А что объяснять? Мне пока некогда техминимумом заниматься. Если вас интересуют поиски я могу дать литературу, вы поймете. А остальным и объяснять нечего за длинным рублем пришли. Им все равно что копать слюду или простую глину. Был бы кубаж и деньги шли. А деньги идут. Чего же больше?
Плохо вы знаете своих людей, товарищ Лукьянов! взорвался Разумов. Всех считаете шкурниками. А это не так результаты труда интересуют каждого.
Результаты! передразнил Лукьянов, все больше раздражаясь. А откуда я вам возьму пегматиты? Рожу их? Нет, Разумов, с вами, как вижу, каши не сваришь. Вы такой же недалекий ограниченный тип, как все. А я-то думал
Виктор не стал дальше слушать. Круто повернулся и ушел
Да, лучше в тайгу, к новым делам. Право же, он свалял дурака. Почему не послушался дяди Саши единственного из мужской родни человека, который поверил в раскаяние племянника и писал ему в трудовой лагерь теплые письма, звал к себе, обещал помощь во всем. Да, надо уходить А Настя? Как же с Настей?
Из раздумья его вывел голос Курбатова.
Ну что? Как решаешь? теперь уже нетерпеливо спросил он, увидя подходившего к ним взволнованного Терехова.
Не отбиваться же мне от вас, угрюмо ответил Разумов. Терехов и Курбатов обрадованно переглянулись.
Все ясно. Сделаем так: получим заработанные деньги, пообедаем и уйдем. Вещей у нас нет, никто и не заметит.
Скажем, что на озеро пошли, по рыбу, сказал Терехов. Ты, Витя, попроси у Лукьяны-окаяны ружьишко. Ружье-то не его, а казенное. Потом вернем.
В табор они пришли после всех и тут же сели обедать. Кроме них, в столовой никого не было. Рядом со складом расположился возок ОРСа. Весь табор, шумный, веселый, толпился там. Настя с удивлением смотрела на своих. Что-то больно молчаливы. Она попробовала заговорить о привезенных товарах, но Виктор отвечал невпопад, и Настя замолчала, встревоженная и обиженная.
После обеда ребята ввалились к Лукьянову. Тот лежал и курил.
Как всегда не спешат, как всегда все вместе, приветствовал он их. Получайте, Виктор Степанович. А тебе, Курбатов, денег не дам. Сдай отчет по столовой.
Виктор, Каблуков и Терехов получили деньги. Заметив, как помрачнел Курбатов, Лукьянов предложил:
Возьми пока подотчет.
Григорий Васильевич, дайте на денек двустволку. Хочу на озеро сходить по рыбу, а может утка-попадется, попросил Разумов.
Лукьянов кинул внимательный взгляд на всех. Ничего не сказав, достал ружье, патронташ. Перехватил взгляды друзей и опять с любопытством посмотрел на них. Подумал, достал полную жестянку пороху и мешочек дроби.
Возьмите, пригодится, проговорил он. Сколько тебе, Курбатов? Тысячи хватит?
Курбатов не мог скрыть мгновенной растерянности, и она не ускользнула от инженера. Он покривил губы, отсчитал деньги и выписал ордер. Ребята молчали. Курбатов расписался, сунул пачку в карман.
Ну, счастливой охоты! сказал Лукьянов.
Ребята вышли, переглянулись.
Что это с ним? Уж больно добрый сегодня. Неужели догадался? А, Виктор? тихо молвил Курбатов.
Черт его знает. Ты напрасно взял деньги.
Пригодятся. Я отправлю их Лукьянову по телеграфу, когда разбогатею.
Васька захохотал. От мрачной шутки Разумова покоробило.
Тебя Настя зовет. Дай ружье. Не заговаривайся с ней. Спешу, мол. Ждем тебя у большого камня. Не будет нас жди. Слышь, Витя?
Виктор подошел к Насте, намереваясь вести себя так, чтобы встреча эта не походила на прощанье, но из этого ничего не вышло.
Что с тобой? Тебя словно подменили Какой-то ничего не замечаешь! сказала Настя с упреком.
«Сослаться на усталость? думал он мучительно. Но слишком неправдоподобно. Она знает, что сегодня почти не работали».
Я ухожу на озеро, Настя, сказал он. С нашими, добавил он помедлив, чувствуя, что не может смотреть ей в глаза.
И поэтому ты такой?
Какой? Самый обыкновенный.
