Не понимаешь, а шипишь, ровно гусь на дороге, вспылил Чернов. У меня бригада самая слабосильная. Вы вперед убежали, а у меня ни одна линия не вскрыта. Ты вертивоз! Петушки к петушкам разложил, да раковые-то шейки смешал с медовыми коврижками, поддразнил Чернов.
Алешка отмахнулся от Чернова и с самым серьезным видом склонился над картой, которую развернул Андрей Ганин.
Лукьянов прибыл в самый разгар спора.
Зачем? Скажите, зачем? кричал Мосалев и тыкал пальцем в карту. Зачем нам выбрасывать тысячу кубов, когда мы наперед знаем, что тут пустая порода! Глядите сами: третья и четвертая линия ничего не дали, так ведь шестая и седьмая тоже ничем не обрадовали. Чего же мы ждем от пятой? Она же, эта пятая, будь ей не ладно, в самой середине.
Так это же поиски, Костя, горячо возражал Ганин. Ну, пойми: поиски. Можно вскрыть шурфами еще двадцать линий и
Ничего не найти, насмешливо закончил Петренко.
Да, и ничего не найти. И геолог не отвечает за неудачу. Зато ликвидируем белое пятно
Да бросьте вы! Белое пятно, белое пятно! рассердился Костя.
Подожди, Костя. Я то хочу сказать, что больше ни один изыскатель не будет работать там, где мы пройдем согласно проекту.
Пускай так, согласился Костя. Черт с ним, с пятном твоим. Но зачем нам вскрывать пятую линию? Зачем вскрывать седьмую?
Верно! вдруг серьезно проговорил Алешка. Напиши на карте, мол, ковыряли, а все без толку, нет слева и справа, значит и в середине нет. Прочтут люди твой отчет и скажут: ай да ребята, сообразили у них, (у нас то есть) ушки топориком, глазки, буравчиком. С головой значит.
В словах Алешки содержалась дельная хорошая мысль, все оценили это, но он сам сбросил себя с коня.
Или так: выпиши наряд, напишем, что взорвали, а деньги пропьем. Кто проверять будет? Ой, что ты, князь! Я же для всех Петренко пошатнулся.
Шпана на троих адын штана! громыхнул Айнет и, зло плюнув, еще раз ткнул кулаком Алешку в бок.
Шурфовщики рассмеялись. Алешка стушевался.
Лукьянов слушал, ничем не выдавая своих чувств. Он не мог не видеть обособленную группку, не принимавшую участия в общем споре, но не позвал ни Разумова, ни Курбатова.
Григорий Васильевич, мы так полагаем: не надо бы здесь работать, обратился к нему Мосалев. На Южный склон, может, перебросите нас?
Разумов впился глазами в лицо инженера.
Я недавно получил письмо людей не обещают. Я бы хотел поговорить, раз уж затеяли такой живой обмен мнениями, начал Лукьянов. Мы работаем по плану
Нельзя разве ускорить поиски? очень тихо сказал Мосалев.
Каким же образом? так же тихо спросил Лукьянов.
А так: шурфы бить не через пять метров, а, скажем, через пятнадцать. Тогда мы втрое расширим площадь поисков. И рабочих можно не просить. Справимся, медленно, волнуясь, сказал Мосалев.
Все ахнули. Какая простая мысль! И такая мысль родилась в голове десятника Мосалева. В том, что мысль дельна, никто не мог сомневаться. Лукьянов был явно растерян. Чужая мудрость требовала ответа, она поставила задачу перед ним, начальником поисково-разведочной экспедиции. Когда шурфовщики повернули головы в его сторону, он справился с замешательством, хотя еще и не подыскал подходящего ответа. А Костя продолжал с возросшей уверенностью:
Наткнемся на пегматитовое поле, делянку обнажим, ну, тогда сгустим шурфы, пойдем хоть сплошной задиркой. А пока, Григорий Васильевич, прямая выгода изменить график.
Лукьянов молчал. Замолчал и Мосалев. Притихшие шурфовщики ждали. Молчание становилось невыносимым.
Я подумаю, посоветуюсь в рудоуправлении, наконец произнес Лукьянов.
Терехов разочарованно свистнул:
Боится!
Тихий шепот, услышанный всеми, дошел и до Лукьянова. Он невольно двинул бровями, на мгновение, точно от нестерпимого света, закрыл глаза.
2
Мосалев учил десятника Чернова. Шестигранным буром он наискось пробивал верхний пласт, ловко работал тяжелой киянкой. Вогнав бур на четверть, он волнообразным круговым движением расширял шпур, снова колотил.
