Когда Маматай вышел из общежития, прихватив сверток с бутербродами, все места в комбинатовском автобусе были заняты. Он остановился в проходе, встреченный забористыми шутками парней, и тут услышал звонкий голосок Бабюшай:
Иди сюда.
Счастливый и удивленный, парень протиснулся к задним сиденьям. А Бабюшай подняла свою корзиночку с дорожными припасами, не скрывая, что место держала специально для него, глядела в глаза Маматаю спокойно и уверенно.
Садитесь скорее, дорога не близкая, сказала и отодвинулась к окну, похлопав маленькой, легкой ладошкой по соседнему сиденью.
Маматай осторожно опустился и все же невольно коснулся упругого, горячего бедра: вдруг перехватило дыхание, ударило в виски, учащенно забилось сердце. «Что это со мной? Любовь? смятенно пронеслось у Маматая в голове. Но ведь это совсем не похоже на то, что было у нас с Даригюль!..»
Парень смущенно отвернулся. Ему страшно было встретиться глазами с Бабюшай, увидеть насмешку или просто равнодушие. И Маматай стал делать вид, что любуется открывшимися вдруг горами.
Автобус вырвался из тесноты городских улиц. Под колеса весело убегала лоснящаяся свежим, накатанным глянцем дорога. Она причудливо извивалась, повторяя многочисленные повороты быстрой речки с живописными песчаными островками и ракитами, густыми луговинными зарослями тюльпанов, алых, как щеки деревенских красавиц, знающих тайные травы, от которых румянец рдеет еще гуще, еще зазывней
Перед глазами Маматая проносились саманные домики и дувалы с легким кружевом цветущих садов над ними. И вот уже автобус, покрыв десятки километров, оставив позади человеческое жилье, свернул на горную дорогу и замедлил ход, как бы предлагая пассажирам выбрать поудобнее приют для купания и отдыха.
Глаза разбегались от встречных красот, то и дело слышались восхищенные возгласы. Когда же автобус обогнул очередную скалу и оказался в узкой долине, зажатой между крутым, заросшим кудрявым кустарником склоном и речной стремниной, у ребят дух захватило от восторга. Прорвав наконец низкие лиловые тучи, готовые каждую минуту разразиться проливным дождем, солнечные лучи коснулись воды и она начала отливать яркой синевой, скользнули по цветам и они открылись им навстречу разноцветными, ароматными чашечками. И вот уже вся долина засияла, зазвенела на разные голоса
Пассажиры, улыбаясь, вылезали из автобусов, разминали уставшие от долгого сидения ноги, подставляли солнцу зажмуренные, разомлевшие лица. Хорошо. Спокойно. И воздух легкий, пахнущий вершинными снегами. Ублаготворенно, томно жужжат пчелы. А над рекой, как микровертолеты, зависли стрекозы.
Первыми устроились на расстеленных плащах признанные комбинатские парочки, тихо обменивались между собой ленивыми замечаниями. Тут же на мелкой травке сбились в круг волейболисты. И только самые отчаянные из приехавших бросились к реке. Среди них, конечно, и Маматай.
Горная вода обжигала, перехватывала дыхание. Разгоряченные ледяным купанием, джигиты с гортанным криком выскакивали на берег и принимались гоняться за девушками, не решающимися войти в речку. Шутки и веселая возня оглашали окрестность, а эхо множило это молодое веселье и возвращало упруго, как будто тоже играло в волейбол
Маматай, ухватившись руками за прибрежный валун, вдруг увидел Бабюшай, замер от волнения. «Неужели Букен, возможно ли?» не поверил своим глазам, потому что привык к ее простенькому ситцевому платью, низко, почти до самых бровей, повязанной косынке; в домашних шлепанцах, чтобы не уставали ноги, девушка казалась ему и в цехе уютной и привычной. Отношение у Маматая к ней складывалось ровное, скорее нежное, чем пылкое Сегодня же он по-новому открывал Бабюшай для себя: черный купальник оттенял белизну тела, туго обхватывал полную грудь, подчеркивал стройность девичьего стана. Бабюшай была красива налитой, цветущей красотой. В ее движениях уже не было незрелой угловатости, они были свободными, плавными, раскованными. Чувствовалось но всему, что Бабюшай вполне сознает свою привлекательность и не стесняется ее. Она спокойно встретила восхищенный взгляд Маматая, и парень отвел глаза, не захотел показать растерянности, унижающей, по его мнению, мужчину.
