Выслушав эту полную горечи исповедь, Андрей еще более неловко почувствовал себя, помолчал некоторое время и заговорил, обращаясь скорее к себе, чем к ней:
Видимо, нет ничего удивительного в том, что именно она относится с такой нетерпимостью и к религии, и ко всему старому миру. Да и вообще Есть, видимо, какая-то своя закономерность в том, что величайшими еретиками и атеистами часто становились если и не сами дети церкви, то по крайней мере их дети выходцы из религиозных семей. Вот хотя бы Гус, Чернышевский, Добролюбов, Кибальчич, наконец. И образ Овода у Войнич потому и получился правдоподобным и привлекательным, что был выхвачен из жизни
Сказал это и вдруг почувствовал, что именно с него, с его вопроса и ее ответа, натягивалась между ними пусть еще и очень тоненькая, но прочная ниточка и они снова почувствовали себя не чужими друг другу, начали снова понимать друг друга. Появилось нечто такое, что позволяло им быть между собой до конца откровенными и до конца понимать друг друга.
Как-то само по себе, не заметив этого, они снова перешли на «ты». И обоим снова стало легче и свободнее. И он уже не боялся расспрашивать обо всем и о том самом главном, что долгие годы так тревожило и мучило его.
Ну, а письмо, хотя бы одно мое письмо ты тогда получила? спросил так просто и естественно, будто не сорок лет, а всего лишь недели или месяцы пролегли между их последней и сегодняшней встречей.
Письмо? Она взглянула чуточку искоса, долгим, изучающим взглядом. Ну, а если бы и получила, так что?
Ну на миг замялся он. Ну как же! Если не получила одно. А если получила, тогда другое. Тогда почему не ответила, не откликнулась?
Почему? все еще медлила она с ответом. А если бы и ответила, откликнулась, так что?
То есть как это что?!
Бросил бы все, как говорят, печеное и вареное и прибежал бы? пристально, придирчиво всматривалась она в него, и в ее глазах промелькнули давние, знакомые, почти веселые искорки.
Прибежал не прибежал Там уж было бы видно. Сейчас гадать уже трудно. Во всяком случае, не бросил бы на произвол судьбы, чем-нибудь бы да помог, посоветовал, забрал к себе, убедил
Прибежал Убедил В чем убедил? Думаешь, все было бы так просто?
Сейчас, в эту минуту, уже не думаю. Для этого у меня было целых сорок лет Сейчас хотел бы, если это возможно, уже не думать-гадать, а знать.
Знать? Искорки в ее глазах угасли, лицо нахмурилось, и она, понурившись, умолкла. Некоторое время сидела молчаливая, задумчивая. Теперь и мне тоже трудно ответить на твой вопрос, заговорила она чуточку погодя. Тем более однозначно. Письма твои получила. Соседка передала Не думай, что мне легко было читать их и молчать. Чего все это мне стоило А ответить, откликнуться боялась.
Боялась? Кого? Неужели же меня?
За тебя
Уже тогда, когда Андрей проводил ее в Скальное, Ева твердо решила, что они больше не встретятся и в Петриковку она не вернется. Потому и было таким невыносимо тяжелым это прощание. А ее настроение невольно передавалось и Андрею, хотя он ни о чем тогда даже не догадывался.
Еще только выслушав перепуганного брата, она решила: Андрей не должен обо всем этом знать. И вообще об этом в Петриковке никто не должен знать. Следовательно, и ее нога, что бы там ни было, никогда больше не ступит на петриковскую землю. Таким был ее еще полудетский максимализм, решительный и бескомпромиссный. Никто и никогда!.. Он укрепился в ней еще тверже, когда она, прибыв в Подлесное, собственными глазами увидела, что там произошло. Что ж, как уж оно там ни обернется, как ни закончится, вытерпеть и пережить все должна лишь она одна. Никогда, ни при каких обстоятельствах, ни малейшее пятнышко, даже тень того, что падало на ее семью, никогда не упадет на Андрея. Никто, никогда, пусть хотя бы стороной, хотя бы намеком, не должен даже догадываться о том, что он имеет к ней, а значит, и ко всем тем страшным событиям, хоть какое-то, хоть самое отдаленное отношение. Значит, и сам он тоже не должен ничего знать. Надо исчезнуть, раствориться в широком мире, сойти с его пути, пожертвовать своим счастьем, но ничем не повредить любимому человеку.
