Белый свет
ТКАЧИ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯДОРОГИ СУДЬБЫ
I
В лицо ударил теплый упругий ветер, пропитанный запахом хлопка. Каипов переступил порог ткацкого цеха, и тут же жесткий, металлический шум тысячи работающих станов вырубил ему слух, как будто взмахом клинка. Маматай Каипов, ничего не слыша, остановился, ему стало трудно дышать. Густые, брови, вздрогнув, приподнялись он удивленно всматривался в конец цеха. Нужно было оглядеться, привыкнуть и к шуму, и ко всему вокруг.
Цех был огромный, весь обрызганный мельчайшими капельками искусственного дождя, чтобы не пересушивать нервно вздрагивающие на станах нити. Ему на мгновение показалось, что он попал в какую-то громадную, сотрясаемую дождем сеть.
В глаза бросились ряды голубых станов и над ними сосредоточенные лица. Тогда уж он обратил внимание, что парней здесь мало, а больше молодых девушек.
Маматай дивился, как вспухали, подобно буклям, ватные хлопья, как деревянные колотушки, почему-то напомнившие ему своими закругленными концами пятки худого человека, ритмично раскачивались и били в середину челноков, четко тянущих уток.
Это было бесконечно. Каждый полет челнока означал движение нити утка, а это доли миллиметра ситца! И казалось, что не ситец ткется здесь, а ветер нервно и нежно перебирает тонкие и мокрые сети. Новотканое желтовато-бурое суровье четко наматывалось на огромную стальную катушку.
Каипов чувствовал, как в него вливается этот будоражащий хвоей быстротой и вместе с тем усыпляющий необычной плавностью ритм. Так сладко и восторженно бывает только от колыбельной.
«Станов-то больше, чем зыбок на кочевье!» опять всполошили его эти некстати пришедшие мысли.
Вдруг кто-то дерзко, по-свойски дернул его за рукав. Это Мусабек. Конечно, он. И хотя они только что познакомились в отделе кадров, Каипову показалось, что ему давно знакома открытая, уступчивая улыбка парня, так не вяжущаяся с решительным вздернутым на вызов носом. Маматай обрадовался, когда Мусабеку поручили проводить его к начальнику трепально-сортировочного цеха.
Все еще оглушенный и взволнованный, Маматай последовал за своим провожатым, и вскоре они оказались в прядильном цехе. Маматай даже задохнулся от охватившего его волнения. Боже мой, неужели ему все это не снится? Огромный и светлый цех заполняли сложные, похожие на фантастические аппараты машины с сотнями вращающихся веретен. От этого неутомимого мельтешения у Маматая чуть не закружилась голова. В конце огромного зала находился кабинет начальника трепально-сортировочного цеха. Туда им и нужно было пройти через весь шумящий и гудящий зал.
Конечно, Маматай старался не показать, как его ошеломило все это. «А я смогу так же вот стоять у станка?» строго подумал он, глядя на работающих у станков людей. От этой тревожной мысли слегка кольнуло сердце.
В кабинете начальника Мусабек деловито сказал женщине, сидящей за крайним столом:
Вот привел к вам, Насипа Каримовна, принимайте.
Они остались одни в кабинете Маматай и дородная, внушительная Насипа Каримовна, разглядывающая новичка поверх спущенных на самый кончик носа очков. Она смотрела на него долгим, изучающим взглядом, словно на какую-то диковинку, потом удовлетворенно поправила очки и произнесла тихим, шелестящим голосом:
Начальника цеха, пока нет на месте. Но на первый раз запомните: Кукарев Иван Васильевич. Он человек беспокойный, непоседливый
Резкий телефонный звонок прервал ее. Тяжело подняв со стула свое большое, грузное тело, она долго и терпеливо разговаривала с кем-то, видать, бестолковым и сбивчивым, потому что то и дело переспрашивала и пыталась докричаться в трубку: «Алло! Алло!»
Закончив наконец разговор, Насипа Каримовна облегченно вздохнула, улыбнулась Маматаю широкой, благодушной улыбкой и, видно, не в силах остановиться после суматошного разговора по телефону, неожиданно для Маматая стала рассказывать о себе незнакомые люди, как известно, располагают к откровенности.