А девушка как ни в чем не бывало вошла в воду, но купаться не стала Бабюшай не была бы Бабюшай, если бы вдруг украдкой не набрала полную пригоршню воды, и, звонко смеясь, не облила греющегося на валуне, притихшего Маматая, и не кинулась бежать по берегу, разбрасывая быстрыми ногами серебристый речной песок.
Как тут быть Маматаю, как удержать себя в узде, когда ноги сами подняли его и понесли неудержимо и властно по тому же искристому песку? И вот уже трепетная Бабюшай в его сильных руках. А Маматай совсем теряет голову от этой близости, оттого, что глаза у девушки озорные, жаркие, с загадом, а руки не очень настойчиво упираются в его грудь. И Маматай легко поднимает ее, теплую, податливую, и несет на самую середину потока, вместе с ней погружается в пенистую стремнину. Бабюшай только и успевает крикнуть:
Сумасшедший!
«Конечно, сумасшедший» соглашается про себя Маматай, ощущая приятную теплоту, разлившуюся по всему телу, теплоту общности сердец и какой-то неведомой тайны, связавшей их с Бабюшай тонкой, пока еще непрочной ниточкой. И, боясь за нее, такую слабую и нежную, они, не сговариваясь, решили идти домой пешком И в этой их первой совместной дороге заботливо сопровождало солнце, огромное огненное колесо. Оно коснулось вершинного горизонта только тогда, когда Маматай с Бабюшай, взявшись за руки, вошли в город.
Маматай смотрел на девушку и думал, что совсем о ней ничего не знает ни о ней, ни о семье. Решившись наконец спросить Бабюшай о ее отце, он услышал в ответ заливистый, веселый смех и обиженно замолчал.
Опять обиделся. Чудак, да ведь ты с моим отцом чуть ли не каждый день встречаешься на комбинате. Только ты, Маматай, наверно, один не знаешь, что мой отец Жапар-ага
Жапар-ага? Аксакал? Маматай так резко остановился, что чуть не потерял равновесия. Мой наставник? Невероятно
Маматай нисколько не преувеличивал, назвав Жапара-ага своим наставником. Совсем недавно, сразу же после ответственного назначения, Маматая пригласил к себе в партком Кукарев для напутственного слова.
Знаю, что веришь мне, Маматай, крепко, по-мужски пожимая руку молодому инженеру, приподнялся со стула парторг, и от доброго совета не отмахнешься
Кукарев задумался. И Маматай с горечью заметил, как постарел и побледнел Иван Васильевич, как устало ссутулились плечи. А Кукарев молчал, видно, собирался с мыслями. Наконец он взглянул на Маматая доверительно и серьезно.
Начальник производства, у кого ты теперь заместитель, молодой инженер, опыта тоже кот наплакал Кукарев добродушно похлопал Маматая по плечу. Так вот, если что, есть у тебя старший мастер Жапар-ага Опирайся на него И мы поможем.
Конечно, старший Маматай сделал многозначительную паузу, улыбнулся, по рангу положено подчиняться.
Не ожидал от тебя, парень, нахмурился Кукарев, отчего лицо его прочертили глубокие, горькие морщины. Конечно, ты дипломированный инженер, но не зарывайся Жапар практик с почти полувековым стажем технику и технологию производства постиг не только головой, но и руками Жапар мудрец, человек с высокими моральными принципами. Он еще на шелковом комбинате получил почетного «Мастера-воспитателя»! Вот теперь знаешь все, больше тебя не задерживаю
Маматаю было радостно сознавать, что рядом с ним такие отзывчивые и заботливые люди. И все-таки была и горечь, подспудная, затаенная, горечь осознания того, что его отец перед его внутренним взором тут же появлялось лицо старика с торчащими, тронутыми сединой усами, до боли родное, на котором каждая морщинка знакома, с такими же крупными рабочими руками, как у Жапара или у того же Кукарева, работал всю жизнь ради денег, ради приобретательства копил деньги для них, своих детей, но никогда не потратил ни копейки, по его понятиям, на «чепуховые забавы». И у него, Маматая, нет и не будет таких воспоминаний об отце, как у Бабюшай, ездившей с Жапар-ака в Крым Не было у него со старым Каипом и ночевок в степи, задушевных разговоров и чуткого молчания вдвоем, когда слов не надо, когда легко и согласно думается и вспоминается
* * *
А вот и наш замначальника производства! Иди сюда, Маматай!