Более всего Ева боялась и переживала за него, Андрея. Но каким же сложным, запутанным, непростым было это чувство! И в помыслах не имея того, что кто-то напишет рассказ, подобный недавно прочитанному «Счастью», Ева уже тогда подсознательно больше всего боялась, чтобы не уподобиться чему-то похожему на «героя» того злополучного рассказа. Страшно было от одной только мысли о той, как бы он подумал о ней, если бы узнал, что она скрыла от любимого, дорогого ей человека свое какое ни есть прошлое! И был страх за него как бы это не повредило ему в комсомоле, на работе, в учебе, не сломало бы ему крыльев в самом начале его стремительного взлета. Ведь жизнь в те годы была сложной, суровой и бескомпромиссной. Для него, именно для него, такого чистого, умного и искреннего, настоящего комсомольца, это было бы страшной трагедией. Да и не только это. Ведь, узнав о ее горе, Андрей из любви или просто из сожаления к ней мог потерять голову, в чем-то изменить собственным убеждениям и совершить что-то непоправимое. И поступок тот мог поставить его в положение сложное, возможно, безвыходное и, что хуже всего, жалкое. А увидеть его жалким ей было бы просто невыносимо. К тому же если бы он не то что изменил, а лишь отступил в чем-то от своих убеждений, тогда тогда он и для нее был бы уже не он. Тогда бы она его просто нет, не разлюбила бы, а начала бы жалеть, следовательно, чем-то и унижать, почти презирать. Он бы, хотела бы она того или нет, превратился в ее глазах в человека, изменившего своему прошлому, настоящему и будущему. Пусть даже ради самой горячей любви, пусть даже ради нее! Да, кроме того, она просто не смогла бы разорваться между ними двумя, между любовью и долгом, между Андреем и отцом, не говоря уже о брате. Ведь отца она любила так же глубоко и преданно. И теперь, в несчастье, отца, ни в чем не повинного, но и виноватого уже тем, что так сложилась его судьба, любила еще глубже, еще крепче. И не бросит его нигде, никогда, ни за что И не бросила. Несмотря на все уговоры. Бывают такие обстоятельства, когда каждый должен сам пройти тот путь, который выпал ему, сам до конца нести свое бремя. Она и решила: идти своей дорогой, навсегда сойти с пути Андрея.
Возможно, поступила по-юношески жестоко, но, однажды приняв решение, пережив, переболев и приглушив жар любви, переборов сожаление, мучительные колебания, все же удержалась на той высоте и не ответила, не откликнулась. И на протяжении многих лет несла эту ношу, мучилась, но так ни разу и не раскаялась. А потом узнала, где ты и что с тобой А время потихоньку приглушало давнюю печаль, и я с горечью, но и с гордостью вспоминая нашу юность, уверяла себя: да, я правильно поступила. И сознание правильности поступка поддерживало меня в жизни, утешало в самые трудные минуты колебаний, сомнений и одиночества Одним словом Мне дороги любви моей мученья, пускай умру, но пусть умру любя
Ева умолкла, пригубила из рюмки, улыбнулась:
Хотя, как видишь, не умерла. А жизнь обтачивает все острые углы, перетирает все, как море гальку, заглушает острейшие боли И я, в конце концов, так ни в чем и не каюсь. Имею по крайней мере одно, но веское утешение: могу честно смотреть в глаза и тебе, и всем другим.
Слова ее, хоть и сказанные как бы в шутку, прозвучали грустно и искренне.
Андрей, ошеломленный услышанным, до глубины души растроганный, сидел молча, низко опустив голову.
За окном, неутомимо кружась, мелькали ели
Где-то там, над их вершинами, из-за косматых туч пробилось солнце. Синий снег вспыхнул, радужно заискрился мириадами ослепительных звездочек.
Ева поднялась, вышла в коридор, попросила у проводницы горячего чаю. Потом, когда чай уже стоял в тонкостенных стаканах на столике, неторопливо, слегка встряхнув фляжкой, разлила в рюмочки остаток петриковского зелья.
Грусти на тебя нагнала, Андрей Семенович? спросила она сочувственно. Ну что ж, давай еще по одной за счастливый Новый год и за нашу с тобой молодость. Она была, за некоторыми исключениями, не такой уж и плохой.