Вообще-то, я классификатор, с гордостью сообщила она. Не всякий знает, что это такое Так вот, только я и главный инженер окончательно определяем качество ткани, а для того чтобы оно было высокое, нужно правильно подобрать сорта хлопка, тщательно составить смесь Здесь и расчет нужен, и опыт. Сам понимаешь, ответственность огромная.
Она мягко и плавно, словно учительница, с видимым удовольствием произносила фразы; слова выкатывались из ее уст какие-то круглые и внушительные.
«С чего это она передо мной разоткровенничалась? недоверчиво подумал Маматай. Ну, конечно, хвастает. Куда там женщине делать такое умное и важное дело»
Рывком открылась дверь, и в нее гортанным ревом горного водопада хлынул гул работающего цеха. У порога стоял высокий худой человек, опираясь на трость с изящно изогнутой ручкой. Маматаю невольно бросились в глаза его длинная жилистая шея, острый подбородок и орлиный нос. Это был начальник цеха Кукарев.
Насипа Каримовна, торопливо порывшись в своей сумке, ушла на обед. А Кукарев стал быстренько задавать дотошные вопросы, на которые Маматай сбивчиво, торопливо и суматошно отвечал.
«Худой, высохший, все же успевал он рассматривать начальника цеха, и выглядит старше своего возраста. Такие, говорят, бывают нервные да капризные Вот уж беда, если еще и невзлюбит. Въедливый, сразу видно, и к тому же не голос у него труба»
Размеренный густой бас Кукарева тем временем гудел над самым ухом Маматая, не давал успокоиться.
Говоришь из кишлака? Хорошо-о (это «о» долго потом еще звучало в ушах Маматая!). Зато-о теперь будешь рабочим. Это хорошо-о.
Маматай сидел, не поднимая глаз от стола. Ему все казалось, что он в чем-то виноват перед этим исступленным человеком, что если сейчас он ответит ему хоть одним словом, то обязательно попадет впросак, и тогда все пропало.
Ничего, научишься всему, отдавалось гулко у него в ушах. Почти все рабочие здесь из местных. Думаешь что, случайно? Конечно же нет. А ведь сколько трудов и нервов стоило дать им техническое образование
Он замолчал, несколько раз глубоко затянулся сигаретой, и Маматай заметил, как на мгновение судорога боли исказила его лицо, и тут же Кукарев поспешно отвернулся к окну. А Маматай смущенно проговорил:
Конечно, трудно осваивать Машины все-таки
Машины? Что машины Это дело десятое, тут же перебил его с нетерпеливой быстротой Кукарев. Научиться можно работать на них за полгода. Сломаются починим. Слесаря и наладчики для чего? Дело в другом, в самих людях, в их сознательности Понимаешь, о чем говорю о рабочей гордости. Вот это главное Кукарев заметно оживился, в голосе его поубавилось решительных ноток. Что греха таить, и ныне поступает к нам народ неграмотный. И это понятно: женщины в здешних условиях, при здешних обычаях Им-то и труднее всего было учиться.
Теперь Кукарев обращался к Маматаю так, словно знакомы они были много лет и говорили на эту тему не первый раз. Он смотрел на гостя приветливо и пытливо, словно запоминал его навсегда. И, не выдержав этого прямого и требовательного взгляда, Маматай устало опустил голову. Он не хотел, чтобы начальник увидел его растерянность.
Множество причин повлияло, упорно продолжал свою мысль Кукарев. И прежде всего суеверия мусульманства. Он как-то безнадежно махнул рукой, досказал: Да и только ли в этом дело?
Маматай представил себе свой забытый богом кишлак, захолустье, старых отца и мать. Как они там? Думают, поди, о сыне? Как он там в городе?
На все это нужно много времени и сил, все так же неутомимо продолжал хозяин кабинета, не замечая растерянности новичка. И мы готовы к этому
Наступила пауза. И Маматаю показалось, что разговор окончился. Но ему хотелось еще поговорить с начальником. И он спросил первое, что пришло на ум:
Вы давно сюда приехали, Иван Васильевич?
Давно, охотно отозвался тот. Еще когда монтировали первые станки. Я, знаете, москвич, вернее, из Подмосковья. Чувствовалось, что Кукареву нравится рассказывать о себе, как человеку словоохотливому и привыкшему к чужому вниманию.
Сами приехали или прислали, пытался найти верный тон Маматай.
А как же, по собственному желанию. И не один я, много нас приехало тогда, с удовольствием пояснил Кукарев.
