Нет, душа моя, Чинаре своей помехой не буду. Деваха она у меня, прямо скажу, суровая, да и за себя постоять умеет. И в горе и в счастье ровная, прямая, настоящая чинара. Что ни говори, а человек, хочет не хочет, всю жизнь оправдывает свое имя. Поэтому и назвала ее Чинарой, такой хотела видеть Пусть теперь выбирает, к кому сердце ляжет, того и я приму в свою душу. А как же иначе? Да, имя человеческое, скажу тебе, ой как много в жизни значит? вернулась она к своей мысли, видно, не раз она крутила ее и так и эдак, пытаясь разрешить мучившую ее загадку. Вот сына своего назвала я веселым, казалось, счастливым именем Джайдарбек, а вышло все наоборот
Насипа Каримовна все о своем, а Шайыр тоже о наболевшем:
Счастье твое, Насипа Каримовна, имя сыночку дала А мой и не знаю где, безымянный для меня по земле ходит Может, и в живых уже нет, как и поминать не знаю А может, ко злу склонился, если горячка, как я
Губы у Насипы Каримовны задрожали. Она поднялась со стула, в волнении провела ладонью по и без того гладким волосам, потом бессильно опустилась опять на стул. Шайыр смотрела на нее со всевозраставшим беспокойством.
Да что с тобой? Может, сердце? Так я сейчас, заторопилась она к своей рабочей аптечке, я сейчас!
Насипа Каримовна остановила ее:
Не сердце это, сестра Память и вина моя болят, дыхание перехватывают Сама я это Значит, сыночка своего не усмотрела Сама сгубила Перед ним, горемычным, перед памятью мужа никогда не оправдаюсь Так вот, Шайыр
Шайыр смотрела на Насипу Каримовну расширившимися от переживания глазами, и ее била мелкая дрожь, так близко к сердцу приняла она ее материнскую муку.
Насипа Каримовна после такого признания долго приходила в себя, терла глаза платком, потом занялась очками. Шайыр терпеливо ждала, понимая, что любые, даже самые искренние, слова сейчас лишние.
Поверь, сестра, прошу не оправдаться хочу Я с тобой как на духу Жить тогда не хотела. Осталась в жизни только потому, что однажды осенило меня: не только за свое мы, матери, в ответе! Сколько и маленьких и взрослых нуждаются в нашей доброте, ты, наверно, признайся, и не думала, а?
Шайыр поразила эта простая и такая пронзительная для нее правда: «Ой, если все вокруг моего мальчика такие, как я? Если, как я, живут только своими заботами». Ей стало страшно и невыносимо от одной только мысли, что с ее сыном могла случиться беда, а все вокруг равнодушно или даже с тайным злорадством смотрели, как он запутывается в своих ошибках все больше и больше, одинокий, потерянный, никогда не знавший ни дружеской поддержки, ни родственного участия. Расстроенная Шайыр схватила Насипу Каримовну за руку.
А что толку от твоего мытарства? Кому польза? Совсем ты заглохла, я посмотрю, как крапива в канаве Люди-то вокруг живые, и их любить надо конкретно, бороться за них, хоть и нелегко это бывает. Что с Колдошем-то из ткацкого, небось слышала?
Шайыр утвердительно кивнула головой. Перед ее глазами сразу встал этот самый Колдош со своей постоянной наглой ухмылочкой, казалось, с ней он не расстается даже наедине с самим собой. Сколько раз он игриво подмигивал ей, уставившись хмурыми, припухшими от выпивок глазами, мол, мы-то знаем, что нам от жизни требуется И Шайыр выходила из себя от этой откровенной наглости сопляка. Что уж скрывать! Она не испытала ни малейшего сочувствия, когда узнала об его аресте. Как сейчас помнит, с приятным облегчением подумала: «Что ж, допрыгался Рано или поздно, а все равно там бы очутился. А сколько бы еще натворил!..»
