Маматай и сам, бывало, ворчал не раз: «И что за женщина!.. Куда ни придешь, везде она Даже драмкружок по профсоюзной линии опекает» Но, окунувшись с головой в жизнь комбината, он начал наконец сознавать, как нужны на производстве такие люди, как Темирбаева. А теперь, узнав о судьбе пожилой женщины, о ее горьких утратах, Маматай окончательно понял, что ничего тщеславного, вызывающего в ее поступках нет, просто много в них нерастраченной доброты, участия и настоящей гражданской ответственности за общее дело.
III
Заседание парткома, на котором должно было обсуждаться заявление передовика производства, помощника мастера ткацкого цеха Пармана Парпиева, открылось в директорском кабинете.
Здесь всегда было людно, шумно. Не проходило и дня без бурных обсуждений перспективных планов развития производства, а также текущих квартальных и месячных. Нередко вызывались сюда, «на ковер», бракоделы и волокитчики. Решались вопросы научной организации труда, экономической эффективности и научно-технического прогресса Хозяин кабинета любил быть в гуще комбинатской жизни, не прятался от нее за обитой дерматином дверью и все дела считал первостепенными и безотлагательными. Вот почему ничего экстраординарного не было в том, что партийные дела решили обсудить на сей раз у директора.
И все-таки, наверно, не одному Маматаю закралось в сердце подозрение, что кому-то необходимо подчеркнуть чрезвычайность данного заседания. «Кому же? хмуро всматривался Маматай в собравшихся. Кому нужно на весь комбинат раздувать эту историю? С ходу, не разобравшись в личных мотивах и обстоятельствах? Конечно, и он, Маматай, виноват, сам поставил себя под удар И все же почему все-таки Парман осмелился выступить против него? Никто даже не заметил, как все перевернулось с ног на голову»
Директор Беделбаев, как всегда, спокойно посматривал на собравшихся, взглянул и на Маматая, поправив очки на переносье, наклонился к бумагам.
Проходили мимо Каипова, скромно занявшего место у самых дверей кабинета, члены парткома строгие, официальные, даже Кукарев только кивнул в ответ Маматаю и прошел к директорскому столу, сильнее чем обычно налегая на рукоять трости. Только Алтынбек Саяков издалека как ни в чем не бывало улыбнулся Каипову своей лакированной улыбкой и демонстративно сжал кулак держись, мол, будь мужчиной
Маматай рассердился. И что он в самом деле! Бой предстоит серьезный, нервный, а он, Маматай, вместо того чтобы сосредоточиться, настроиться на борьбу, правую и бескомпромиссную, занимается дурацким психоанализом подразумеваемых врагов Да существуют ли они у него вообще? Жизнь его на комбинате с самого начала сложилась благополучно, хотя в начальники он, Маматай, не лез, не пытался никого обскакать по служебной лестнице
Всматривался исподтишка в собравшихся тем временем и Саяков, прощупывая обстановку и настроения. Начал он с Беделбаева. Директор всегда держался с ним не только на людях, но и дома, куда имел доступ Алтынбек, когда речь заходила о комбинатских делах, подчеркнуто официально, неизменно давая понять, что для него личные отношения никогда не распространяются на дело. К тому же Саякова он считал увертливым, ненадежным. Почувствовав на себе взгляд, директор еще больше нахмурился. Заместителей Беделбаева Алтынбек не принимал всерьез. А вот Кукарев этот из правдолюбов, себя не пощадит, не только что чужака.
Саяков решил занять выжидательную позицию. Прикрыв глаза ладонью, затаился. Алтынбек, гладкий, обтекаемый, в эту минуту был вылитым дедом Мурзакаримом, когда тот выходил по излюбленной привычке на кишлачный бугор, в тяжелой овечьей шубе с целой шкурой барашка вместо воротника востроглазым, что-то прикидывающим про себя, что-то затевающим
Алтынбек, рано потерявший отца, вырос под крылышком у Мурзакарима, деда по матери, старика костлявого, въедливого и коварного, себе на уме.
В последние годы Мурзакарим заметно одряхлел, но глазки-буравчики сохранили живой блеск житейской смекалки. Они поглядывали как настороженные юркие зверьки, готовые в любую минуту спрятаться или вцепиться мертвой хваткой И характер остался прежний, заносчивый и своенравный. Но теперь, когда он в жизни больше ничего не значил, старик не любил показывать его, разве когда вспылит, начнет размахивать костлявыми, ухватистыми руками, срывающимся, резким фальцетом отчитывать провинившегося.
