируя, о чем-то говорил. «Общительный характер у этого «инженера-историка». А если я приду на линию сбегутся ко мне ребята, как сбежались к новому десятнику? Петренко и тот не отходит от него», подумал Лукьянов. В груди его что-то шевельнулось. Зависть? Недовольство?
Когда начальник экспедиции подошел к линии, шурфовщики уже работали. Увидя инженера, Виктор выскочил из глубокого шурфа.
Вы горный десятник, Виктор Степанович, сказал Лукьянов, именем и отчеством подчеркивая значение должности.
Разумов понял, почему Лукьянов несколько дней не разговаривал с ним.
Я люблю работать, Григорий Васильевич, просто ответил он. Да и Ганин торопит. Вчера он сказал, что если к нам не направят еще человек двадцать, мы затянем опробование.
Лукьянов усмехнулся:
А результаты? Поймите, поиски это игра втемную. Не думайте, что вас расхолаживаю. Ради бога! Я знаю этот район, верю в его перспективу, но представьте, Виктор Степанович, мне просто не везет. Не везет!
Заинтересованный Разумов слушал, не прерывая.
Конечно, в этом году рудоуправление постарается удвоить добычу, продолжал Лукьянов. Но дадут ли поиски намеченный прирост промышленных запасов? Вот что волнует. Если бы на наших картах были нанесены месторождения хотя бы с тридцатью тысячами тонн слюды, здесь можно было бы строить фабрику и по-настоящему развернуться.
Не понимаю, Григорий Васильевич, честно признался Разумов, что же мы ищем?
Счастье! Григорий Васильевич рассмеялся, обнажив ровные зубы. Человеческие поступки всегда несут в себе начала добра и зла. Добро в стремлении к цели, в жажде познания, зло в ничтожности конечного результата. Миллионы израсходовали на постройку нового поселка, а поиски в этом районе дали пшик. Истомин рвет и мечет. Он человек необычайной энергии, вдобавок мы с ним друзья по Петроградскому горному институту, добавил он, отвечая на вопросительный взгляд Разумова. Сейчас он меня буквально осаждает. Но что я могу поделать?
Лукьянов хрустнул пальцами и выругался. Помолчали. В лицо дул порывами холодный ветер, но спины собеседников согревало тепло костра, на который не жалели бурелома.
А тут еще вы с Ганиным торопите события, спешите делить шкуру неубитого медведя. Близкое разочарование всегда хуже далекого. Зачем лишать себя иллюзий? Курите
Беря машинально папиросу, десятник покраснел. Слова начальника сбили его с толку. Может быть, им играют, умно и тонко, и в то же время указывают линию правильного поведения? Но, может, Лукьянову просто хочется подумать вслух? Ведь его тоже беспокоит будущее рудоуправления
Завтра я вам прибавлю людей, сказал Лукьянов, как бы догадываясь о мыслях десятника. Динамитная будка построена, вахтеры сегодня приедут. Ну что еще? Да, будьте помягче с людьми. Переброски не делайте без моего ведома. Вы слишком некритично относитесь к словам нашего молодого фантазера Андрюши, забываете о том, что не всякая фантазия полезна практике. Так что не зарывайтесь. Вообще, не зарывайтесь.
Виктор стоял с красным лицом, понимая, что им недовольны, что его просто распекают. Разнос был настоящий, хотя Лукьянов говорил самым учтивым тоном, без всякого выражения в холодных глазах. Но слова его не становились от этого менее обидными.
3
Слова Тушольского: «Человек, которому не везет» не выходили из головы Пимена Григорьевича. «Козьма Прутков! Не может без изречений. Только слез с самолета и уже, пожалуйста, у него готово суждение о человеке», раздраженно думал Истомин, шагая к своему дому.
Лукьянов и Истомин знали друг друга давно. В 1916 году окончили вместе горный институт, тут же были мобилизованы в армию и в офицерских чинах отправлены на фронт. Там пути их разошлись, и они не виделись очень долго, почти двадцать лет. Срок не малый, можно забыть друг друга. Но человеческие пути перекрещиваются и могут перекреститься не раз.
Весной 1922 года инженера-горняка Истомина мобилизовали на трудовой фронт. С женой и двумя детьми Истомин выехал в Донбасс. В конце двадцатых годов Пимена Григорьевича перевели в Востокзолото. Скромный инженер шахты «13-бис» превратился в главного инженера крупнейшего административного управления.
Восток Истомину понравился. Главная прелесть Востока, по его убеждению, заключалась в ощущении полновластия. В объединении Востокзолото у Истомина стали развиваться привычки и склонности, которых не было у инженера-угольщика, как раньше называл себя Пимен Григорьевич. Его крылатые слова: «Если человек отдает Северу свои знания и здоровье простите ему вольные и невольные ошибки» служили своеобразной «индульгенцией» для многих старых инженеров, и в первую голову для самого Пимена Григорьевича.
Через год главный инженер отказался от казенной квартиры в пользу постоянного ревизора Главзолота, а сам перебрался в особняк, построенный на берегу Маны, в самом конце новой улицы бурно растущего поселка. Постоянный ревизор пришел в замешательство и обратился к члену правления Главка, инспектировавшему Восточное отделение.
Умно сделал, да и вас не обидел, ответил член правления и легким жестом откинул на середину стола акт ревизии.
