Тепло очага
Земля пребудет вовеки
Была осень, был тихий, ласковый сентябрь в Осетии.
Мы стояли в городском парке у бурлящего водопада, и Гриш Бицоев рассказывал. Он вспоминал о своем детстве, о военных и послевоенных годах, и рассказ его был насыщен точными деталями, впечатляющими образами всем, чем богата проза этого писателя. Рассказывал, как семья его переселилась вскоре после войны из родного села в другое, где и дом был получше, и жизнь посытнее. Но тоска по родному очагу оказалась сильнее сытости семья вернулась обратно, в родное село. Подробности этой истории забылись, но конец ее я помню, будто слышал вчера, так органично сливается он с моим представлением о творчестве Гриша Бицоева Когда впереди замаячили черепичные крыши первых домов, бабушка попросила остановить арбу, сошла на обочину, опустилась на колени, припала к земле родного села, той земле, с которой начинается понятие о Родине, стране, планете
Я думаю о людях, с которыми познакомился по произведениям Гриша Бицоева. Время, сместившись, напряженно пульсирует, отсчитывая минуты, дни, недели Отечественной войны, и возникают лица крестьян, оставивших свое поле, чтобы защищать землю всея страны, возникают сумрачные улицы прифронтового села, жители которого женщины и старики думали о том, что наступает весна и нужно пополнить свой долг перед землей, вспахать и засеять ее. И неизвестно, как сложатся их собственные судьбы, но земля святыня святынь пребудет вовеки. И жизнь человека обретает высокий смысл, и гибель его не может быть напрасной, и поле, жаждущее семян, получит их и сторицей воздаст сеятелю.
Долг перед землей это и есть, пожалуй, та главная идея, которая скрепляет все творчество Гриша Бицоева, имеющего свою тему и верного ей. И я рад, что книга писателя, известного в Осетии, предстанет перед строгим судом всесоюзного читателя.
Руслан Тотров
Повести
Тепло очага
1
Когда начали рыть окоп, Госка сказала:
Сами себе могилы роем И закапывать не придется, бомба засыпет.
Страшное время, вздохнула Маро. Прячемся в землю, поближе к покойникам.
А что нам еще остается? щупая острием лопаты землю под тутовым деревом, проговорил Дзиппа. Ему хотелось и убежище устроить в тени, под густой кроной, и корни тутовника не повредить. Мы дети земли. Она нас кормит, она и от смерти убережет. Он улыбнулся. Правильно я говорю, Серафима?
Слова женщин были так же безрадостны, как и вчера, когда они копали убежище во дворе Маро. Особенно у Госка. Все знают, что война не один еще светлый очаг погасит, но зачем твердить об этом все время? Речи Маро не так угнетали Серафиму, потому что в них были и злость, и угроза. В голосе же Госка звучали только слезы.
Когда мы строили на берегу Терека оборонительный рубеж, полковник сказал нам, что каждый трудоспособный человек сейчас солдат, решала подбодрить женщин Серафима. А солдат выкапывает столько окопов, сколько раз ему приходится целиться в неприятеля
Дзиппа наметил границы убежища и первым взялся за работу.
Солдаты бывают и рядовые, и генералы, улыбнулся он. Форма рядового была бы к лицу Госка. Может, и мне выдали бы какой-нибудь поношенный мундир. Но тебе, Серафима, и Маро обязательно присвоили бы звание повыше. Тебе сержанта, а Маро потянет, пожалуй, на старшину
О, господи, как жестоко ты нас наказываешь, горестно вздохнула Госка. Земля вся в ранах, кровоточит
Что за чума?! Что за холера?! ругалась Маро. И огонь не может их остановить, и железо Пусть бог проклянет их навеки!
Плохой человек и плохая погода долго не держатся, сказал Дзиппа. Не зря говорят: кто слишком старался, без ничего остался
Старого Дзиппа Серафима помнит с тех пор, как помнит себя. От отца и от матери она привыкла слышать о нем только хорошее. А когда подросла, и сама поняла, что с таким соседом и жизнь кажется краше.
Однажды отец послал Серафиму с каким-то поручением к Дзиппа. Девочке не хотелось идти она побаивалась хмурой, неприветливой жены соседа. Серафима робко отворила калитку, прошла через двор, поднялась на крыльцо, постучала. Никто не отозвался, и тогда девочка открыла дверь Дзиппа спал, широко раскинувшись на кровати, мерно и глубоко дыша. Он спал так сладко, что ей стало жаль будить его. Постояв немного, Серафима на цыпочках двинулась обратно. Вдруг что-то мягкое ткнулось ей в спину и шлепнулось на дол. Обернувшись, девочка увидела белоснежную подушку у своих ног и услышала негромкий смех. Это смеялся Дзиппа она встретилась с его лукавым взглядом, и столько доброты было в его глазах, что он навсегда покорил сердце девочки.