Так вот, душа моя, сирота этот Колдош, без роду без племени, как говорили раньше А кто скажет, что он не наш? Разве мы можем отказаться от него? Конечно, и без нас с тобой о нем позаботится комбинат, комсомол Но разве это оправдание? У них, конечно, больше возможностей Вот говорят, комбинат собирается выйти перед судом с ходатайством, чтобы взять парня на поруки. Сам Жапар-ака вызвался быть поручителем! Насипа Каримовна в знак уважения к аксакалу перешла на торжественный шепот: И добьются! На что хочешь поспорю!.. Только, сама знаешь, мужчины, они на правильный путь вывести могут, это так, а вот сердце отогреть можно только материнской добротой
Шайыр надолго задумалась, подперев полную, еще по-молодому упругую щеку рукой. Она никак не могла предугадать, как Колдош примет их заботу. Скорее всего посмеется над ними! Мол, со своими не удалось, так с чужими решили в благотворительность сыграть
Теперь, Насипа Каримовна, мы уже опоздали с материнскими заботами Без них он вырос, а теперь они ему не ко времени, прости уж ты мою откровенность Девушка ему нужна хорошая, чтобы от дурного отучила, а не мы А тут уж его право выбирать. Так что не будем пока зря суетиться. И, глядя на Насипу Каримовну, думала: «Какое же большое сердце у нее. А вот, поди ж ты, сразу и не усмотришь А я жизнь прожила для себя одной, обиды копила, растравляла»
И все-таки, Шайыр, помочь мы ему должны, но, конечно, с умом. Что и говорить, парень он балованный И выпивал, и деньги даровые, и женское внимание. А ума-разума своего еще не накопил, вот и пошел не по той дорожке Так я понимаю его беду
Разговор с Насипой Каримовной запал глубоко в душу Шайыр. Будто сняла та пелену с ее глаз, пелену эгоизма, и она вдруг открыла для себя простую истину, что одинокими бывают только те, кто сами, вольно или невольно, хотят для себя этого. «Сколько лет попусту растратила, мучилась своим бездействием Шайыр, а ведь могла уже давно жить совсем по-другому, осмысленно и добро».
Снова и снова она возвращалась к разговору, с которым пришла тогда к Алтынбеку, оставившему в душе ее такую горечь и унижение «Все равно добьюсь перевода в ткацкий, решительно сдвинула она свои крутые, непокорные брови. И что это я, право, раскисла? Найдется управа и на этого счастливчика! И о пощечине нисколько не жалею, наверное, впервые получил, что ж, пусть накапливает жизненный опыт, пригодится!» И она от души рассмеялась, наверное, впервые за много-много дней.
За окном было все то же серенькое, безрадостное утро, но дождь перестал; были видны гладкая мокрая стена соседнего дома, вымытый потоками дождя тротуар. Все было темное, в испарине прошедшей грозы. Но Шайыр уже без горечи вспоминала о пережитых ночных страхах
Свет ровный, тихий, успокаивал все живое, врачевал исподволь, но верно и надежно. И Шайыр поняла, что нет ничего исключительного в ее судьбе, просто жизнь, такая, как у других людей, просто до сегодняшнего дня о других она не думала К ней трудно приходило сознание, что беда ее была не в тех испытаниях, выпавших на ее долю, а в ее обидчивом отношении к ним, потому жизнь и швыряла ее, как хотела. «Нет, больше не поддамся, теперь назад дороги у меня нет». И все-таки и в этой упрямой решительности Шайыр оставалась Шайыр, горячей, неуправляемой в гневе и радости, на что бы они ни были направлены. Вот и сейчас она быстро взметнулась с кровати, подскочила к платяному шкафу, рванула на себя обеими руками дверцы, сгребла в охапку пестрые платья и, схватив большие, ржавые, портняжные ножницы, принялась кромсать свои теперь ненавистные ей туалеты.
Только взглянув на будильник, вспомнила о работе, начала спешно собираться, но потом почему-то раздумала и осталась дома.
XII
Как ни торопит человек, попавший в беду, время, как ни спешит преодолеть тяжкий рубеж своей жизни, освободиться от бремени тревог вряд ли удается. Чинаре все эти летние трудные месяцы в городе казались нескончаемой мукой. И сейчас, когда уже многое из ее треволнений позади, она все еще не может прийти в себя по-настоящему: воспоминания помимо ее воли возвращаются и возвращаются к ней во сне и наяву
Второй раз она навестила Колдоша только через месяц, не решаясь снова заглянуть в его глаза. У нее было сложное и противоречивое чувство: рассудком она понимала, что Колдош ей не пара. К тому же, хоть и не хотела она признаться себе в том, ей было не все равно, что подумают и будут говорить о ней подруги и знакомые. «Конечно, осудят, даже не сомневалась она. Скажут, мол, испугалась в девках остаться, мол, на безрыбье и рак рыба». То, что ее давно записали в вековухи, в «синие чулки», она знала наверняка. Передавали ей не раз бабьи пересуды, что совсем зачерствела она на своей общественной работе, да и сама слышала притворные вздохи, мол, кому семья, любовь, дети, а кому и служебной карьеры вполне достаточно, тут, мол, дело вкуса А мужчины, мол, уют любят, внимание, если только какая непутевая головушка подвернется И всем этим сомнениям пока еще очень слабо пыталось возражать ее затеплившееся чувство к парню. Силы были явно неравные К тому же сердце ее нет-нет да и сжимала мучительная неуверенность в Колдоше: «Что с ним буду делать, если возьмется за старое? Ничего ведь о нем не знаю! Даже из какой семьи Может, тоже какие-нибудь гуляки были, и он в них Сгубила себя! Ой пропала моя головушка».