Настя опустила руки. Какое отчужденное лицо! Она вздрогнула. Разумов прошел в палатку, взял фуфайку. Выйдя, оглянулся. Ему запомнилась тупая покорность ее лица, дрожащие губы, протестующе заломленные руки, словно она хотела остановить его
Еще одна картина запомнилась: в холодке, сильно во хмелю, сидели Чернов и Петренко; широкоплечий Айнет спал на траве вниз лицом. Чернов тренькал на балалайке, а Петренко пел, и от его песни несло разгульной деревней старого времени, пьяными хороводами и неистовостью драки:
Мы гуляли, с ног сбивали,
Вышибали косяки.
Да неужто нас посодют
За таки-то пустяки!
Витька! заорал Петренко и погрозил ему кулаком. Потом запел, залился:
Гайда, тройка! Ну-ка, тронь-ка!
Я любому в ухо дам
2
Разумов, не развязывая рюкзака, прижался спиной к дереву, вытянул ноги, вытянул руки. Тело гудело от усталости. В голове ни единой мысли. Какое-то комариное жужжание, опереточный мотивчик. Кто-то подошел к нему, одним движением ослабил тесемку, стащил рюкзак. Виктор не раскрыл глаз. С блаженной улыбкой повалился на бок
Пусть череп проломит кастет!
А! Это напевала Светланка. Когда же это было? Боже! Три года тому назад. Весной, где-то на даче. Светланка шла по лужайке с редкими березами, легкая, залитая светом; в руке ивовый прут. Взмах, в такт песенке, свист и головка белой ромашки рассечена пополам, осыпались лепестки. Взмах! Еще взмах!
Зачем ты избиваешь цветы?
Мне так нравится.
Девушке это не подходит.
Подумаешь!
Они поссорились и пришли на дачу молчаливые
Почему так рано погиб отец? Нелепый вопрос. Помнит он отца смутно. А мать? Витя любил обнимать ее за шею, когда мама была веселой и тормошила его, укладывая спать. Бабушка Таня! Он болезненно зажмурился, тряхнул головой. И она умерла единственный человек, с которым он не расставался целых восемнадцать лет. Она ничего ему не писала о своем здоровье. Зато в предсмертном письме: «Витюша, скоро ли?» Жгучий стыд и раскаяние за причиненное ей горе затмили сознание
Витя, иди сюда! Заснул, что ли?
Разумов подошел, Курбатов ударом о землю выбил пробку из бутылки. Виктор выпил и с жадностью набросился на еду.
Завтра пораньше встанем, сказал Курбатов. До телеграфной линии тут мало совсем, и дорога хорошая.
Немного прошли сегодня, а вымотались. Не приведи господь! Терехов покрутил головой. Вот бы на самолете. Раз и готово!
На самолете тебя укачает, серьезно возразил Курбатов, разливая остатки водки.
Это меня-то укачает? Такого лба? Скажешь тоже!
Ты не хвались. Не таких укачивает. Помнишь, на базу самолет с артистами прилетал?
Ну, помню.
А видел, как из кабины собачка вылезла ученая? Такая
В унтиках? Ну как же, конечно, помню!
Ну вот: вылезла ученая собачка из кабины, покрутила носиком, да как запищит по-французски: «Ах, как меня укачало! Страсть, силов нету».
Простоватый Васька отвалил челюсть.
Однако, голова, ты врешь, подражая Дронову, сказал он. Как это, собачка и по-французски? Она, поди, и русскому не обучена.
Разумов захохотал. Васька понял, что над ним потешаются, но не обиделся, захохотал сам.
Высоко в небе еше пламенели редкие облака. Медленно, незаметно вечерние сумерки окутывали горы. Потрескивал дымокур. Тесно прижавшись друг к другу, заснули «феврали». Так называют в тайге беглецов.
3
Сильная усталость свалила Виктора, он уснул моментально. Ему снилось что-то тревожное и очень сумбурное. Последний миг сна вызвал в нем дрожь, он проснулся.
Темные лапы сосны, под которой они устроили ночлег, заслонили полнеба. С трудом сообразив, где он, Виктор почувствовал, что ему не заснуть и подсел к потухшему костру. Сгрудив обгоревший бурелом в одну кучу, он задумался и забыл поджечь.
Было тихо, иногда доносило до слуха глухие невнятные звуки, шорох ночной и загадочный. Часто-часто забормотал Васька, шумно, с захлебом похрапывал Курбатов. Виктор поджег костер. Потрескивали сдвинутые в груду сучья, от костра потянуло теплом.