Разумов резал бикфордов шнур. Курбатов, не выпуская из рук зажима, ловко вставлял конец шнура в капсюль, зажимом сдавливал медный ободок. И тоже поучал Виктора, как обращаться со шнуром и опасной взрывчаткой.
Не понравилось начальнику справедливое-то слово, а, Витя? говорил Николай. Как у него глаза-то бегали Помяни мое слово: все разбегутся. Не умеет он человека разогреть Начнем! Не боишься? Ну гляди, палить буду. Курбатов озорно подмигнул неробкому Виктору. Приложив к концу шнура головку спички, он сильно чиркнул по коробке. Шнур вспыхнул, выбрасывая ровное, дымное пламя.
Они подбегали к последнему шпуру, когда внизу грянул взрыв. Через одинаковые промежутки внизу рвало и рвало. Взрывы были разные, то глухие, то звонкие, трескучие. Поднималась земля, свистели в воздухе мелкие камни. Над линией отпалки шумела взрывная волна.
Насчитав тридцать ударов, запальщик пошел вниз.
Андрей Ганин не был завистливым. Дельное Костино предложение его обрадовало. Могла ли эта простая мысль возникнуть в сознании самого геолога? Безусловно могла, и возникла, так же как она возникла в сознании Мосалева и других десятников. Разумов отдал смелое распоряжение, чтобы шурфы выбивали не через пятнадцать, а через двадцать пять метров один от другого, что еще больше ускоряло поиски.
О чересчур сгущенной сетке шурфов говорили и рабочие. А Костя Мосалев не только сказал, но и практически доказал рентабельность разреженной сетки. В записной книжке опытного рабочего-разведчика появилась длинная колонка цифр и нечто похожее на график работ для всей экспедиции.
Костино предложение увлекло Ганина своей простотой и законченностью. Пока готовили шпуры под вторую отпалку, геолог углубился в расчеты и во время перерыва сообщил Лукьянову свои соображения. Лукьянов молча просмотрел черновые наброски графика и сказал теми же словами:
Хорошо, Андрюша, я подумаю, посоветуюсь с начальством.
Молодой геолог только широко открыл глаза от изумления. Он отозвал Виктора в сторону.
Мосалев внес дельное предложение. Как по-твоему? Сумеем выделить небольшой отряд на Медвежий? Хочется мне туда! Уж так хочется, сказал он.
При чем тут я? удивился Виктор.
Андрей понял, что начал не с того конца.
Виктор, что с тобой происходит? Ты совсем удалился от нас. Никак не пойму
Я просто устал, Андрей.
Не дело говоришь, Витя. Как бы ты ни уставал, ты всегда был с народом. Тебя слушали, и Курбатова слушали.
Что тебе от меня надо? резковато бросил Разумов. Потом добавил мягче: Что изменилось бы, если бы я поддержал Костю? Ничего! Ведь не Костя решает, не ты, не я, не коллектив наш.
А кто же?
Спроси у Григория Васильевича.
В этот день усиленная бригада, применяя взрывчатку, вскрыла более сотни шурфов. Костя оказался прав: линия была пустой. Петренко нарочно громко, чтобы его слышали Лукьянов и Ганин, говорил ребятам:
Проект, дорогие граждане, дело святое, проекта не трогай. Пали взрывчатку, получай денежку и петушки к петушкам, раковые шейки
Людьми постепенно овладевало равнодушие. Ганин это заметил сразу. И он даже не удивился, когда Федя Дронов и Акатов отказались идти с ним на Медвежий. Не пошел и Разумов. Любознательный Айнет схватился было за топор и кирку, но его остановил Васька Терехов. Они разругались, но все же Айнет почувствовал себя побежденным. Он стоял над шурфом и, тупо уставив глаза в землю, почесывал себе живот. Вдобавок «шпана на троих одын штана» окончательно сразил Айнета.
Приедешь домой, что ты своей невесте скажешь? Спросит она тебя: «Айнеточка, расскажи мне про разведочку». Да без толку-то землю рыть мы могли в любом овраге около Казани! Тьфу ты, проказа два раза! Рыба кета маршрут Чита! Это, значит, я пошел. Будь здоров, Казань! Посвистывая, Алешка направился в табор.
Неудача вот что бесило людей. Ее считали неизбежной, о ней говорили прямо и как-то покорно. А всего обиднее, что Лукьянов отбрасывал в сторону рабочую сметку Кости Мосалева.
