Если со мной играть без ферзя, я могу сойти за Петросяна, осмелел я.
Мы уселись в тени под деревом, и радости моей хватило бы на весь мир
Как жаль отрывать листки календаря! Я отворачивался, когда доярки срывали их. Один за другим, один за другим Срывал их и Гаги. Тот босоногий, юркий Гаги, который так любил чужие сады и огороды
Однажды, когда я катил вагонетку, нагруженную доверху жмыхом, меня окликнули.
Гарцо, тебя парень какой-то ищет!
Там, где листья тополей серебрились в ярких лучах солнца, на берегу пруда меня ждал Гаги. На нем была белая нейлоновая рубашка с засученными рукавами и расклешенные брюки.
Салют ветерану трудового фронта! бодро выкрикнул он и протянул мне руку, на которой было вытатуировано его имя.
Тропы нашего детства давным-давно заросли травой, но детские клички не забылись. Тогда мы звали Гаги «агрономом», потому что он мечтал владеть своим собственным садом, собирался выращивать фрукты Что такое талант? Мне кажется это умение видеть не только то, что перед глазами, но и то, что скрыто от взгляда Когда я смотрел на спелое краснощекое яблоко, у меня текли слюни, когда на это же яблоко смотрел Гаги, ему слышался звон монет
Колхозный сад каждый год пополнялся новыми саженцами. Но один из десяти саженцев всякий раз пропадал. Темные ночи крепко хранили тайну. А саженцам все равно, в какой земле расти, тем более что Гаги умел ухаживать за ними. Он берег свой сад и от людских глаз, и от шкодливых козлят, сад был обнесен высокой оградой, по гребню которой тянулась колючая проволока.
Я к тебе с великой просьбой, сказал Гаги. Только ты мне можешь помочь.
Чем может простой скотник помочь агроному? пожал я плечами.
Гаги не понравилось, что я назвал его агрономом, и он обиженно напомнил, что работает строителем. Действительно, как я мог забыть, что Гаги ведь уже два года как живет в городе и работает арматурщиком.
Я ждал, когда он выложит свою просьбу, но Гаги не спешил. Он, будто карманы мои выворачивал, расспрашивал, обо всем: сколько раз в день я беру в руки метлу, сколько кормов перевожу на вагонетке, сколько лет своей жизни собираюсь посвятить коровам? Потом он выпрямился, как восклицательный знак, и глаза его восторженно засияли.
Все знаю, все, сказал он, как бы укоряя меня. Сюда в тень тополей приходит скотник и красавица-практикантка. Они склоняются над шахматной доской и забывают о времени
Он повернулся к ферме и проникновенно запел:
Эй, голубка,
Краса гор!..
Глаза его погрустнели, затуманились, он склонил голову и заговорил:
Я случайно увидел ее, и ме́ста с тех пор себе не нахожу. Не знаю, как заглянуть в ее сердце, как подступиться к ней? И вдруг о радость, я узнаю, что Кати твоя родственница! И вот я перед тобой
Каково мне было слушать все это?! Я стоял, не зная, куда деваться. Мне и уйти было неловко, и оставаться невмоготу. К счастью, со стороны фермы послышался голос нашей доярки:
Эй, Гарцо! Забери свою вагонетку, проход загородил!
Черт возьми! радостно воскликнул я. Совсем забыл про нее!
Я бросился бежать, Гаги закричал мне вслед:
Позаботься обо мне! Я на тебя надеюсь, на днях приеду!
Но «на днях» приехал не Гаги, а Батако
С Батако наши пути разошлись давно. Он построил на краю села кирпичный дом с верандой, накупил мебели, дорогой посуды и ковров, и понять его было не так-то просто Окончив восемь классов, он уехал в город, долго не появлялся в селе, и я ничего о нем не знал. Потом стали поговаривать, что друг моего детства работает продавцом. А недавно в селе пронесся слух, что Батако купил машину, стал владельцем «Москвича»
И вот «Москвич» этот стоит в тени тополей, а его хозяин, глядя на меня, улыбается:
Клянусь богом, тебя подменили! Что случилось с тобой? Куда ты пропал? Почему не приходишь к нам?
Я превратился в мишень, а он словно из пулемета строчил. Не замолкая ни на минуту, он вытащил из машины и постелил на траву клетчатый плед, уселся сам и меня пригласил.
