Сынок, принеси огонька Только не задерживайся, мой сиротинка, однажды попросил он Пармана.
Парень с готовностью кинулся к крайнему дому под старой разлапистой белесой ивой, но как только оказался у ворот, бросилась на него злобно, как дикая оса, рыжая собачонка, заливисто предупреждая хозяев о непрошеном посетителе. Парман, как мог, отмахивался от нее шапкой, а собачонка продолжала кружить вокруг него, норовя схватить за голую пятку.
Парман и не заметил, как выскочила откуда-то девушка, примерно его ровесница, в длинном домотканом платье. Только когда она прогнала продолжавшую ворчать собачонку, Парман взглянул на нее, увидел улыбку, округлые очертания молодого тела под широкой грубой тканью.
Надолго к нам?
И осень захватим, глядишь, степенно ответил Парман и опустил глаза.
А зовут-то как? Парманом? почему-то переспросила девушка. А меня Шааргюль. Ну и как тебе наш кишлак?
Шааргюль без стеснения, по-детски рассматривала парня с ног до головы, и на ее подвижном, бесхитростном личике было, выражение полной расположенности. Парень ей явно нравился.
Плохо мне здесь, признался Парман.
Шааргюль почему-то не огорчилась, даже рассмеялась, беззаботно, от избытка хорошего настроения и молодого здоровья.
Вон ты какой! Значит, купаться не любишь не заметил нашу речку А я без нее, как красноперка, и часа не проживу
Парман так и окрестил ее про себя «Рыбкой».
А «Рыбка» тем временем разгребла горячую золу в очаге, завернула уголек в паклю, прихватила заодно зарумянившийся, душистый кукурузный початок, обжигая руки, протянула все Парману:
Держи!
И парень, благодарно заглянув в смеющиеся глаза Шааргюль, кинулся со всех ног восвояси, опасливо оглядываясь на злобную «осу», рвавшуюся из рук девушки.
Парману было легко и радостно, как случалось с ним только в детстве, до войны, когда не было голода, одиночества, все это пришло в жизнь Пармана потом А тогда были живы мать и отец И мальчишке всегда первому мать отламывала от большой, пахучей лепешки, испеченной в родном очаге.
Ох ты, сиротка мой, причитал сторож дребезжащим старушечьим голосом, выйдет из тебя толк, обязательно выйдет И удача в сердечных делах Видно, понравился девчонке: ишь какой ладный, дедок маленьким легким кулачком ударил по спине Пармана, радуясь его успеху, как своему собственному.
Так познакомились когда-то Парман и Шааргюль.
Однажды встретил парень свою «рыбку» у реки. Парман ехал верхом, ведя рядом на поводу второго коня на водопой.
Э-э-гей! закричала она издалека. Давай сюда, здесь глубоко.
Парман стал осторожно спускаться по косогору. А Шааргюль тем временем подбежала к ним, взяла из его рук повод, вскочила на свободного коня, ударив его голыми пятками, полетела, не оглядываясь, вперед.
Ну и хороша же она была в этот миг у Пармана даже дух захватило Кони, привыкшие друг к другу в упряжке, держались ровно, и ему хорошо были видны смуглый четкий профиль и нежное, розовое ушко с темной родинкой у мочки. От встречного ветра и быстрой скачки открылось белое круглое колено, а грубый подол легким парусом летел вслед за всадницей.
Парман мчался за Шааргюль, и сердце его почему-то замирало, как над пропастью Чувство это было сладостное и тревожное, пугающее своей непонятностью и властной силой: только дай волю, сорвешься и полетишь в бездну на счастье или на погибель?
Парень и не заметил, как оказался на глубине Конь его был уже далеко, а сам он, не умея плавать, отчаянно барахтался, пытаясь дотянуть до берега. Нахлебавшись воды, парень наконец ухватился за ветку краснотала и на ватных ногах взобрался на косогор, устало откинулся на траву, едва сдерживая дрожь во всем теле.
Испуганная Шааргюль бросилась к нему, не обращая внимания на то, что мокрое платье плотно облепило ее полную грудь, упругие бедра, и, только увидев, что с парнем все в порядке, она смущенно скрылась за камнем, встретившись с его откровенным тоскующим взглядом.
Вышла она из-за камня в отжатом платье, повзрослевшая вдруг и грустная, молча села рядом, задумалась и сказала без видимой связи:
Отец узнает о нас с тобой убьет
И, не дав Парману прийти в себя от сказанного, вскочила на коня. И парню пришлось долго гнаться за ней, пока Шааргюль не прискучила эта забава.