Алтынбек хорошо помнил деда, важного, насупленного, не умеющего поступаться житейским опытом, собранным по крупицам еще в стародавние времена. Помнил он и то, как, набегавшись досыта с ребятишками, над которыми всегда верховодил, юркнет под широкую полу мурзакаримовского тулупа, прижмется к его хромому колену, затихнет, слушая бывальщины и притчи, пропуская мимо ушей скучные поучения. А рассказывать старик умел живо и наглядно. Бывало, Алтынбека никакими посулами не выманить из-под овчинной полы. Любопытный и смышленый не по годам, он засыпал деда каверзными вопросами, на которые тот без улыбки, старательно отвечал, довольный и гордый. Ему нужен был такой собеседник свой, внимательный, не разучившийся верить и восхищаться. И Мурзакарим вскоре уверовал в то, что наконец у него есть преемник, гнул в разговоре свое, внушал, настаивал:
Представится случай, почему не покомандовать, сынок? Люди овцы, без вожака пропадут совсем В жизни так: или ты наверху, или внизу. Старик внимательно следил за выражением глаз Алтынбека, держа костлявыми пальцами за подбородок. Так вот, настоящие джигиты всегда наверху, и не нашего ума дело жизнь менять. Смотри сам, кем будешь: бараном или джигитом.
На следующий раз Мурзакарим внушал внуку:
У сильных всегда много врагов Если сошелся в рукопашной, бей первым, да так, чтобы не встал больше. Иначе киргизы правду говорят: «У того, кто щадит врага, жена наденет черный траур» получишь нож в спину И еще запомни: за деньги сильно не держись сегодня они есть, завтра нет Не твоя над ними воля Главное, деньги должны не лежать, а работать. Дай сам нужному человеку, а при удобном случае урви свой кус у другого
Алтынбек был тогда слишком мал, чтобы задумываться над дедовыми поучениями, но память пока бесстрастно фиксировала все, чтобы рано или поздно просигнализировать вспомни, обдумай, воспользуйся И вот, когда житейская фортуна стала подводить счастливчика Алтынбека, в его мозгу нет-нет да и всплывали, как сомы со дна темной, омутной заводи, обрывки мурзакаримовских аксиом, они щекотали своими сомовьими усами самолюбие Алтынбека, выводили из равновесия Тогда Саякову неудержимо хотелось, как когда-то в детстве, под надежную полу старика. И он начинал собираться в родной кишлак, потом вдруг остывал, распаковывал чемоданы
«Да, старик мой дальновиден и мудр, в какой уже раз повторял про себя Саяков, из-под руки косясь на Маматая, уж мы ли не были его друзьями? А вот подставил земляку подножку Сегодня Парману, а завтра, выходит, мне?..»
Маматай, услышав, что слово предоставляется ему, начал говорить смущенно и взволнованно о том, что произошло когда-то с семнадцатилетней девушкой, чистой и трепетной, как весенняя осинка на горном ветерке. Голос его срывался и дрожал Люди слушали его и постепенно проникались волнением, им все ближе и понятней становилось наивное чувство, нежное, как молозиво, безвинно загубленное, грубо и бездушно
А Маматай, как заправский оратор, чувствовал душевное состояние присутствующих на заседании, выждал терпеливо паузу и сказал:
А теперь я хочу спросить, отчего такое могло случиться? Я считаю, равнодушие всему виной! И мы не вправе отмалчиваться, чего-то выжидать Решайте, товарищи.
Маматай опустился на свое место. А вокруг него долго еще висела напряженная тишина. Тишина полного взаимопонимания, потому что никому не нужно было доказывать, что судьба человеческая в нашем обществе не частное дело, не личная прихоть и произвол: рано или поздно придется ответить за все и перед пострадавшими, и перед обществом. Не избежать этого и Парману
Поднялся Кукарев. Глаза строгие, неподкупные, и только вздрагивающая на палке рука выдавала волнение.
Конечно, Маматай, мы разберемся во всем, может, удастся помочь найти сына Но сейчас не меньше прошлого нас интересует и сегодняшний нравственный облик поммастера Парпиева. Что ты можешь сказать о нем как о члене бригады, как о своем подчиненном?