Знаю, о продавцах песен не слагают, говорил он. Что-то не помню я таких песен Но нам и без них кое-что перепадает, Батако глянул на меня, пытаясь понять, видимо, как я отношусь ко всему этому. Такие вот дела, продолжал он. Мои напарник уходит на пенсию. Думая я, думал, кем его заменить, прямо извелся весь. А вчера вечером вспомнил о тебе, и сразу спокойно и радостно стало у меня на душе
Мне не справиться с этой работой, растерянно пробормотал я.
Не бойся, научишься, привыкнешь! Не боги горшки обжигают
Батако испытующе смотрел на меня. Он ждал, что я загорюсь, запылаю, но я превратился в сырой пень. Меня нужно было сдвигать рычагом, и рычаг у него нашелся Батако достал из машины бутылку, конфеты и пластмассовые стаканчики. Бутылка повернулась ко мне этикеткой армянский коньяк с четырьмя звездочками.
Слово имеет «капитан»! возвестил Батако.
Коньяка мне пробовать еще не приходилось, только слышал о нем, и вот представился случай познакомиться. Пока я размышлял обо всем этом, Батако наполнил стаканчик, схватил меня за шиворот, и не успел я ахнуть, как мое знакомство с «капитаном» состоялось. Потом мы перешли с ним на «ты», и я стал мягким, говорливым и сентиментальным. Я уже открыл было рот, чтобы поведать другу детства о своей любви, но Батако, опередив меня, положил тяжелую руку на мое плечо и заговорил:
Чувствую я, пришло мое время Пора играть свадьбу, и я решил, что лучшего шафера, чем ты, мне не найти. Батако приосанился. А кто голубка, которая, влетит в мой дом? Кто она? он приблизил свое лицо к моему и прошептал: Она находится так близко, что я слышу ее дыхание
Я спросил, будто стрелял в упор:
Ты имеешь в виду Кати?
Я знал, что мы поймем друг друга! обрадовался Батако. Ты будешь главным заправилой на свадьбе!.. А теперь скажи мне одобряешь мой выбор? Только ничего не скрывай от меня Что о ней говорят? А? Ведь даже в сплетнях кроется доля правды
Вечером на ферме состоялось комсомольское собрание. Оно затянулось, и в село возвращались мы уже в темноте. Дороги хватало и для песен, и для шуток. Я и пел со всеми, и смеялся, но весело мне не было. Доярки, заметив это, взялись чесать языки:
Не заболел ли ты, Гарцо? Или аппетит у тебя пропал?
Ну, и конкурс устроила наша Кати! Говорят, женихов, имеющих собственные машины, вместе с Батако стало пятнадцать!
И наш поглядывает на нее! Только на что он надеется непонятно!
Это в мой огород бросили камень.
От камня, который бросили в тебя, можно увернуться, от слова же никуда не денешься. Слово ранит даже сквозь время
В эту ночь я долго не мог заснуть. Пуховая подушка казалась мне жесткой, как колода для рубки дров. Едва я закрывал глаза, как мне представлялся длинный дом в конце нашей улицы. Вот я подхожу, осторожно открываю окно, кладу на подоконник алый тюльпан
Нет, мне никогда не сделать этого, нет
Среди ночи я вскочил с постели: мне приснилось, что Кати в белом свадебном платье входит в дом Батако В отчаянье я выбежал во двор, прислушался.
Во весь голос хохотали серебряные звезды на небе.
Я вернулся в дом, упал на кровать
Переделав все спои дела на ферме, я взял с собой учебник алгебры и пошел к пруду, в тень тополей. Впрочем, я знал, что заниматься не буду: задача, которую задала мне жизнь, была посложнее алгебраических. Я лег на траву, подложил под голову учебник и закрыл глаза. Бессонная ночь дала себя знать, и я не заметил, как уснул.
Разбудили меня чьи-то шаги. Подняв голову, я увидел незнакомого парня, стоявшего рядом.
Прости, что потревожил тебя, сказал он.
Это мне нужно просить прощения, улыбнулся я, улегся на твоей дороге.
Он смотрел на меня сверху вниз, я на него снизу вверх. Парень шагнул осторожно вынес вперед негнущуюся правую ногу, пошатнулся, но левая нога тут же поспешила на помощь, и вся тяжесть тела пришлась на нее.
Я присяду, пожалуй, сказал он, виновато улыбнувшись.