«Эх, а мне бы геолога Ганина послушать, когда он рассказывал о кладах, закопанных неведомо когда и кем в недрах земли, думал Айнет. Ай, хорошо бы» С детства любил Айнет восточные сказки о кладах, всю жизнь искал клады, от одного его бросало к другому. Хотелось парню найти такой клад, которого хватило бы всей стране на долгие времена. Вот о чем думал Айнет, сидя на замшелой плите и почесывая живот. Он не умел таить свои думы. Он привык засыпать со спокойным сердцем
Андрюша Ганин, занятый нарядами, забыл отдать Насте прибывшую почту. Увидев Алешку, Ганин позвал его в палатку:
Газеты получил, почту смотри сколько! Прислали нам за целую декаду. Пожалуйста, товарищ Петренко, раздай газеты в каждую бригаду, а письма положи в ящик. Уж очень мне некогда.
Петренко долго разбирал газеты и журналы, сортируя их не так, как велел ему Ганин, а по-особому. Наконец, разделив газеты на десять кучек и прибавив к одной все журналы, он сказал:
Ну, готово, пойду.
А это куда? Да что ты наделал? рассердился Ганин.
Человеку ежедневно новое подавай понемножку, а новое, назидательно проговорил Алешка. Понимаешь? А ты свалил все в кучу. Не годится так, Андрей Федорыч! Спрячь остальные газеты и никому не давай. Я сам буду их носить вроде почта у нас ежедневная
Услыхав про газеты, ребята повалили в столовую. Петренко, не отходя от стола, произнес речь:
Вот что, товарищи разведчики: газеты будете получать ежедневно. Читать здесь, не отходя от кассы. На курево самим не брать
А что будет, коль я возьму без спросу? крикнул кто-то.
Табак гореть не будет! тут же нашелся Алешка.
Что он имел в виду неизвестно, но бойкая фраза «табак гореть не будет» запомнилась, и ребята, действительно, без спроса не брали газет.
А Петренко все входил в роль культурника и приказал Дронову и Акатову смастерить еще два стола.
Да куда тебе, голова, столы-то понадобились? удивился Федя.
Но Курбатов, выслушав Алешку, молча выписал наряд. Через два дня появились в палатке столы и красивые клеенки, в углах нечто вроде шкафов, задернутых кумачом. Появились плакаты по технике безопасности. В общем, часть полотняного помещения превратилась в красный уголок с газетами и журналами, с добровольным культурником Алексеем Петренко. Кличка культурника так к нему и прилипла.
3
Настя возвращалась в табор. Душистой веткой молодого ельника она обмахивала разгоряченное лицо. На ней сатиновое платье по синему фону рассыпаны белые кружочки, точно горох. Виктору нравилось это платье, поэтому Настя надевала его часто.
Она шла и улыбалась. Чему? Жаркому полдню и кедру, голубому небу и покою и собственным неясным мечтам
«Настя Щербатая». Эту кличку она носила два года и привыкла к ней. И правда, щербатая была Ж-ж! Ж-ж! Комары или звенит кровь? Как странно, почему до сих пор никто не обращал на нее внимания вот так, по-хорошему Он один, Виктор Разумов, посоветовал вставить белые зубы.
Дедушка остановилась, побарабанила по зубам ногтями, потом вынула зеркало. Конечно, красиво! Во рту еще непривычное ощущение и запах, но это скоро пройдет так сказал доктор. Настя засмеялась во весь голос, откидывая голову и держа перед собой зеркальце.
Настя вспомнила лицо Виктора, когда он читает. Однажды она проснулась, услышала шелест бумаги. Запахнувшись в халат-спецовку, Настя прошла в мужскую половину. Ребята спали. Виктор виновато поморгал глазами, захлопнул книгу и молча отвел ее к топчану. Настя долю не могла заснуть. Ее пугала непонятная холодность Виктора к ней. Нравится ли она ему? Женским чутьем отвечала: да, нравится. Иначе он не мог бы трижды сказать ей: «Когда же ты вставишь зубы?» Все же он хороший. Когда у него выдавалась свободная минута, он предлагал посидеть у ручья. Настя соглашалась и тут же отворачивалась, чувствуя, что краснеет. А раньше она не краснела. Когда они шли вдвоем, Настя замечала, что в глазах встречных светится что-то хорошее Виктор рассказал Насте о себе без утайки, рассказал о бывшей невесте Светланке, о своей многочисленной московской родне, дядьках и тетках, о своей нянюшке Марфе.
Она тоже рассказала ему о себе все бесстрашно и прямо. Виктор и это оценил по-хорошему, потому что исповедь ее была подсказана любовью.