В детстве Серафима частенько прибегала на ферму, помогала матери выгребать навоз, когда его вывозили на поля, и доить коров. Девочка часто встречала там Дзиппа. Однажды вечером, когда солнце уже садилось за горы, на ферме поднялся переполох. И сторож, и пастухи-мальчишки, и доярки все бросились прятаться в дом, в котором они и обедали и ночевали. Кто-то, схватив за руку Серафиму, потащил ее за собой.
Домбай идет! слышались крики. Домбай!
Во дворе остался только Дзиппа. Он смотрел на ворота, к которым приближалось стадо коров. Впереди, тяжело сопя и кося по сторонам налитыми кровью глазами, шагал черный, широколобый, похожий на скалу бугай.
Серафима похолодела от страха. Бросившись к матери, она стала просить ее: «Скорее! Пусть он убегает! Крикни ему пусть бежит сюда!» Девочка вспомнила трагическую смерть мужа Маро. Как-то раз бугай, застав его во дворе, поднял на рога и швырнул так, что тот пролетел несколько метров. Беднягу даже не довезли до больницы, он скончался в пути. Люди говорили: «Раны бы на нем зажили, не смертельные были раны От страха дух испустил».
Дзиппа же сам пошел навстречу быку. Старик был невысок ростом и неширок в плечах, Домбай возвышался над ним, как утес.
Серафима, дрожа от страха, спряталась за спину Госка. Выглянув, девочка увидела такое, что от удивления застыла на месте. Дзиппа, похлопывая быка по шее, вел его в хлев, а тот послушно шагал рядом и, ласкаясь, легонько подталкивал старика коротким тупым рогом.
И зарезали Домбая тоже с помощью Дзиппа. Если бы не воина, жить бы еще бугаю да жить Дзиппа в тот день куда-то исчез. Все оставшиеся в селе мужчины, а было-то их всего пятеро, пытались вывести из хлева быка, но тот никого к себе не подпустил. И тогда в поисках Дзиппа обегали все село, нашли и привезли старика на ферму. Бык доверчиво потянулся к нему.
Идем, Домбай, приговаривал Дзиппа, идем
Он похлопывал бугая по холке, шептал ему что-то ласковое, и Домбай лег на землю и позволил связать себе ноги. Дзиппа тут же ушел, чтобы не видеть, как быку перережут горло
Тогда-то Серафима и поняла, что о силе человека нельзя судить только по его росту.
Сейчас слова старого Дзиппа для Серафимы, как спокойный дом в мирное время
Маро работала сноровисто. Корни, которые нельзя было перерубить лопатой, она рассекала топором: земля так и летела от ее лопаты. Когда окоп вырыли на четверть, Госка отошла в сторону, оперлась на черенок лопаты и с трудом выпрямилась. А в движениях Маро все не чувствовалось усталости. Серафима загляделась на ее руки сильные, как у мужчины. Девушка не раз слышала об этих руках, но в работе их видела впервые. Эти непомерно длинные руки заметили еще на жатве. Серп Маро сверкал как молодой месяц: говорят, она сама заказала его кузнецу. Хватить таким серпом раз-другой и сноп готов. Все у Маро было особенное: и сноп тяжелее обычного, и миску ее шутя называли котлом, а ложку ковшом
Уберегут ли нас эти ямы? сомневалась Госка. А если бомба свалится прямо сюда, на нашу голову?
Бомбу с глазами пока еще не придумали, сказала Маро, а простая не различит твою голову среди других!
Окоп накроем пружинной сеткой от кровати, и бомбы будут отскакивать в сторону, улыбнулся Дзиппа. Легкие отскочат, а тяжелые они на нас тратить не станут. Не такие уж они богатые!
Когда поговорили о бомбах, Госка ушла в дом, чтобы приготовить обед. В яме теперь стало тесно, и копали по очереди. Копали, пока не дошли до каменистого слоя.
Без кирки нам не обойтись, сказал Дзиппа.
Он вытер рукавом пот со лба и пошел через огород к своему дому.
Я сбегаю! бросилась вслед за ним Серафима.