Акт долгое время лежал камнем на дне канцелярской реки, пока весеннее половодье не подмыло его и не вышвырнуло на берег. В половодье кто-то утонул, кто-то захлебнулся, а Пимен Григорьевич спасся, ухватившись обеими руками за руку дородного члена правления.
Однажды он ужинал в кругу разведчиков-изыскателей и кто-то упомянул знакомую фамилию. Истомин прислушался.
Удивительно не везет человеку. Шестой сезон не везет, рассказывал начальник экспедиции Главзолоторазведки. За шесть лет Лукьянов не сдал ни одного акта с подсчетом запасов. Самое удивительное то, что этому человеку Главзолоторазведка дает самые перспективные участки. Но достаточно появиться там партии во главе с Лукьяновым, как реки оказываются пустыми, площади без намека на рудное золото. В общем, это тот, кому не везет.
Тоже слава! мудро заявил сосед. Обо мне, например, и этого не говорят.
Компания захохотала. Истомин промолчал, не стал расспрашивать. Он был почему-то уверен, что это не однофамилец, а его старый друг. Так оно и оказалось, и вскоре они действительно встретились.
В конце 1934 года правительство поставило перед Востокзолотом задачу: поделиться специалистами со смежной слюдяной промышленностью. В числе мобилизованных был и Истомин. Через неделю после его приезда на Ману к нему в кабинет вошли главный маркшейдер Пряхин и начальник отдела кадров.
Трест просит нашего согласия на кандидатуру в начальники постоянной поисковой экспедиции, доложил начальник отдела кадров. Но товарищ Пряхин против рекомендованного инженера.
Разговор происходил в конце февраля, в солнечный, на редкость ясный день. За околицей поселка высились темно-голубые хребты и увалы, режущей глаз светлой голубизной отливали снега на реке. Вверх по Мане по глубокой траншее ледовой дороги тянулся длинный обоз.
Вы знаете рекомендованного, Николай Сергеевич? спросил Истомин, отрывая взгляд от окна.
Я его ни разу не видел, возразил Пряхин, но о нем идет дурная слава. Конечно, глупо быть суеверным, но
Как его фамилия? перебил Истомин.
Лукьянов Григорий Васильевич.
Истомин кивнул: он был уверен, что услышит эту фамилию. Выслушав возражения Пряхина, посмеявшись снисходительно над его опасениями, он сказал:
Пусть приезжает этот кому не везет. К счастью, я не суеверен, а мне с ним работать
Через две недели в поселок прилетел Лукьянов.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Настя ловко и быстро открывала консервы. Лида Винокурова в новой блузке кокетливо вертелась перед зеркалом.
Знаешь, Настенька, чтобы я сейчас поела? Отварной картошки с кислой капустой. Лида зажмурилась и сморщила носик.
Настя вздохнула, повертела в руках опостылевшие консервы. Заложив их в котел, присела отдохнуть. Было жарко, «мамка» задремала.
Вдруг словно кто ее толкнул она открыла глаза. Перед ней стоял Разумов.
Я задремала, Витя, извини, она взглянула чуть смущенно и виновато. И тут же согнала улыбку: А почему ты пришел? Что-нибудь случилось на линии? Ты не заболел?
Нет, Настя, все в порядке. С удовольствием чего-нибудь поел бы. Он попробовал улыбнуться, но улыбки не получилось. Она продолжала настойчиво расспрашивать, но поняв, что ничего не добьется, стала молча разогревать тушенку.
Разумов зашел в свою палатку.
Лида, посмотри, чтобы не подгорело. Настя легким шагом подошла к палатке. Прислушалась. Хотела войти, однако, услышав нервные шаги по утрамбованной земле, отступила. Покусывая губы, вернулась, застыла у плиты.
«Поссорились! решила Лида. Ничего, помирятся». И, подхватив миску с разогретой тушенкой, понесла начальнику. Возвращаясь, встретила Виктора, но обиженная за подругу, сердито надув губы, прошла мимо.
Виктор Степанович! Очень кстати, очень рад! Гостем будете. Вина купите хозяином назову, но посуду бить не позволю, благодушным тоном говорил Григорий Васильевич, приглашая десятника к столу.
Виктор что-то пробормотал и сел. От внимательного взгляда Лукьянова не ускользнуло, что он чем-то расстроен.
В тайге приобретаешь фельдфебельскую привычку: пить в одиночестве, сказал Григорий Васильевич. Но насколько приятнее выпить вдвоем! А повод вполне подходящий: на главную базу доставили два карбаса грузинских вин. Вот и распробуем. Не возражаете «медвежонка»?
Лукьянов налил в чайные стаканы спирт, долил их до краев вином из бутылки с красивой этикеткой. Они чокнулись, выпили. Лукьянов с хрустом раскусил огурец, будто только что сорванный с грядки так он был свеж. Виктор вел себя так, словно был один, а не сидел за столом в компании. Зорко наблюдая за его неподвижным лицом, Григорий Васильевич продекламировал:
Судьбе, как турок иль татарин,
За все я равно благодарен
И продолжал, блестя глазами:
Я тоже иногда декламирую Но зеленый горошек, огурчики почти свежие, осетрина в томате и иваси лучше любых стихов. Люди! Люди! Все сделано ими, и хорошее и дурное. Давайте-ка выпьем за людей.
Они обладали крепкими головами и не опьянели, выпив две бутылки, вдобавок были настолько умны, что, раскупорив третью, не притронулись к ней. Они беседовали, хотя больше говорил Лукьянов.