Выдержит ли он вот такую обособленную жизнь? Но во имя чего? Куда их тянет Курбатов? Виктор понял, что Николай хочет добраться до одного заповедного уголка, где можно поработать на славу. Потом? Что потом? Что они станут делать глубокой осенью, зимой? Прибьются к артели старателей или на государственный прииск. Еще что? Ну, поживут они зиму в тепле, в достатке, в веселой гульбе с разбитными приисковыми бабенками Что же еще, кроме достатка и гульбы такой, от которой повеет бедовым духом ушкуйников?
Костер разгорался. За кругом теплого: света сгущалась тьма. Внизу ровной пеленой лег туман, точно засыпал долину мягким белым снегом.
А студенческие мечты! Он же хоронит их вот в эту глухую ночь, отрекается от них и, стало быть, заживо хоронит себя, прожив только двадцать шесть лет.
А женится ли он, будет ли отцом, создаст ли счастливую семью?
Разгорался костер, освещая громадную темную сосну. Разгорались сомнения в душе Виктора.
Что же вырвало его из круга друзей, таких как Ганин, Костя Мосалев, Федька Дронов, Настя? Почему он не с ними, не с разведчиками нового, а с сомнительным коноводом Курбатовым, человеком, не ужившимся в коллективе из-за необщительного и пылкого характера?
Пятилетний Витя запомнил большую суматоху в доме. Степан Степанович, сидя в кресле, держал на коленях навзрыд плачущую Наташу улыбчивую Витенькину маму и целовал ее без конца. И говорил что-то своим низким сильным голосом. Витя стоял у кресла и теребил маму за локоть, тщетно пытаясь привлечь ее внимание.
Мама! Ну, мама! Ма-а-ма! тянул он и не мог понять, почему смеется его большой отец и все еще плачет мать.
Наташа, голубка, не имею права остаться пойми, не имею, говорил отец. Братья это их дело. Но я, я! Пойми это, у меня нет иной дороги.
В столовую вошел высокий, под стать Степану Степановичу, человек в сапогах такой, какого Витя никогда не видел в их доме. Наташа хлопотала у буфета.
Твой? спросил высокий и, наклонившись, поднял Витю на руки.
Мой!
Жалко, чай, оставлять-то? А, Степан, жалко? У меня их трое, старшой-то побольше твоего будет, сказал он и крепко прижал мальчика к груди.
Степан Степанович, уже одетый, привлек к себе жену.
Так Великая Октябрьская революция вошла в особняк Разумовых и увела с собой Степана Степановича, инженера, уже вросшего в рабочую среду московских железнодорожных мастерских. Разумов-старший пошел за большевиками, участвовал в штурме Зимнего, а ранней весной 1918 года был убит в неравном бою с немцами. Мать пережила отца не намного. Витя осиротел. Воспитывался мальчик под присмотром бабы Тани, дяди Саши, тети Нины всей родни. Она не забывала, что Витька сын и внук двух Степанов самых почитаемых в семье людей.
Витя учился неплохо, однако ничем не выделялся из числа просто хороших учеников. Хотя он и много читал и, имея впечатлительную натуру, часто мечтал о путешествиях, но в то же время был удивительно «тяжел на подъем». Сколько раз любовался он с балкона красными стенами и башнями Донского монастыря, что находился неподалеку, однако ни разу не сходил туда.
Виктор успешно окончил среднюю школу, подумывал об университете. В том году произошли два события, тесно связанные с формированием характера молодого человека. На Юго-Восток, после окончания института, уехал Александр Степанович. Он взял с Виктора честное слово, что тот после школы поступит в технический вуз. Проводив дядю, Виктор почувствовал себя одиноким. Если не считать бабы Тани да нянюшки Марфы, от которых, кроме мягкости и ласки, нечего было перенять, он был предоставлен самому себе.
Второе событие было не менее важно для Виктора, чем отъезд дяди Саши: в Москву перебрался Виталий Кириллович Лалош дальняя родня Разумовых.
Баба Таня уступила ему две комнаты в своей квартире.
У Лалоша подрастала дочь Светланка красивое и капризное существо. Ее не понимал отец и побаивалась мать. Дочка Лалоша понравилась Татьяне Глебовне.
Ну и слава богу, умиротворенно говорила она, попивая в столовой чай. Вот и у нас в доме завелась невеста.
Какая она невеста! недоумевал Виктор. Девочке еще двенадцать лет, а ты баба Таня!
Не беспокойся, голубчик! Ланочка подрастет на твоих глазах. Ты подружись с девочкой, помоги ей. А там сам увидишь, что потом будет с девочкой-то.
Татьяна Глебовна подмигнула Марфе. Виктор нахмурился.