Это был сбивчивый, немногословный рассказ о безрадостном детстве в глухом пензенском пригороде, о пьяных оргиях отца-забулдыги, об издевательствах над падчерицей молодой красивой мачехи. В общем, история довольно банальная и неинтересная. Убежав из дома, Настя некоторое время беспризорничала, потом попала в детскую колонию, окончила там начальную школу, но дальше учиться не довелось. Колонию расформировали, и по пути в другой город она отбилась от партии и вернулась домой, в Пензу, с повинной. Но отец уже умер, а мачеха ее не приняла. Пришлось четырнадцатилетней девочке остаться лицом к лицу с жизнью. Служила сначала нянькой и стряпухой у молодых супругов (он инженер, она учительница), потом официанткой в ресторане. Однажды из-за нее подрались двое, попало и ей Настю уволили, и она уехала в Казань. Там она окончила поварские курсы и завербовалась в экспедицию. Вот и все, если не считать того, что был у нее в Казани настоящий жених но она в нем жестоко обманулась был аборт Вот теперь все!
Настя открыто взглянула на Виктора блестящими бестрепетными глазами. Тонкие ноздри ее дрожали.
Чудачка, я же не требовал от тебя подобного признания. Никакого не требовал, пробормотал он, несколько подавленный ее откровенностью.
Так будет лучше. И ты теперь все знаешь, и мне стало легко, словно я наново на свет родилась. Наново! с силой повторила Настя и уже без смущения выдержала взгляд Виктора.
Он видел, что Настя любит его. Это его радовало и в то же время он испытывал какую-то растерянность и произнес странные слова:
Пусть это тебя не тревожит, Настенька.
Да говорю же тебе, что мне легко и я другая! искренне веря в свое перерождение, воскликнула Настя. Но так и не дождалась от Виктора иных слов.
Он не приблизил и не оттолкнул. Все же холодность Виктора обидела Настю, и в этот вечер она неожиданно для себя отказалась идти гулять. Виктор удивился и молча ушел. Настя чуть не заплакала и выронила из ослабевших рук тарелку из прибора Лукьянова.
«Придет не придет, придет не придет», гадала Настя, подсчитывая черепки разбитой тарелки и громко, по-детски, всхлипывая. Вышло, что придет.
Он и в самом деле пришел. Встретив Виктора смеющимися глазами, она рассказала о наивном гаданье, разволновалась и никак не могла угодить рукой в рукав. Настя уже не смущалась, когда Виктор помогал ей надевать ее потертое пальтишко.
Чудачка! Попадет тебе, Настя, от Григория Васильевича.
А наплевать. Я же знаю, к чему посуда-то бьется. А ты совсем не капризный, очень настойчивый и такой Недаром тебя Алешка боится. А я не боюсь.
Так окончилось их странное объяснение. После этого Настя чаще и увереннее стала думать о замужестве. «А что если поговорить с ним прямо? Так, мол, и так, Витенька» Поразмыслив, Настя решила, что сейчас не время для такого разговора. Что-то угнетает Виктора, да и Курбатов, Андрюша, Костя Мосалев и другие ходят серьезные, все об этих жилах толкуют. Ну как не везет им! Настя вздохнула.
А сколько она получит? Настя подсчитала в уме свой заработок и обрадовалась, думая о тех покупках, которые так необходимо сделать ей. А что она подарит Витьке с первой, так сильно затянувшейся получки?
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Курбатов прибежал в бригаду Виктора.
Кончайте работу, Лукьянов деньги привез и развозку ОРСа с собой прихватил, сообщил он новость.
Базаруем, стало быть! Каблуков лихо заломил на затылок шляпу с откинутой сеткой и пошел оповестить разведчиков.
Курбатов и Виктор остались вдвоем.
Витя, разговор к тебе есть. Сегодня мы уйдем решено. Деньги на бочку и будь здоров, Григорий Васильевич! Курбатов помолчал и сказал просто, четко: Пойдем с нами, Витя. Не пропадем.
Разумов ожидал этого прямого предложения. Недели две назад он, не раздумывая, отказался бы! А теперь Что может удерживать его здесь теперь? Он вспомнил Ганина, его импровизированные лекции о геологической съемке, о геофизике Потом перед его мысленным взором встала Настя, с которой его связывало нечто большее, чем увлечение. Да, Ганин и Настя привязывали его к отряду, но все остальное Равнодушие, с которым Лукьянов говорил о трех годах бесплодных поисков, выводило Разумова из себя. Он вспомнил свой последний разговор с Лукьяновым
Заинтересуйте нас работой, разъясните, зачем мы землю копаем. Право же, смешно получается: привезли нас на край света, дали лопаты в руки рой! А для чего, конечная цель какая?