Но более всего жалела она не себя, не Колдоша, а Насипу Каримовну, не без основания считая, что та ее позора не переживет. А имеет ли она право расстраивать мать, и так испытывавшую немало горя на своем веку? Нет, Чинара на это не способна.
А как же Колдош? Она знала ставшим вдруг таким чутким сердцем, что он поверил ей, потянулся, может, захотел хорошей, честной жизни, а она
Так и разрывалось ее сердце между двух людей, за которых чувствовала постоянно ответственность. Эта извечная, неразрешимая дилемма, подсказанная скорее рассудком, чем чувством и истиной, мучила Чинару так же, как многих и многих до нее. Любимый или родители? И мучениям ее не было бы конца, если бы она вдруг не узнала, что Колдош покушался на свою жизнь
Известие это потрясло весь комбинат, и люди теперь иными глазами посмотрели на судьбу Колдоша, заподозрив, что не только сам Колдош, но и стечение каких-то неизвестных им, потому и непонятных, драматических обстоятельств привело его на скамью подсудимых. Они рассуждали при этом примерно так: не может человек, погрязший в преступной жизни, так мучиться от содеянного Здесь что-то не так, что-то проглядели Понятно, что интерес к этому запутанному делу значительно возрос, вызвал волну участия в судьбе Колдоша, разговоры и домыслы
Чинара ждала появления Колдоша, присев на краешек запомнившегося ей на всю жизнь жесткого казенного диванчика с промятым дерматином и моля изо всех сил случай, чтобы он помешал их встрече: пусть вызовут на допрос или еще что-нибудь.
Но дверь открылась, и ввели Колдоша. Он был совершенно спокоен и не отвел прямых, как показалось Чинаре, безмятежных глаз. И в ее душе что-то больно отдалось, оставив неясное разочарование: вот, мол, и все, навыдумывала бог знает чего, а оказалась совсем ни при чем, есть у него свои дела поважнее
Чинара только сейчас по-настоящему осознала, как за последнее время окрепло ее чувство к Колдошу, как сжилась она за эти недели с мыслями о нем и как трудно будет все забыть, со всем смириться. У нее помимо воли повлажнели глаза.
У Колдоша сразу потеплел взгляд:
Все равно бы без тебя жить не стал, Чинара Долго же ты ко мне собиралась!.. Обмана, надеюсь, понимаешь, не прощал никому и тебе не простил бы Так и знай и тебя бы и себя разом порешил
Чинара обмерла от признания Колдоша, и первый раз в жизни ее хваленая рассудочность показалась ей непростительно жалкой и ничтожной. Долго же она играла в эту старую детскую игрушку, правда, когда-то очень любимую и нежную, а теперь увидела вдруг, что это всего-навсего простая, крашеная деревяшка, что вся радость была не в самой игрушке, а в ней, Чинаре, в ее отношении к этой забаве
Теперь девушка знала, была совершенно уверена, что Колдош ни на какие компромиссы ни в настоящем, ни в будущем не пойдет. Вот этот самый максимализм и роднил, и притягивал, и одновременно отпугивал ее, привыкшую любить, что уж тут лукавить, только себя и свое, ведь мать не в счет, она тоже своя.
А Колдошу стало ее жалко, такую растерянную, смущенную и беспомощную, и он просто, по-доброму произнес:
Да ты не бойся, Чинара!.. В обиду я тебя никому не дам. И сам не обижу. Помолчав, добавил: Слово даю, не обижу И с прошлым покончил навсегда Ради тебя. Цени!..
Девушка слабо улыбнулась его неумелой шутке, а Колдош громко, по-детски, доверчиво, запрокинув голову, засмеялся так, что слезы выступили на глазах.
Чинара протянула ему, принесенный сверток, приготовленный Насипой Каримовной.
Не положено, гражданочка! строго поднялся с места дежурный, Сдайте по инструкции, в окошечко.
Ну что ж, засмеялась Чинара, не решаясь вслух произнести непривычные для ее губ ласковые слова, но они все же помимо ее воли вырвались на свободу, смутив ее окончательно.