Очень мне нужно помогать, обидчиво буркнул паренек, но не выдержал независимого тона, скосил глаза на вбежавшую девочку.
Он не видел ее несколько лет. Что и говорить! Ланочка выросла, но невеста! Витя фыркнул. Девочка поджала губку.
Все-таки они подружились быстро эти дальние родственники по крови и очень неродственные по своим натурам.
Они часами болтали, иногда Виктор читал вслух, помогал девочке в уроках.
Витенька, отведи меня в кино, говорила Светланка.
Витенька, не забудь, сегодня балет. Приди за мной во дворец.
Витенька с возрастающим удовольствием делал то и другое. По внутреннему коридору она непременно провожала его до дверей комнаты. И однажды задала ему смешной вопрос:
Почему ты меня не целуешь?
Что?
Именно! Бабушка меня целует, Марфа целует, папа и мама целуют. Только ты
Подожди, Ланочка.
Ну чего?! Они говорят мне «спокойной ночи» и целуют. Мама и бабушка в губы, Марфа в щечку, папа куда придется.
Как же целовать мне? заинтересовался студент.
В губы. Спокойной ночи, Витенька.
Спокойной ночи!
Они поцеловались и с этого вечера ввели поцелуй в степень милого обряда.
Перед последним курсом Виктора послали на практику. Будущий инженер-энергетик приехал на одну из северных электростанций. Работая на торфе, она питала током огромный текстильный край.
Стояло дождливое лето. Необъятный, поросший мелким лесом массив торфяных болот заволокло туманом. В теплом и влажном воздухе тучами носились комары.
Станция требовала топлива. Торфу! Торфу!
А на одной важной магистрали «просел» почти до котла паровозик, вдавив в торфяную жижу шпалы и рельсы. На ликвидацию аварии главный инженер электростанции послал Разумова.
Вскоре он стоял у аварийного паровозика. Механик и кочегар ругательски ругали десятника Дюковского за то, что тот еще дотемна увел бригаду. Разумов побежал к бараку, рывком открыл дверь. В нос ударил запах сохнувшей одежды и пота. Два ряда железных коек, две лампы в простенке.
Многие из рабочих еще не легли.
Где десятник? громко крикнул Виктор. Сидевший у двери рабочий молча указал на отдельную койку у окна. На ней, вытянув ноги на железную спинку, лежал десятник; он был без сапог.
Сейчас же собирайте людей, приказал Виктор. Нужно вытянуть паровоз.
А ничего ему не будет, лениво ответил десятник, не поднимаясь с постели. Мы пытались, а оно вот как! Утречком попробуем, глядишь и вызволим.
Я сказал: собрать людей! хрипло выдавил Виктор, шагнув к Дюковскому.
Ну чего пристал? Ночь, окалечимся только, а вытянуть Да куда там! А вы откуда? с любопытством спросил Дюковский. Ездят тут всякие
Сердце Виктора перестало биться. В глазах потемнело. Он одним рывком поднял Дюковского с кровати.
Собирай людей!
По притихшему на секунду бараку пронеслись возгласы:
Паровозику каюк, а мы спать наладились!
Ребята! Добром нас просят!
Не наладим стыд перед рабочим классом!
Буди Михеича! Пускай фонари заправит.
Одевайся! Хватит, обсохли.
С ухватками старого солдата Дюковский обернул ноги портянками, обулся, топнул, заорал:
Катюша! Ну-ко, в женскую, буди всех. Андрейка, сбегай к Филатьеву, покличь на помощь всю бригаду. Не пропадать же, в самом деле, добру казенному.
Мимо Виктора протопала босыми ногами дивчина в розовой кофте и голубой косынке, зыркнула на него горячими глазами. Барак опустел.
Потом, когда вытащили и поставили на рельсы паровозик, девушка в розовом оказалась рядом с Виктором.
Разумов шарил в карманах. Девушка догадалась и двумя пальцами вынула из-под пояса сухой платок. Разумов вытер мокрое лицо. Девушка стояла рядом, улыбалась, взмаргивала обжигающими глазами. И что-то говорила ему нет, шептала напевно то ли стихи, то ли слова из песни:
Выйду я на изволок
Под горой,
Встречу там желанного,
Сокол мой.
Месяц над рекой,
Луг блестит росой
Верба не колышется,
Твоя песня слышится,
Сокол мой! Сокол мой!
После ночного аврала Виктор спал долго и крепко. Его разбудил Дюковский. Он передал Разумову желтый конверт, на котором чья-то рука вывела красиво и четко: «Уполномоченному по вывозке торфа инженеру В. С. Разумову».