Разговор становился все непринужденнее. Маматаю искренне хотелось побольше разузнать об этом необычном человеке, он опять добродушно спросил:
А вы по-киргизски говорите хорошо. Быстро научились?
Иван Васильевич весело рассмеялся, откидываясь на спинку стула. Смех у него оказался совсем не басовитым, а звонким, по-мальчишечьи открытым. Так смеются только сильные и добрые люди.
Практика у меня большая, Маматай. После войны приехал в Узбекистан, когда пускали новый ткацкий комбинат. Впрочем, много раньше познакомился с этими краями Ну, будем вместо работать, расскажу как-нибудь.
Вот оно что
Морщинистое лицо Кукарева сразу посветлело, морщинки распрямились, словно он вспомнил что-то хорошее, давнее, незабываемое. Ласково похлопав Маматая по плечу, он пригласил его в цех. И Маматай, забыв недавние страхи и растерянность, уверенно зашагал рядом с ним по цеху.
И вновь Маматай оглох от гула больших, похожих на русские печи, трепальных станков. Водопадом падали рыхлые, густые потоки ваты и туго наматывались на рулоны.
Вот наша Сапаргюль! восторженно закричал ему прямо в ухо Кукарев. Когда пришла в цех, очень стеснялась: только и сказала, что пятеро детей у нее. Теперь же, ого! Депутат горсовета.
Сапаргюль, словно догадавшись, что говорят о ней, приветливо им кивнула и весело тыльной стороной ладони откинула прядь со лба. От всей ее статной фигуры веяло уверенной силой.
Кукарев же между тем подвел Маматая к толстому, косящему на оба глаза мастеру и, степенно познакомив их, коротко объяснив, что привел ему ученика, тут же ушел, на прощание крепко пожав руку новичку, мол, ничего, держись, все образуется. И у Маматая осталось радостное ощущение, что они с Кукаревым давным-давно знакомы, что они умеют понимать друг друга. И все это придавало ему смелости и твердости духа среди грохота и пыли его первого рабочего дня на комбинате.
II
Вот так пришлось Маматаю начинать свою рабочую биографию с самых азов. Он стоял у барабана громкого разрыхлителя, и ему хорошо было видно, как железная прожорливая пасть заглатывает огромные белые комья ваты. Работа незамысловатая будто, но успевай только повертываться, быстро и равномерно сдирать разных сортов вату с тюков, стоящих рядом, под, рукой, толстенных, похожих на снежную бабу, да успевать запихивать ее в ненасытное горло машины.
Его напарник Сарык, молоденький парнишка с маленьким и каким-то безвинным детским личиком под грозной, огненно-рыжей шевелюрой (вот уж пойди поищи у киргизов еще таких вот рыжих!), тоже совсем недавно стал учеником.
Ну как? Нравится работа? как-то поинтересовался Маматай.
Посмотрев куда-то мимо Маматая какими-то одинокими глазами, Сарык неохотно выдавил:
Надоело.
Кепчонка с коротким, обрезанным по уличной моде козырьком сползла ему на левый висок. Они стояли в дальнем конце коридора: было ленивое время перекура.
Что-то давит меня здесь, еле выдерживаю до конца смены, Сарык дремотным движением руки отшвырнул окурок в сторону пепельницы.
Но что же за причина? Маматаю хотелось понять этого чуть-чуть франтоватого, с отрешенными глазами паренька.
Хм, причина растерянно усмехнулся тот. Целый день грохот и беготня, беготня и грохот. Куда ни глянь, куда ни приткнись одно и то же! Не могу больше голова гудит. Трудно.
Маматаю вдруг стало жаль понурого и беззащитного Сарыка.
У тебя есть родители? спросил Маматай, пристально вглядываясь в его обиженные глаза.
Да, отец. Чабан. Если вернусь в колхоз, вот будет радости!
Тогда что же держит тебя здесь?
Стыдно. Провалился на экзаменах. Не получилось из меня студента, как же вернусь я опозоренным, а?
Ничего, веско произнес Маматай, желая как-нибудь ободрить своего напарника и в какой-то мере себя самого, не сразу привыкаешь к новой жизни. Со мной в армии было такое же поначалу. Представь себе, даже во сне плакал, скучал по дому просто невмочь было
Да-а, протянул несколько облегченно Сарык. Он был благодарен за эту маленькую поддержку. А вот Гульсун, дочь моего дяди, вместе со мной сюда поступила, так не прошло и недели, раскисла, вернулась домой.