Во всяком случае, нам с тобой жаловаться грешно. Никаких условий друг другу не ставили, венчаться в церковь друг друга не тянули, а так вспомнить есть что!
Выпили вместе, до дна.
Ну, а если бы сложилось, скажем, иначе, неожиданно задорно улыбнулась Ева, если бы случилось, что дошло бы до женитьбы и поставила бы я перед тобой условие только в церковь? Что бы ты тогда? Ну, в самом деле?..
А что-нибудь полегче нельзя? озорно улыбнувшись, по-студенчески переспросил Андрей.
Нет!
Тогда Видишь ли, теперь уже трудно решать за себя того, прежнего, но все же боюсь тебя разочаровать
То есть? все еще улыбаясь, насторожилась она.
Наверняка не пошел бы. Наверняка!
Ну, слава тебе господи! воскликнула она, смеясь. А я, хотя и не могу представить тебя таким послушным, уже было забоялась Потому Если б только послушался, посмел послушаться, так и знай, сразу бы разлюбила!
Улыбка сошла с ее лица, и оно снова стало грустновато-задумчивым. И Андрей понял: этой вынужденной шуткой ей хотелось прикрыть свое душевное смятение или пригасить свою неожиданную искренность, свои признания, с которыми она адресовалась к тому далекому, юному, петриковскому Андрею, а не к солидному, известному дипломату.
Нет, не до шуток нынче было ни ей, ни ему. И не такой была эта встреча и эта беседа, чтобы скрывать свои чувства или стыдиться их проявления.
По крайней мере Андрея не удивляли ее откровенные слова хотя бы потому, что выражены были они так просто, так естественно и с такой силой искренности и убежденности!
Он смотрел на нее неожиданно воскресшую из небытия «чужую и любимую» и с теплотой и уважением думал: сколько же она пережила, увидела, прочувствовала и претерпела! И как высоко пронесла над всеми испытаниями и невзгодами чистоту и цельность души. Веру во все то новое и совершенное, о котором они мечтали когда-то в старых Терногородках и Петриковках. Прошла по нелегким жизненным дорогам, ни перед чем не спасовав и не поддавшись чувству разочарования и душевной усталости. И теперь вот даже горечь и угроза одиночества не поколебали ее веры в то, что жизнь ее пройдет не напрасно Всю жизнь неугасимо жило и живет в их чувствах, воспоминаниях, Согревает им души юное прошлое, которому они остались верны, живет в душе вечной молодостью нежная и чистая «инкубаторочка» со скальновских «сверхскоростных» педкурсов точно так же, как и горячий и настойчивый юноша-практикант Старгородского соцвоса. И им обоим в самом деле есть на что оглянуться, есть чем согреть душу, есть на что опереться. Со спокойной уверенностью принимают они свое прошлое таким, каким оно было и остается в них и с ними, пока они и живы будут. Со всеми его радостями и огорчениями, победами и поражениями, утратами и обретениями
Экспресс все набирает и набирает скорость. За окном вагона белеют слепящей метелицей, кипят, переливаются березовые рощи. Девичьими стайками порхают, летят навстречу веселые белокорые березки. Мерцают, кружатся, забегают друг за друга, как бы играя в прятки А по нежно-белым стволам радужно играют искристые солнечные зайчики От этого слегка кружится голова и перед глазами вдруг без всякой связи со всем предшествующим возникает розовая кубинская раковина из далекого, солнечного Варадеро. И вслед за нею во взбудораженный, развихренный мир его мыслей и чувств с разгону врывается улыбающаяся, быстрая, будто скифская стрела, внучка Катерина. Мчится навстречу ему в мерцании и кружении этих ослепительных зайчиков.
«Дед! Дед! А что ты мне везешь от бабушки Катерины?!»
«Везу, доченька! Конечно, везу!» улыбается своим мыслям-видениям Андрей Семенович. И с какой-то неожиданной веселой дерзостью уже к самому себе: «Только, внучка, это еще не обязательно старость Скорее новый бодрящий импульс, удваивающий энергию, силу и вкус к жизни!»