Иван Васильевич, вскочил Каипов, не сразу я решился на люди с таким о земляке
Да ты не волнуйся, Кукарев обвел собравшихся широким жестом, среди своих ведь, и кашлянул в кулак деликатно, мол, прости, что перебил.
Вот я и говорю: Парман-ака человек равнодушный. Глухое сердце. Покой любит. И работает он отлично не из убеждения, а чтобы не приставали лишний раз Но и не перестарается без надобности. Сколько раз в простоте души я приходил к нему за советом как к более опытному производственнику. И что же? Слышал неизменное: «Какое нам дело, земляк, до всего этого? Комбинат велик, за всем не усмотришь, да и государство наше большое не обеднеет из-за клока хлопка Живи ты спокойно, Маматай, сопи в свои две дырочки и будь счастлив». Сначала думал я, что поммастера шутит
Конкретнее, товарищ Каипов. Нам нужны серьезные факты, а не ваши догадки, раздался вдруг недовольный голос.
Маматай смешался, заспешил. Опыт выступлений у него невелик. Да и факты, что и говорить, не вопиющие, обычные, которые можно повернуть и так и эдак.
Равнодушный он. Если я не убедил вас в этом, то время само убедит И, совсем стушевавшись, невпопад добавил: Не умею я точно выразиться Вот и оказался вместо Пармана обсуждаемым Ну да ладно Разговор-то начался, и это главное
Алтынбек торжествовал: Маматай с треском провалился. И надо же быть таким недотепой, чтобы во всеуслышание, на заседании парткома признаться в своей неспособности четко мыслить!.. И это партийцы услышали от инженера, руководителя крупного производственного звена. Саяков тонко улыбнулся. Теперь ему нечего осторожничать, теперь самое время нанести завершающий удар, высмеять перед всеми этого простачка. И Алтынбек лениво поднялся:
Хотел бы уточнить одно обстоятельство Вот Каипов все ссылается на свою неопытность, но так ли это? Инженер с дипломом без отрыва от производства Начинал от трепального станка. Как говорится, непосредственно прошел все комбинатские «университеты» Я это говорю к тому, что мы вправе требовать от Каипова ответственности за слова Может, правда то, что он здесь только что поведал, но где доказательства?.. Откуда у Каипова такие сведения о прошлом Пармана-ака? Женщина сама рассказала? Допустим. Но почему мы должны верить какой-то женщине, а не самому Парпиеву, который у нас на комбинате с самого его основания, можно сказать, мальчишкой пришел Прекрасная семья Взрослая дочь, наша работница Можно считать теперь Парпиевых почетной рабочей династией
Что и говорить, ораторствовать Саяков умел, на трибуне чувствовал себя как рыба в воде, попробуй ухвати И сейчас он все больше и больше входил во вкус. Но тут его прервал голос рассерженного Маматая, выкрикнувшего с места:
Как смеешь оскорблять женщину, раз не знаешь ее!..
Ах, простите, издевательски раскланялся Алтынбек в сторону Каипова, откуда нам знать, может, у него есть личные обязательства, может, он защищает
Тут Кукарев сердито и решительно застучал самопиской по графину с водой, призывая Алтынбека к порядку:
По-о-про-шу без личных выпадов Не ожидал от вас, товарищ Саяков
И тут поднялся Жапар, оборвав Кукарева на полуслове, начал жестко, деловито:
Труд не только кормит, труд облагораживает человека Человек не машина, не вьючное животное, мол, навалил и вези, вот почему и труд человеческий категория нравственная, живая. Так что же говорить о ком-му-нис-ти-чес-ком труде! Я считаю Я связываю его прежде всего с высокой сознательностью, с высокой ответственностью творца, да, творца! Жапар хитро сощурился в улыбке. Есть, конечно, работнички, не уступающие иному автомату Восхитишься невольно, увидев, какую кучу добра они способны наработать Но если нет у них рабочей чести, нет стыда, если они не умеют ни любить, ни дружить, разве достойны носить высокое звание передовиков? Ответь мне, Алтынбек.
Конечно, Парман-ака живой человек, на святого не смахивает, заюлил глазами Саяков, намеренно снижая разговор до простецкой шуточки.
Жапар покровительственно улыбнулся, мол, стар я, Алтынбек, чтобы клевать на такие штучки.