Нет, нет, обернувшись, замахал рукой старик. И кирку возьму и заодно на свою старуху взгляну
Когда Дзиппа скрылся, Маро вздохнула:
Не нужно было его отпускать. Ему неудобно, что на стол не ляжет кусок хлеба, принесенный из его дома А его жена, эта скряга чертова, опять спрячет руки под передником ничего, мол, в доме нет. Господи, и как он терпит ее! Из-за скупости ее всю жизнь ходит, опустив голову, людей стыдится
Дзиппа вернулся, принес кирку и лом.
Кирка, высекая искры, дробила камни. То, что не брала кирка, ворочали ломом.
Серафима устала, руки ее онемели, на пальцах вздулись волдыри, но она не смела остановиться, отдохнуть хоть немного, потому что Маро должна была отдыхать раньше ее.
Кто сосчитает, сколько раз Серафима вонзила лопату в землю, сколько земли выбросила? Она, наверное, и шагов за всю свою жизнь столько не сделала.
Отяжелела земля, отяжелела Потому, видно, что горем она полна, кровью напитана. Под Пятигорском ее даже кирка не брала, так она промерзла, но все равно отогревали кострами и рыли. Руки коченели, холод, казалось, уже не умещался в теле, даже дыхание отдавало стужей, но люди работали, и Серафима работала Пришлось испытать ей и тяжесть моздокской земли. Земля превратилась в камень, но и в этом камне, как трещины, прорезались окопы.
Земля Дзауджикау оказалась не легче, нет, она была еще тяжелее, словно тяжесть гор вошла в нее.
Пламя войны коснулось и гор Осетии. Дальше враг не должен был пройти, и люди рыли окопы днем и в темную ночь. Рыли на берегу Терека, Ирафа, рыли возле родных сел.
Во двор, крадучись, вошла жена Дзиппа. Концы ее завязанного на лбу платка торчали, как рога. Она несла что-то, пряча под передником.
Разве можно так рисковать? встревожился Дзиппа. Кто сейчас ходит среди бела дня по улице?
А что, я по воздуху должна была пролететь? огрызнулась жена.
Через огород, сказал старик. Он улыбнулся ей. Ты принесла нам поесть? Дай бог, чтобы твоя кладовая никогда не была пустой!..
В давний, голодный год колхозники работали в поле с ночевкой. Каждое утро им выдавали соевый хлеб, но и его не хватало. Кое-кто прихватывал кукурузные чуреки из дому Жена Дзиппа почти не притрагивалась к своим порциям хлеба, складывала куски в маленький мешочек. Хлеб высыхал, черствел, а мешочек, висевший в изголовье ее топчана, толстел. Маро умоляла женщину: «Дай нам по куску, в рай попадешь». Жена Дзиппа поворачивалась к ней спиной и ворчала: «Приносите из дома, раз вам не хватает». Говорила так, будто они из-за лени оставляли свой хлеб дома.
В ту осень собрали богатый урожай. Кукурузу, выданную на трудодни, колхозникам во дворы бричками привозили, прямо на землю сгружали. В то время жена Дзиппа сильно болела, но никто из соседок не хотел навещать ее: «Пусть сама за собой ухаживает, кусочница». Госка упрекнула их: «И без того известно, какая она. Не ради нее, ради Дзиппа нужно сходить». И сердца соседок смягчились
Жена Дзиппа вытащила сначала из-под передника небольшую медную кружку с аракой, поставила ее на скамейку, потом достала еще тарелку с тонкими лепешками и вареными яйцами.
Что-то куры наши молчат, не хотят нестись, помолчав, сказала она. С каких пор эти яйца собираю. Чего не бывает, думала, вдруг бог кого-нибудь принесет
Наши куры раньше пели так: «Яйцо! Яйцо! Яйцо!» улыбнулся Дзиппа. «Для нас это му́ка! Для хозяина радость! Для гостя угощение!» Дзиппа подошел к скамейке, взял яйцо, подержал его в руке, стал чистить. Теперь гости в наш дом не заглядывают, продолжал он, и наши заносчивые куры перестали нестись
Серафима сбегала в дом, принесла стулья и еду, приготовленную Госка, наполнила маленький рог аракой, передала его старику, а для Маро налила маленькую рюмочку.
Случалось, Маро выпивала две-три рюмки араки. В праздники мужчины сажали ее за свой стол. Старики ходили к ней за советом
Ну, дай бог, чтобы труд наш оказался ненужным и чтобы нашим солдатам не пришлось сидеть в окопах, которые выкопали вокруг села. Пусть таково будет желание всевышнего! Старик снял мятую войлочную шляпу, посмотрел на рог, поднятый выше головы, Пусть наши воины вернутся поскорее и разрушат эти окопы своими собственными руками! Дзиппа улыбнулся Серафиме: Скажи «аммен», мое солнышко, ты для нас вместо наших парней.