Он медленно опустился на землю, и я увидел такое, что забыть невозможно Правая рука пришельца выпрямилась, как палка, и застыла, пальцы свело судорогой. Парень рванулся, словно пытаясь спастись, убежать от надвигающегося кошмара, но было уже поздно Так падает птица с перебитыми крыльями
Руки незнакомца оледенели, холод их остудил мои ладони. Чтобы подбодрить себя, я представлял, как эти руки косят сено, держат штурвал комбайна или смычок фандыра
Я не заметил, как возле нас очутилась Кати. Теперь четыре руки сражались с болезнью На четырех кольях можно сплести плетень, на четырех столбах поставить дом
Ему лучше, словно думая вслух, проговорила Кати. Она достала из кармана платочек, вытерла пот со лба незнакомого парня. Ему стало лучше
Глаза незнакомца наполнялись светом. Он долго смотрел в небесную синь, потом ясным голосом произнес:
Вот я и пришел к тебе, Кати
Радость озарила лицо девушки.
Здравствуй, Керим, тихо проговорила она.
Вот я и пришел, повторил Керим.
Слова его грели, как лучи весеннего солнца, и Кати вбирала это тепло, как мерзлая земля. Тепла было столько, что оно коснулось и меня
Мы идем по дороге, я и Кати. Вокруг такая тишина, что в ней глохнут наши шаги. И кажется, что в тишине этой едва слышно звучит волшебная песня может быть, где-то пастух играет на свирели?
Знаешь, Гарцо, говорит Кати, я перед тобой в большом долгу. Ты даже не догадываешься, в чем дело Я ждала Керима, очень тосковала, она задумчиво улыбалась своим воспоминаниям
Отец Керима был лесничим. Сколько деревьев спас он от безжалостного топора! Дровосек, который сидит на арбе, полной дров, едет домой с песней. Тот же, кто возвращается из леса порожняком, прячет в сердце злобу. Лесничий не раз ловил браконьеров и штрафовал их, и кто-то в отместку пустил слух, что он накопил полный сундук денег и скоро уедет в город и станет жить там в свое удовольствие
Лесник, как дерево, поваленное бурей, умер внезапно, оставив жену и четверых сыновей. Старшим из них был Керим, он и заменил отца. Парень стал работать в лесничестве и учиться в вечерней школе. Окончив школу, он поступил в институт. Там Кати и познакомилась с ним. Перейдя на четвертый курс, они решили пожениться В то лето Кати уже не осмеливалась пробегать по двору босиком она ждала сватов.
Но сваты не пришли в назначенную субботу. Не пришли они и на второй день, а на третий Кати узнала, что Керим, схватившись в лесу с браконьером, был ранен Трудным был путь девушки от своего порога до больницы, в которой лежал ее жених
Потом Керим уехал лечиться в санаторий, в Абхазию
Только не обижайся, Гарцо, улыбнулась Кати, но ты всегда напоминал мне Керима Ты такой же застенчивый, немногословный
Домой я пришел еще засветло. Умылся, переоделся и только прилег на диван отдохнуть, как увидел свои старый проигрыватель Помню, соседки приходили к нам послушать музыку, я заводил им пластинки, ставил их одну за другой
Едва я подумал о музыке, как перед глазами моими предстала та площадка возле сельского клуба, на которой мы гоняли юлу Бледная луна осветила площадку, заиграла гармоника Кто-то схватил меня за шиворот и поднял, точно котенка Прозвучал чей-то громоподобный голос:
Сейчас будет танцевать Гарцо!..
Я вскочил с дивана.
С легким шипением кружилась пластинка Пол в комнате стал скользким, как дорога в гололедицу Кто-то мелькнул в окне Это был мой давний, лютый враг Как только я увидел его, ноги мои подкосились, а он, хихикнув, скрылся на мгновение и появился вновь. И не один с ним была моя мать, соседка, еще одна соседка, еще одна, все наши доярки, фотограф Кима, садовод Гаги, продавец Батако, Кати и Керим Враг мой снова хихикнул, и вслед за ним захохотали все собравшиеся у окна, захохотали стены комнаты, деревья во дворе
Нет, враг мой, нет!
Я повернулся к окну и громко, чтобы на всю улицу было слышно, крикнул:
Орц-тох!