А ты мне нравишься, Парман!
Ты мне тоже
Они беззаботно расхохотались, как будто не было и не могло быть в их жизни ничего злого и жестокого, не было отца-изувера, не было войны и Парманова сиротства.
Будешь вечером играть с нами в ак-челмок при луне?..
Парман загодя нарезал ивовых веток, снял с них кору, нарезал ак-челмоков. Он ждал вечера, и ему казалось, что вечер никогда не наступит, а солнце будет вечно стоять в зените
Когда из-за отдаленных хребтов стала набирать высоту и отбеливаться луна и вся долина засветилась матово, спокойно, Парман прокрался под иву у саманки Шааргюль, укрылся в ее серебристой тени, сжимая в пальцах отливающие лунью ак-челмоки.
Шааргюль выскользнула из-за угла дома легко и бесшумно, когда парень потерял уже всякую надежду.
Отец, слава аллаху, не вернулся еще, сказала и наклонилась к Парману. Покажи-ка свои ак-челмоки Белые, как луна!.. Красиво А луна сегодня особенная. Она смотрела на голубовато-розовый диск, и Парману хорошо был виден ее острый подбородок, тонкая загорелая шея. Смотри, как хорошо видно Колдунью над ней
Какую колдунью?
Будто не знаешь? Которая считает песок по песчинке Ночь считает, месяц, год Как подходит ее счет к концу, прилетает ласточка: крыльями разметет песок, собьет Колдунью со счета, и той снова приходится приниматься считать
А зачем? недоверчиво хмурится Парман. Смеешься все надо мной?
Да ты и вправду ничего не знаешь, вот чудак! Если Колдунья песок весь пересчитает спустится на землю и людей всех, как курица просо с доски, склюет.
И кто тебе такую чушь рассказывает, рассердился вдруг ни с того ни с сего Парман, а ты веришь, как маленькая Злой человек рассказывает, пугает Ну так будем играть в ак-челмок? Где остальные-то?..
А где твои ак-челмоки? Нет их, Шааргюль отвела руку с палочками за спину.
Спрятала! Ну и хитрая же ты, Шаки!..
А ты найди, отступая от Пармана, дразнила Шааргюль.
Парман обхватил ее, пытаясь дотянуться до ак-челмоков, и вдруг замер, почувствовав прикосновение ее груди, да так и остался стоять, не выпуская ее из своих объятий. И Шааргюль перестала вырываться, затихла.
Долго они так простояли, прижавшись друг к другу, боясь пошевелиться, спугнуть что-то неуловимое тонкое, непрочное. Им казалось: только шевельни пальцем или произнеси слово, и мир и они с ним все исчезнет навсегда, провалится в бездну, и ничего уже нельзя будет изменить или исправить.
Безмолвствовала земля, притихло все живое на ней, казался колдовским и странным несмолкаемый треск цикад И только луна жила на своей неизменной орбите, неумолимо росла, набухала тревожной краснотой, клонилась к закату
Сколько еще было таких вот ночей у них с Шааргюль!.. И теперь в воспоминаниях они слились для Пармана в одну, короткую, сладостную и торжественную песню их первой безоглядной любви
Хмурым предзимним утром уезжал Парман домой, оставляя Шааргюль и старого сторожа, которого искренне полюбил за доброту и необидчивость. На сердце у парня кошки скребли, а тут еще Шаки уехала к сестре на какое-то далекое становище И дед совсем расстроил его своими мрачными догадками.
Ах ты, мой сиротка, не околдовал ли ты ее?.. Зачем голову девушке вскружил? А теперь как быть
У Пармана слова застряли в горле, отчего больно было дышать. Он только махнул рукой и ушел, не оглядываясь, по размокшей от поздних дождей стерне.
Через неделю вернулся, не выдержало любящее, истосковавшееся сердце Пармана. А уж Шааргюль была рада, словами и не скажешь.
Жить без тебя не могу И отца боюсь Что делать?
Я же сирота, Шааргюль, куда тебя возьму?