Аммен! сказала Серафима.
Пусть благословит тебя бог, Маро, сказал Дзиппа, чокнулся с ней и поднес свой рог к губам.
Маро опустила рюмку на колени, уставилась в землю. Вспомнила, наверное, своего единственного сына. Привиделось ей, быть может, как он с тяжелым возом дров въезжает во двор или как роет окоп. Серафима верила, что перед глазами Маро предстанет и Канамат, племянник этой сильной, доброй женщины
О, Уастырджи, покровитель мужчин, пусть наши усталые путники будут твоими гостями! Укрой и обогрей их! Маро подняла голову, и глаза ее сверкнули. А те, кто зарится на чужое добро, пусть погибнут от ножей своих же сородичей! Пусть перебьют друг друга!
Госка все молчала, а когда гости разошлись, сказала, будто думая вслух:
Они там в огне горят, грудь свою пулям подставляют, а мы убежище себе роем Нет, ни за что я туда не полезу!
2
Война была еще далеко, но грохот ее уже докатился до села.
Рано утром женщины, ходившие за водой, видели, как, выйдя из лесу, шли по дороге солдаты.
Серафима застыла на месте с полными ведрами в руках. У каждого солдата висел за спиной вещмешок, скрученная в хомут шинель, торчал над плечом штык, и все это делало их неразличимо похожими друг на друга. Вот они приблизились настолько, что можно было увидеть, как кто-то из них хромает, у кого-то обвязана белым голова. Серафима почувствовала, как часто забилось ее сердце. Каждый из этих солдат мог броситься к ней, придерживая рукой приклад винтовки: каждый из них мог оказаться ее отцом или братом, это мог быть Канамат или сосед Кайти
Солдаты ушли в сторону мельницы, и Серафима, проводив их взглядом, двинулась к селу.
Сколько деревьев было в том лесу, столько штыков мелькнуло перед глазами девушки, и каждый солдат, глядя на село, думал о родном доме, о домашней еде, о сухих портянках, о сладком, беззаботном, как в детстве, сне
Войдя во двор, Серафима услышала знакомое гудение и, не глядя в небо, поняла, что это снова тот самолет, похожий на оконную раму. «Рама» оказалась выше того места, где Госка, приставив ладонь козырьком ко лбу, обычно замечала ястреба, готового обрушиться на ее цыплят. Полет «рамы» был спокойным и уверенным. Она и до этого не раз появлялась над селом, кружила, сколько хотела, и люди говорили: «Она видит дальше орла и все, что видит, фотографирует, не спрячешься от нее ни под водой, ни под землей».
Перед самым носом «рамы» возникло, распустилось, как одуванчик, белое облачко, и в тот же миг Серафима услышала глухой взрыв. Одуванчики один за другим вырастали возле самолета, но тот летел себе целый и невредимый.
«Рама» скрылась из виду, но ее монотонное гудение все еще доносилось до ушей Серафимы. Девушку била дрожь, будто она вдруг очутилась зимой в нетопленом доме; казалось, она ссохлась вся, увяла, как стебель подсолнуха поздней осенью. Хоть бы заняла ее Госка работой, хоть бы поговорили о чем-нибудь, что-то вспомнили.
Но у Госка были свои заботы. Она, склонившись над кадушкой, перемешивала рукой араккаг, заквашенный совсем недавно.
Серафима не разрешала матери гнать араку. В подвале у них припрятана столитровая бочка. Она была полна, но в тот день, когда отец, и брат Серафимы уходили на фронт, бочку откупорили, и теперь матери кажется, что араки осталось мало, а время тревожное может прийти в дом хорошая весть, может и плохая, и тогда без араки не обойтись.
Серафима подметала в комнатах, и веник едва не валился из ее рук. Девушка думала о самолете, об этой «раме». Каждый раз она уходит невредимой, и все знают теперь жди беды.
Прямо над их домом небо раскололось на две половины. Черный «мессершмитт» вынырнул из облаков, и нельзя было остановить его, как нельзя остановить удар ножом, направленный в спину. Серафиме не хватало смелости взглянуть на жалкое небо свастику, похожую на паука, она представляла себе даже с закрытыми глазами. «Мессершмитт» пролетел так низко, что чуть было не коснулся верхушек тополей на соседней улице. Казалось, самолет оставил за собой не пронзительный свист, а висящий вниз острием нож.