Уходя, она успела заметить, оглянувшись украдкой, какими уверенными и счастливыми стали глаза парня. И Чинара поняла: «Такого можно было только неправдой сломить. А теперь и неправда бессильна, теперь он лучше с жизнью расстанется, чем вернется к прежнему»
Суд над Колдошем Чинара помнила сбивчиво. Она сидела тогда в первом ряду, чтобы Колдош все время видел ее, чувствовал, как верит ему и желает добра. И Колдош то и дело поглядывал на нее, не решаясь улыбнуться. Одна Чинара только могла прочесть этот взгляд: не волнуйся, все страшное позади
Чинаре иногда казалось, что они в этом огромном концертном зале комбинатского клуба, привыкшем к шумной реакции зрителей и заманчивым человеческим историям на сцене, совершенно одни, и им необходимо многое решить и понять для себя, для своей дальнейшей жизни.
А люди? Люди были захвачены сегодня не выдуманной драмой, а подлинной человеческой судьбой, где нельзя было допустить ни малейшего промаха, ни малейшей несправедливости.
Особенно запомнилось Чинаре выступление от имени общественности комбината старого Жапара. Он брал Колдоша в свою бригаду и в семью, да, так он и сказал в семью. И по залу разнесся добродушный смешок, мол, своего не заимел, так решил присвоить готовенького Пронесся и замер, потому что все прекрасно понимали, где они находятся и для чего. Что и говорить, аксакал умел пронять человеческую душу, заставить сердца многих биться в унисон.
Под аплодисменты Жапар спустился в зал, на свое место, вытирая вспотевшую от возбуждения лысину.
Чинара обернулась вслед Жапару и машинально отметила, что Алтынбек на суд не пришел, нет почему-то и Бабюшай. И вдруг она увидела лицо Шайыр, бледное, неподвижное, с полуприкрытыми веками. Чинара перехватила взгляд матери и показала ей глазами на Шайыр, и Насипа Каримовна, натыкаясь на чужие ноги и извиняясь, стала пробираться к Шайыр, наконец добралась, взяв под руку и шепча ей что-то на ухо, вывела из зала.
«И что это с ней вдруг», недоумевала девушка. Откровенно говоря, Шайыр она не только не любила, но и не уважала, видя ее откровенные заигрывания с комбинатскими рабочими. Чинара была еще слишком молода, слишком неопытна, чтобы хотя бы чуть-чуть быть к ней снисходительной. Ее никогда не интересовала и не трогала душещипательная, по ее выражению, история Шайыр с Парманом Теперь она смутно припоминала, что был у Шайыр от той неудавшейся любви ребенок, то ли мальчик, то ли девочка, с которым разлучили ее родители, ревностные мусульмане и деспоты Что-то было еще, но что, Чинара так и не вспомнила, да и не до того ей было тогда
Люди выходили из зала в тот день довольные, растроганные, даже размягченные, возбужденно переговариваясь, ведь пережитые вместе и горе, и счастье сближают быстрее и теснее, чем долголетнее существование бок о бок в одном доме или на общей улице. Радовались за Колдоша, вернувшегося, вернее, возвращенного в комбинатский коллектив.
Нет, что ни говорите, а Жапар наш джигит, воин! Рано мы его в аксакалы перевели, собирая смешливые морщинки вокруг твердых губ и ясных синих глаз, зычным голосом трубил Кукарев своему соседу, старому мастеру из отделочного. Он у нас еще у-у-у! сжимал Иван Васильевич свой крупный рабочий кулак. Жапар еще всем молодым сто очков вперед даст!
Старый мастер согласно кивал головой, поглаживая седые распушенные усы, мол, и мы не подкачаем, если надо будет.
Увидев Чинару, Иван Васильевич еще больше развеселился.
Ну что, комсомольский секретарь, отобрал у вас ваш хлебушек Жапар, а?
Ох, Иван Васильевич, комсомол ему этого не забудет!
Чинаре хотелось обнять и расцеловать и Жапара, и Кукарева, и всех, кто сегодня отстоял ее Колдоша, их счастье, а в него девушка поверила окончательно, да и как же иначе, что она неверующий Фома, что ли?.. Она любит и любима Колдош свободен, пусть даже условно, пусть с испытательным сроком Колдош не подведет И у них целая жизнь впереди!
Это был первый день ранней, молодой осени. В такую пору даже деревья и травы обманываются иногда и начинают цвести, как будто весной, как будто в самую прекрасную свою пору, без оглядки на морозы и холодные проливные дожди, на ледяные, беспощадные ветры. Так и любовь девушки раскрылась, может, не ко времени? Может, припозднилась к своей весне и своей счастливой песне? Как знать Но что уж там говорить! Эти осенние цветы заставляют людей помнить всю зиму и надеяться, что не пропадает добро и сердечный отзыв, и не боятся они ни стуж, ни ливней, никаких испытаний.