Девушка плакала беззвучно, безнадежно. И от этой ее покорности у Пармана тоскливо защемило сердце в предчувствии чего-то недоброго, что обязательно должно случиться с ним и с Шааргюль. Но не к лицу ему, мужчине, распускать нюни! Или, может, он ждет, что обо всем должна заботиться Шааргюль? Стыдно, Парман! И он сказал не так решительно, как ему бы хотелось, но все-таки твердым, окрепшим баском:
Ну-ну, зачем ты так!.. Не торопись, Шаки Главное любим, значит, все наладится. Есть у меня кой-какие планы Вот пшеницу с дядей продадим
Раз в неделю Парман ловил коня в колхозном табуне и тайком, когда уже начинало темнеть, отправлялся за двадцать километров к своей Шааргюль. Для крепкого молодого парня полтора-два часа лихой скачки одно удовольствие! Дорога, правда, опасная с неверными переправами через речную быстрину, глухими ущельями и крутыми перевалами. И нужен верный глаз и твердая рука, чтобы не споткнуться, не сорваться, не испортить коня. Да и ездить по дорогам в те времена было опасно: то и дело передавали, то того ограбили, то другого Отбирали коней, нехитрый крестьянский товар, предназначенный для продажи на базаре. И все-таки люди ехали и шли: кого голод гнал в горные леса за дичками и орехами, кто искал заблудившуюся овцу Были тут и с запрещенным товаром опиумом и нюхательным табаком
Сердце замирало от страха у Пармана, но сильнее страха было желание повидаться с Шааргюль.
Первым встречал его безбородый дед своим постоянным покашливанием и притворным недовольством:
Это ты, сиротка мой, не даешь старику покоя. Спал бы лучше на теплой кошме, чем искать своей погибели на ночных дорогах
Парман привык к воркотне деда, улыбался, мол, по глазам вижу, что ждал Потом шел к домику Шааргюль, и до сих пор не признававшая его «оса» давала знать остервенелым, злобным лаем о его приезде. Шаки, сливаясь с темнотой в своем сером балахоне, ступала ему навстречу, брала за руку, и они шли в кукурузные, пожухлые, без початков, стебли, и Шааргюль зябко жалась к нему. Им, бесприютным и сирым, было горько оттого, что скоро на кукурузном поле поселится зима Куда тогда деваться?
Но встречи их оборвались задолго до зимы. Пармана мобилизовали на учебу в ФЗО и увезли в город время военное, строгое, тут уж не до выбора и капризов
Как птица, спугнутая с родного гнездовья, Парман боялся и думать, как там без него Шааргюль, чем объясняет его исчезновение? Он жил одной надеждой, что три месяца небольшой срок, а там свой заработок, там и Шааргюль в город возьмет
Когда собрался в кишлак, там уже ни деда-сторожа, ни Шааргюль не было. Что с ними произошло, Парман так и не узнал, да и не пытался более. Вернулся он в город с потерянным сердцем, одинокий, всем чужой.
Распределили Пармана на хлопкоочистительный завод. Нашлись вскоре и собутыльники Однажды под хмельком свели они Пармана к разведенке, у которой был собственный дом и огород. У нее Парман и осел навсегда.
Опытная, уже два раза побывавшая замужем, Батма с первого взгляда оценила характер Пармана и обрадовалась: уж с таким-то увальнем справится, не таких обламывала. А Пармана только и надо, что усыпить, укачать, как ребенка, и забудет все на свете, кроме дома и работы «Вот будет мне сыночком, усмехнулась Батма, главное, побольше ласки и, конечно, покой» А если ласка и покой не помогали, она покупала пол-литра
Парман и не заметил, как душевно очерствел, потерял интерес к жизни. Все ему доставалось легко, без усилий. У расторопной, умеющей жить Батмы в доме всегда достаток, покой и уют. Так Парман все больше и больше погружался в трясину бессмысленного, ленивого благополучия И только теперь, спустя более чем двадцать лет, он увидел, насколько его существование все это время было душное, глухое и бесцветное. «Будто вату жевал», брезгливо поморщился, сплюнул
И вдруг он почувствовал себя маленьким, обиженным и одиноким, как в тот первый день в ФЗО, без родного кишлака, без Шааргюль. И Парман в отчаянии оттого, что изменить уже ничего нельзя, стиснул голову ладонями и глухо застонал, начал мерить комнату тяжелыми, неприкаянными шагами.
Он не стыдился своих слез. Они были целительны для его иссушенного, бесплодного сердца. Он чувствовал, как с каждой слезой ему легче становится дышать, потому что исподволь, помимо воли, восстанавливались трепетные, живые связи с миром, с людьми.
Батма сразу услышала скрипучие, сбивчивые шаги мужа, они отзывались в ней тревожным холодком, угрозой налаженному уюту. И Батма не выдержала.
Парман, что с тобой? Да на тебе лица нет!..