Я заплясал, закружился, как юла
Пока катится колесо
Перед самой войной, в мае 1941 года, Хаджисмел получил отпуск и отправился в родные края. Из Ленинграда, где он служил, до Москвы Хаджисмел летел на самолете, из Москвы до Беслана ехал на поезде, в Беслане сел в попутную машину и соскочил с нее там, где от шоссе ответвлялась и тянулась в сторону проселочная дорога. «Теперь придется подождать чью-нибудь арбу», подумал Хаджисмел, огляделся, но не то что арбы ни одного попутчика не увидел. Путь предстоял ему не близкий, времени терять не хотелось, и, вскинув чемодан на плечо, Хаджисмел зашагал по пыльной дороге. Ему казалось, что он и добежал бы до самого дома, и бег его был бы легок и неутомителен ни капли пота не выступило бы на его лбу; и тяжести чемодана он бы не чувствовал, потому что давно уже не был дома. С тех пор как он последний раз вышел за околицу своего села, прошло столько времени, что младенцы, родившиеся тогда, уже привыкли слушать сказки. Хаджисмел, шагая, думал об отце, о матери, о сестре Всякий раз, приезжая в отпуск, он заставал их живыми и здоровыми, но, уезжая, всегда тревожился: ему казалось, что родные, оберегая его, скрывают все неприятное, все свои заботы.
Дорога извивалась, как брошенная на землю веревка то огибала курган, то лощину По обе стороны дороги зеленело кукурузное поле, и в глубине его работали женщины, махали тяпками, выпалывая сорняки, и они были так далеко, что, глядя на одинокого путника, вряд ли могли рассмотреть звездочку на его фуражке и ремень с портупеей. Хаджисмел знал, что за кукурузным полем начнется яблоневый сад, потом луга, потом орешник Притомившись, он присел на чемодан. «Не может быть, чтобы по дороге не проехала хоть какая-нибудь телега», подумал он и в тот же миг услышал скрип колес. Из-за кургана появились две пары рогов, ярмо арба, запряженная волами. Волы медленно переступали ногами, медленно жевали жвачку: возница сидел на доске, перекинутой поперек кузова, и дремал, надвинув на самые глаза широкополую войлочную шляпу.
Волы поравнялись с Хаджисмелом и прошли мимо. Он подхватил свой чемодан и, догнав арбу, обратился к вознице:
Счастливой дороги, брат!
Возница нехотя повернулся, и Хаджисмел увидел его лицо влажные, будто спросонья, глаза, давно небритые щеки.
Клади свою ношу, хозяин арбы кивнул на кузов и отвернулся.
Хаджисмел пристроил свой чемодан и двинулся за арбой. Он хотел сесть рядом с возницей, надеясь, что тот разговорится, но войлочная шляпа снова надвинулась на переносицу, и Хаджисмел так и не дождался приглашения. Радость возвращения понемногу угасала, сменяясь раздражением. Боясь, что ему придется плестись пешком до самого села, Хаджисмел зашагал быстрее и, поравнявшись с передним колесом, сказал:
Дай-ка, сяду рядом с тобой.
Возница смахнул с доски соломинки и нехотя подвинулся.
Когда арба подпрыгивала на ухабах и Хаджисмел невольно прикасался к соседу локтем или плечом, тот отстранялся, недовольно ворча что-то себе под нос Обут он был в самодельные чувяки, подшитые сыромятной кожей, ветхие брюки его давно продырявились в коленях, и он прикрывал прорехи обветренными растрескавшимися руками. Хаджисмел чувствовал себя неловко, потому что хозяин арбы был, пожалуй, постарше его, но смущался, как ребенок.
Что нового у нас? спросил Хаджисмел. Прости, может, ты не из нашего села?
Я тебя знаю, сказал возница. Когда выгоняют на пастбище быка, которого откармливают к твоему приезду, то все только о тебе и говорят.
В селе, наверное, откармливают не одного быка
Да, но тот, которого посвятят Хаджисмелу, выделяется в стаде
Мне стыдно признаться, но я не знаю тебя
Не знать меня к лучшему.
Каким же именем я назову тебя при встрече? спросил Хаджисмел.
Каким угодно, мне все равно.
Возница слез с арбы и пошел рядом, будто на колючки ступая.
Обиделся ты на меня, что ли? спросил Хаджисмел.
Ноги затекли, вот я и решил размять их
На волах давно работаешь?
Немощные волы мне достаются. А окрепнут чуть их тут же передают другому.
Он не жаловался: слова, таящие обиду, звучат громче. Возница же говорил, будто вспоминал что-то давнее, почти безразличное ему.
Рассердись однажды и никому не отдавай их, посоветовал Хаджисмел, Можешь так сделать?
Возница промолчал Когда его волов передают другому, он тоже, наверное, отворачивается, стараясь ничего не видеть.