Впереди, из синего уже предвечернего марева, навстречу им величественно и торжественно белой громадой университета, звездными шпилями высотных зданий, густыми россыпями радужных огней поднимается Москва. Отражая от широких окон тысячи ослепительных, мерцающих солнечных дисков, заслоняя весь дальний горизонт, тянутся в сторону Поклонной горы бесконечные кварталы новостроек.
Москва Все отчетливее, все громче откликаются на это слово колеса. Знакомо погромыхивая, четко отбивают ритм строки, вынырнувшей из глубин памяти несколько дней назад, неотступно преследовавшей его до самой Терногородки, в Терногородке начисто выветрившейся А теперь вот снова: «Додому, додому, до тихого дому»
Машинально повторив эти слова, Андрей Семенович вдруг неожиданно легко и ясно вспоминает целую строфу: «Додому, додому не отчого, выходит, а тихого дому, де вчилися ми голоси підіймати, де мріє про нас у ночах невідомих стара, умируща, підтоптана мати» А строфа эта легко возрождает в памяти и тот день, когда он, возвращаясь зимой тридцать второго из санатория в Москву, купил на перроне Киевского вокзала литературный украинский журнал; и это стихотворение, которое, оказывается, имело название «Скорая помощь», и имя автора; и то состояние острой стократно усиленной тем стихотворением печали и тревоги, которой он был охвачен тогда, вспоминая свою одинокую маму, с которой не виделся уже почти целый год
Вспомнился лишь теперь, откликнулся из далекой дали, встревожив душу, взбунтовав и смешав в памяти и те далекие годы, и тот несколько дней назад прочитанный рассказ «Счастье» с его жалким «героем», который в самом деле «очутился в сумрачном лесу», явно же утратив «правый путь во тьме долины» или и вообще не имея его; и это путешествие в свою молодость, в родные края, и особенно эта неожиданная встреча с Евой, и еще внезапное чувство тревоги, которое неожиданно возникло уже здесь, в самом конце путешествия, тревоги, вызванной последней неотвратимой минутой минутой, когда экспресс наконец остановится они выйдут из вагона на перрон вокзала, и что же тогда?.. Что дальше?.. Неужели она, эта минута, станет последней?.. И почему последней?..
А может, наоборот, первой?.. И как же это он не подумал об этом раньше?.. Растерялся, не собрался с мыслями?.. Нет, в самом деле Что внесет эта встреча в его, в ее жизнь, что изменит в этой жизни теперь, когда не было у него ни времени, ни сил даже подумать об этом. Однако знал, вернее чувствовал, был убежден внутренне, глубоко и твердо: в ту минуту, когда они выйдут на перрон, они уже не скажут, не смогут сказать друг другу «прощай».
Не смогут хотя бы потому, что встреча эта, как почувствовал это он, Андрей Семенович, откликнулась в их душах чем-то подобным животворной грозовой разрядке в природе в конце, знойного летнего дня. Не смогут, потому что хотя и не вернешь те далекие молодые годы, но все равно, были же у них эти молодые годы! Были и есть! И уже никто и никогда не сможет отнять у них этого. Потому что ни он, Андрей, и, наверное же, и она, Ева, теперь уже просто не смогут затеряться, исчезнуть бесследно друг для друга в потоке жизни, что бы там ни было! Ведь, как ни думай, ни гадай, не просто же, не случайно, не напрасно так щедро одарила их жизнь этой встречей
Под звонкую песню тяжелых колес, стремительно и неотвратимо сокращал и сокращал километры громыхающий экспресс.
Гремели, проносясь мимо, сверкая и слепя освещенными окнами, встречные поезда; взрывались огненными ракетами красные сигнальные огни; радужным сиянием, звездным рубиновым дождем вздымалась навстречу им вечерняя Москва
19761982
Примечания
1
Ой, кружится снег, веет снеговей, близится ночь седая
2
Пестрее писанки село Цветут сады, белеют хаты, а на горе стоят палаты
3
Шутливое: «При царе Горохе».
4
Здесь приведены отрывки из известных стихов украинских советских поэтов П. Усенко, М. Рыльского, П. Тычины.
5
Ряды идут комсомольские.
6
Строки из стихов П. Тычины и В. Сосюры.
7
Смуток грусть, печаль, уныние.
8
С печалью радость обнялась (из стихотворения поэта А. Олеся, перевод Н. Брауна).
9
Когда б вы знали, барчуки (перевод Ал. Дейча).