Напрасно она это сделала. Что же ты не отговорил ее?
Что ты, разве она послушалась бы! Капризная. Да и отец ее тут дневал и ночевал, пока не уломал бросить работу. Сарык, воодушевившись, продолжал: Ее собирались выдать замуж, а она взяла да уехала сюда, в город.
Своевольница, хоть и молоденькая. Как же можно не слушаться родителей?
Охота пуще неволи, Сарык довольно рассмеялся, в глазах у него запрыгали веселые смешинки.
К ним подошел Мусабек, беспечно прищелкнул пальцами.
Эх, за одну сигаретку я бы отдал сейчас сорок кобыл! сказал он, ловко при этом доставая из пачки Маматая сигарету, и как ни в чем не бывало продолжил: Ребята, а я познакомился с одной новенькой
Маматай уже успел заметить, что этот низенький и верткий паренек со всеми сразу же находил общий язык. Все его знали, у каждой девушки было припасено для него приветливое слово.
Хочешь, я тебя познакомлю с одной из местных красоток? весело тараторил Мусабек.
Улыбка сбежала с лица Маматая, он отрицательно покачал головой: ему становилась неприятна эта бойкая бесцеремонность.
Мусабек, вдруг громко закричал Сарык, ты когда окончил школу?
Ты что, с ума сошел? даже отпрянул Мусабек и тут же, сумев, быстро переключиться с одного разговора на другой, добавил: Ну, если быть точным, то четыре года назад.
И что ты делал с тех пор? не отставал, продолжая гнуть свое, Сарык.
Маматай даже удивился такой настырности Сарыка.
Лучше и не спрашивайте, смирился с неприятным разговором Мусабек. Много чего я переделал, да ладно уж, песня эта длинная-предлинная, сразу и не споешь
Так ничем окончился их разговор.
* * *
Пошел, второй месяц, как Маматай начал работать в цехе, а похвастаться, что привык к работе, стал своим, не мог. Он уже с плохо скрываемой скукой выполнял свои несложные обязанности. Лязг, пыль и шум теперь не на шутку раздражали его, так что день ото дня он все больше и больше мрачнел и замыкался в себе.
Он был молод, нетерпелив, и ему хотелось не только поскорее узнать, что при его участии делает эта ненасытная «прожора», как теперь про себя называл он машину, но еще и как она это делает, и что у нее там, внутри. И чувство, которое испытывал. Маматай при виде текстильных машин, было сродни чувству ребенка, которому пока ни за что не разобраться, как устроена эта прекрасная железная игрушка.
«Хоть бы перевели меня куда-нибудь поближе к настоящему делу, ну хотя бы в смазчики, а может, в ремонтники, угрюмо думал совсем упавший духом Маматай. Самому попроситься, что ли? А что подумают? Должно быть, скажут, не успел переступить порога, а уже носом крутит, это ему не то, работа не такая Нет, вначале надо показать себя. Ну как я покажу себя возле этой «прожоры»? Бери ваты побольше да кидай ей в пасть вот и все дело!»
Случайная встреча с Алтынбеком Саяковым вывела его из этой бессильной оцепенелости. Луч надежды блеснул ему, словно в конце длинного дождливого дня засияло для него солнце, засияло во всю свою радостную силу
Как-то раз, еще когда Маматай был новичком, на комбинате мимо него быстро прошагал высокий и красивый джигит, и Маматай чуть было не закричал: «Алтынбек-ака!», но вовремя сдержался
Они были почти родственниками, хотя ни мать, ни отец Маматая об этом почему-то не любили вспоминать. Но как-никак, а детство они провели в одном, кишлаке, и Маматай сам не понимал, что все-таки удерживало его подойти к молодому инженеру и просто сказать: «Здравствуй, Алтынбек-ака, это я, Маматай». Но теперь, когда его нетерпеливая натура стала жаждать немедленных перемен, он решил во что бы то ни стало встретиться с инженером, напомнить о себе и уж конечно рассказать о своем нынешнем состоянии.
«Не может быть, чтобы он мне не помог, ведь мы не чужие Его дед, старый Мурзакарим, и мне родичем по материнской линии доводится», утешал себя повеселевший от этих обнадеживающих мыслей Маматай.