Послушай меня, сынок! Мы с Парманом рядовые рабочие. И должность одна А жизнь нашу сравни попробуй Вот то-то и оно!.. Не хвалясь скажу, что горжусь своей принадлежностью к самому передовому классу эпохи! А у Пармана такая гордость есть? А ответственность за судьбы товарищей? Комбината? Страны? Всей нашей планеты? Вот ты и докажи нам сейчас с этих партийных, гражданских позиций, что Парман-ака достоин звания ударника коммунистического труда!.. Ну что же молчишь, а, Алтынбек? Ну-ну, молчи
Нет, почему же Могу только повторить, Алтынбек замялся перед аксакалом. И в вашей речи фактов маловато, уж простите за дерзость.
Доказательства, факты!.. Ох, Алтынбек! Да всем, кто с Парманом хоть немного общался, ясно: прежде всех к своей лепешке золу гребет А его отношение к ученикам? Стыд и позор! К станкам он их не подпускает, боится, вдруг поломка, сорвется график работ, полетит план, а с ним и премиальные Кстати, Колдош тоже в его учениках ходил, а чему научился?..
По-вашему получается: порть, ломай, не выполняй норму, да? подчеркнуто недоуменно развел руками Саяков.
Кукарев снова постучал по графину, строго посмотрел на Алтынбека. Тут и директор не выдержал, поморщившись, поднял руку, призывая к вниманию, потом всем корпусом, выжидательно повернулся к каменевшему в первом ряду с начала совещания Парману-ака.
Соседу не один раз пришлось подтолкнуть того в бок, прежде чем Парпиев сообразил, что от него требуется, и грузно направился к директорскому столу. И только когда он обернулся на собравшихся, все заметили, что Парман-ака не в себе.
Парпиев, как известно, красноречием не славился. А теперь и подавно от него ничего добиться не смогли. Парман-ака долго, почти бессмысленно смотрел на Маматая, будто хотел что-то вспомнить, наконец, тряхнув головой, словно сбрасывая с себя навалившуюся тяжесть, спросил:
А где она?.. Ну эта, как ты сказал, Шааргюль?..
Шайыр, что ли?
Не знаю Звали-то Шааргюль
Имя изменить можно, Парман-ака.
Парпиев вдруг озлился:
Любишь рассусоливать!.. Ну где она сейчас, Шайыр-Шааргюль?
Здесь на комбинате
Парман-ака, бормоча что-то себе под нос, тяжелой, шаркающей, ставшей вдруг старческой поступью медленно прошел под взглядами через весь кабинет, и никто не осмелился остановить, вернуть его
IV
Парман-ака, неподвижный и бесформенный, как речной валун, пролежал полночи без сна. Мысли у него были тоже тяжелые, неподвижные, как он считал, бессмысленные. В самом деле, зачем ему в его-то годы оживлять далекое, почти забытое?.. Жил ведь без него долго и, слава аллаху, спокойно, никому не мешал
И все-таки, как ни противился Парман, настигли его воспоминания, накрыли веселой блескучей волной Были они нежные, живые, со всеми звуками, запахами и красками, с простыми словами и доверчивыми взглядами. С ним случилось чудо: мутное, затянутое густой паутиной стекло, столько лет отделявшее его сегодняшнее бесцветное существование от прошлой жизни, Парман нечаянно выдавил и время потекло вспять, и оказался он среди высоких кукурузных стволов, вызолоченных осенью, под высокими звездами, со своей милой Шаки Сильно трещали цикады, немножко кружилась голова, и руки у Шааргюль были легкие, теплые
Медленным верблюжьим караваном тянулся для измученных ожиданием победы четвертый год войны. Кишлаки были тихие, безлюдные, без песен и смеха, без детских голосов Работать в поле некому всех мужчин война подобрала.
Парман был тогда бледным худым парнем, стеснительным и нелюдимым. В чужой Акмойнок, растянувшийся по берегу извилистой речки, стремительно сбежавшей с гор в долину, он приехал с пожилыми колхозниками своего кишлака убрать урожай.
Кишлак был неуютный, голый, без садов, с саманными домиками, глухими и бедными. Все здесь было немилое, непривычное, вызывало унылую скуку.
Парман еще больше замкнулся в своем одиночестве. Все вечера сидел он на хирмане с местным сторожем, маленьким, ласковым, безбородым, больше похожим на старуху, чем на деда. И его сторожевая берданка выглядела комично в слабых трясущихся руках.