Каипов увидел улыбающегося Алтынбека среди принаряженных и торжественных ткачих. Тут же был безмятежный Парман и еще три-четыре наладчика. Около них крутился юркий фотокорреспондент, усиленно щелкающий фотоаппаратом, который, увидев Маматая, выжидательно остановился.
Ну скорее же, тебя одного ждем, опять нетерпеливо позвал Алтынбек.
Но Маматай наотрез отказался:
Заслужить надо такую честь! И тут же узнал: Что, специально приехали снимать нашу бригаду?
Не-ет, замялся Алтынбек. Интересует газету наша автоматическая линия в отделочном та, что монтируется Ну да все равно И у тебя есть, что снять. Руки у твоих девчат золотые! И Алтынбек лихо подмигнул ткачихам, мол, видите горой за вас стою.
Линия еще только монтируется, а звону уже! сказала Халида, ревниво скосив глаза на застывшего в нерешительности корреспондента.
Нет, Халида, ты не права, покровительственно взглянул на нее главный инженер. Автоматика в отделочном это практическое свидетельство научно-технической революции на нашем комбинате!
Несмотря ни на что, введем мы линию раньше срока Твой муженек, Халида, не допустит, чтобы главный инженер бросал слова на ветер. На тонких губах Алтынбека сияла неизменная улыбочка, давно уже никого не трогающая и не вдохновляющая. К ней привыкли так же, как и к его безукоризненному костюму, отполированным ногтям и прямой походке.
Главный инженер явно недооценивал темперамента черноглазой Халиды. Подбоченясь, она стала наступать на Алтынбека, приговаривая:
Ах вот как! Значит, ты, Алтынбек, в ответе за то, что мой муж забыл о доме днем и ночью в цехе?
Несознательная ты, Халида, нет у тебя гражданского долга, как мог, защищался Саяков, благоразумно отступая за спины ткачих.
Значит, вы многого ждете от линии? перешла на серьезный тон ткачиха.
А как же. Станет легче труд, улучшится качество продукции, загибал пальцы на руке Алтынбек, высвободятся рабочие руки
И тут всех насмешила юная Сайдана. Она всплеснула руками, а потом, прижав их от смущения к раскрасневшимся щекам, воскликнула:
О аллах! Если всю работу сделают машины, мы-то на что?..
Не волнуйся, сестренка, и нам дела хватит. Станешь отличной ткачихой, как Бабюшай, никакие машины не страшны. И радовался про себя, что Сайдана наперекор старому Каипу приехала к нему на комбинат и упорно овладевает под началом у Бабюшай рабочей сноровкой.
Сайдана же очень быстро забыла свои, только что пережитые огорчения. Она улыбалась, узнав, что фотография будет помещена в республиканской газете и ее, конечно, увидят кишлакские подружки. Сайдане к тому же нет нужды опасаться, что ее не разглядят земляки, если получится неразборчиво корреспондент обещал подписать снимок: «Красавица Сайдана учится ткать ситцы». И девчонке верится в то, что ее веселые подружки, увидев, какая она счастливая на снимке, обязательно приедут учиться на ткачих, чего ей пока не хватает для полного душевного комфорта.
Бабюшай смотрела на Сайдану, такую доверчивую, по-детски открытую, и улыбалась. Кто знает, чему? Может, своим мыслям, а может быть, вспоминала себя такой же зеленой и смешливой и немножко завидовала тому, что у Маматаевой сестры все сейчас впервые, все внове, светло и искренно, не охлаждено житейским опытом. И Бабюшай осознавала всю ответственность и за Сайдану, и за всех учениц, пришедших на комбинат, за их счастье. И еще: только почувствовав интерес к работе и уважение к себе, ученики смогут поверить в свое рабочее призвание.