Парман как только услышал ласковый голос жены, с рыданием бросился к ней, уткнулся мясистым, красным и мокрым лицом в ее острые, жесткие колени. Батма гладила его по всклокоченным волосам, ждала, когда успокоится.
Здоров ли ты, дружочек? попробовала она опять начать разговор, сгорая от любопытства и недоброго предчувствия.
Но Парман еще не мог говорить, только всхлипывал и сдавленно дышал, удивляясь и слезам своим, и отчаянию, так внезапно навалившимся на него. В конце концов он овладел собой, но разговаривать с Батмой о своей жизни не хотелось. Зачем? Ей, все время ловчившей и выгадывающей, уверенной, что только изворотливостью можно прожить спокойно и сытно, в почете у соседей, знать правду о нем? И Парман, не вдаваясь в подробности, нехотя сказал:
На собрании пропесочили, Батма.
Будто раньше не доставалось, и ничего, сон не портился, а про себя решила: «Не хочет признаться, боится. Что ж, в семейной жизни это не лишнее» И Батма потянулась к дверце серванта, достала бутылку, налила в стакан. Пей-пей, это ничего, даже нужно сейчас Может, уснешь
Парман взял стакан, но почему-то не выпил, замешкался.
Да пей же ты Сегодня выходной: выспишься, другими глазами будешь на все смотреть
Стакана Парману показалось мало. Он сам взял пол-литра и налил еще. Потом закурил, прислушиваясь, как тягучая истомная волна ударила в ноги, начала тепло, убаюкивающе подниматься к голове, накрыла, покачала, понесла, смешала мысли Парман начал бормотать себе под нос невесть что.
Батма насторожилась, вытянула жилистую шею.
Кого это ты ругаешь, муженек?
А-аа, пьяно махнул рукой Парман, дурака и предателя Маматая
Маматая? Вот насмешил!..
Тебе хиханьки да хаханьки, а он мне ножку подставил Парман с усилием поднял руку и погрозил пальцем. Все вы предали меня
Аллах покарает его!.. Если все так, как говоришь, Маматай нарушил святой закон гостеприимства. Давно ли вот здесь сидел, смотрел тебе в рот, ждал умного словечка!..
Подогретый словами Батмы, Парман вскочил с дивана и бросился к телефону, толстым, негнущимся пальцем с трудом набрал номер.
Алло! Алло! возбужденно кричал, наливаясь натужной краснотой. Алтынбека! Алтынбек? Ты ли? Я Я этому лопоухому ослу покажу
Батма вырвала у мужа трубку, ловко подтолкнула к дивану, и он рухнул в подушки, все еще клокоча, как разбуженный вулкан, и изрыгая проклятия и угрозы на голову Маматая.
V
Маматай с самого утра обегал весь комбинат в поисках Хакимбая. В механическом ему сказали, что недавно видели того в красильном, из красильного посылали в отделочный, а оттуда опять в механический, откуда Маматай и начал свой обход.
В отделочном цехе ивановские монтажники заканчивали новую автоматическую линию. Ребята спешили, почти отказались от перекуров: линия должна вовремя вступить в строй, да и дома по ним соскучились
Продолжая работать ключом, рыжий весельчак Сашка Петров, краем глаза стрельнув на Маматая, попросил огонька. Каипов поднес ему зажженную спичку.
Кажется, все! На следующей неделе будем дома чай пить. Ох и обрадуется моя Галина перехватывая черными от смазки пальцами сигарету, сказал Петров.
Маматай похлопал слесаря по плечу:
А то оставайся у нас, Саша. В Иваново таких умельцев, как ты, сотни, у нас же ты незаменим.
Ох, Маматай, твоими бы устами да мед пить. Согласен я только если в Иваново поедешь вместо меня, а, Маматай?
Дружный залп смеха прокатился по цеху. Ребята и не заметили, как к ним подошли Алтынбек и Хакимбай.
Алтынбек ревниво посмотрел на веселые лица монтажников, перевел сузившиеся глаза на Маматая, поджал губы:
А ты почему не на рабочем месте?
Хакимбая искал по делу.
Вот как получается: ты Хакимбая, а мы с Хакимбаем тебя. Так и будем друг за другом целый день ходить? Он строго посмотрел на ивановских монтажников, и те перестали обращать на них внимание, всем видом показывая, что у них есть дело и посерьезней. А Саяков продолжал: Получен приказ о лишении вас премии за допущенный брак. Распишись, что ознакомился.