* * *
Маматай узнал о предстоящем собрании сразу же, как вернулся в цех после десятидневной командировки. Собрание должно было подвести итог их полугодовой работы, их ткацкого производства и обсудить кандидатуры передовых рабочих, выдвинутых на присвоение звания ударников коммунистического труда. У парня так все внутри и перевернулось от возмущения, когда он в списке увидел и фамилию Пармана. «Парпиев ударник коммунистического труда, виданное ли дело!.. Да, но об аморальном поступке Пармана на комбинате многие и не подозревают Как отнесутся люди к моему выступлению против кандидатуры Пармана? Работник он старательный, умелый, а по делам в первую очередь у нас и судят о человеке» так рассуждал Маматай, направляясь со списком в руках в партком к Кукареву.
Парторг долго сидел, опустив глаза, узнав об истории Пармана и Шайыр и еще о многом, что удалось заметить Маматаю за своим подчиненным. Судя по всему, рассказ парня его расстроил. Наконец он встал из-за стола, тяжело опираясь на палку, прошелся по кабинету. Маматай видел, как дрожали руки у парторга, когда он вернулся на свое место, и стал машинально перекладывать папки на столе.
Знаешь, дружок, обратился он к Маматаю. Все это не так просто Будем разбираться. А пока иди и спокойно работай несправедливости не допущу, обещаю тебе.
Маматай шел в цех и вспоминал, с кем на комбинате он разговаривал о Пармане: «С Бабюшай Вот сейчас с Кукаревым Да, еще пробовал с Алтынбеком!» Но главный инженер даже слушать не захотел, отмахнулся, мол, некогда, дела
Большую часть собрания заняло выступление главного инженера о выполнении производственных обязательств, о плане работы. Он привел много цифр, сравнил их с предыдущими показателями и, наконец, перечислил передовиков, среди которых был особо отмечен Парман. Речь Алтынбека лилась гладко, без заминок, не раздражала слуха, даже ласкала его. Надо сказать, что и главный инженер старался угодить слушателям изо всех сил и спустился с трибуны, вытирая белоснежным платком вспотевший лоб.
Кукарев говорил спокойно и просто, не повышая голоса, не навязывая своего мнения, а убеждая на примерах из повседневной жизни комбината: о значении коммунистического труда, политическом и социальном, для общества и для каждого человека в отдельности не как рабочей единицы, а личности, сознательной и требовательной к себе и другим
Сумел-таки парторг задеть присутствующих на собрании за живое. Зал зашумел, как улей, послышались дельные замечания и предложения.
Кукарев выжидательно поднял руку:
Тише, товарищи, не все сразу! Давайте начнем обсуждение предложенных кандидатур передовиков. Он внимательно осмотрел присутствующих: Ну, хотя бы с тебя, Маматай, прошу
Парень поднялся на трибуну, глухо прокашлялся. Видно было, как он волнуется.
Разрешите мне, начал он глуховатым севшим голосом, поздравить наших передовиков, и вдруг не выдержал, заспешил, скомкал выступление: Я против, товарищи, чтобы Парману Парпиеву присвоили звание ударника комтруда! Не заслужил он его. Вон он сидит, Парман-ака Пусть сам признается во всем, что не достоин, потому потому что лучше если сам он, а не я назову причины
Алтынбек, хотя и ничего не понял из сказанного Маматаем, начал нервничать. Главный инженер больше всего не любил, когда начинались по его выражению незапланированные эксцессы. Вот и сейчас спланированный им, отлаженный механизм собрания начал давать перебои Алтынбек поспешил на помощь.
Товарищ замначальника производства, официально, строго перебил он Маматая, что это за безответственные разговоры? Кандидатуры обсуждались в бригадах Я сам за этим проследил! А бригада Пармана-ака стабильно перевыполняет плановые задания. Алтынбек укоризненно посмотрел на Кукарева, как бы призывая его помочь навести порядок.
Разговор идет о коммунистическом труде. Правильно я говорю, товарищ Саяков? О ком-му-нис-ти-чес-ком! Так почему же вы ограничиваетесь производственными показателями? Кроме того
Алтынбек резко перебил Маматая: сейчас для него главное было не только не дать говорить ему, но и убедить присутствующих в предвзятости и безосновательности маматаевских суждений.
Говори конкретно, к чему эти голословные обвинения.
Послышались и из зала выкрики:
Говори, Маматай.
Правда, должны же мы знать, в чем дело.
Характер ему Пармана-ака не нравится!
Да тише вы все! Маматай совсем растерялся:
Не о характере говорю, а об отношении к людям! Равнодушный он, вот что!