Путь на ИндигиркуПовесть о том, что действительно было
Часть первая
I
Ненастным выдался август сорокового года на рейде Индигирки в мелком арктическом море. Всю ночь вцепившийся якорями в песок бара рейдовый пароходик «Шквал», на котором мы временно обосновались, швыряло из стороны в сторону. К утру ветер начал стихать. Глухие удары пятки руля о песчаное дно становились все реже и реже. Я поднялся с палубы каюты, где мы разлеглись на ночь на стеганках, и вышел наружу. Космы облаков неслись над самыми волнами, туманя даль. С кормовой палубы «Шквала», на которой я стоял, можно было рукой достать мутный гребень очередного вала, катившегося с носа. И все же ветер больше не срывал с волн пены и не оплетал их сетью ряби.
Мористее нас неподвижно, словно скала, врос в пенистые волны черный корпус большого грузового парохода «Моссовет». На нем мы приплыли сюда из Мурманска по Северному морскому пути. Но принимавшим с «Моссовета» грузы речным судам штормовой ветер сулил аварию, и они ушли ближе к земле, в устье Индигирки. Их совсем не было видно, и только одно их них, колесный плоскодонный пароходик, раскачивалось на волнах почему-то неподалеку от нашего «Шквала».
Перебарывая посвист стихающего ветра, с одиноко качавшегося речного парохода послышалось звонкое восклицание:
Эй, капитан, любить будешь?
Там на корме, держась за буксирную арку, стояла худенькая девчонка в светлой блузке с короткими рукавами. Удлиненный разрез глаз и широкое переносье изобличали в ней якутку. Сначала я даже не сообразил, кому она крикнула, потом вспомнил, что на мне непривычная морская форма, а на палубе никого, кроме меня, нет. Я смешался и отвернулся, сделал вид, что разглядываю волну у самого борта.
Не туда смотришь! крикнула она.
Я невольно поднял глаза. Ветер трепал у колен подол ее платья и спутавшиеся на плечах прядки смоляных волос.
Давай лодку, приплыву к тебе, донесся озорной возглас и заливистый смех.
Знала бы она, что жить нам рядом, что мы еще встретимся.
Стекло рулевой рубки надо мной отодвинулось, выглянул сухощавый человек в одной тельняшке, капитан «Шквала» Андерсен. Кивнул мне, сказал:
Привыкла к мужикам девка. Не обращайте внимания. Заходите, продолжал он, отворяя дверцу рубки.
Я поднялся по невысокому трапу и вошел в рубку. Приятно было, что капитан «Шквала» не оставляет без внимания меня, только что кончившего институт журналиста, приплывшего в распоряжение Индигирского политотдела. Ну что я для него в своих отутюженных черного сукна брюках и в таком же только темно-синем кителе? Не в пример той девчонке с речного парохода, он прекрасно понимает, что я никогда не видел моря и что морская форма на мне не более, как бутафория. В рубке я увидел висевший на переборке выцветший и потертый его китель, пуговицы совсем потускнели. И в первый раз мне стало стыдно своего шикарного вида, которым я наивно гордился и в поезде, и в Мурманске, и на «Моссовете», где в комфортабельных каютах чувствовать себя моряком было легко и приятно.
Девчонка на речнике обхватила себя за плечи и, спасаясь от холодного ветра, побежала по качающейся звонкой стальной палубе в кормовые каюты.
Дуреха, сказал Андерсен. Лееров на корме там нету, недолго и за борт.
Девчонка благополучно добежала к трапу в каюты.
Капитан наклонился к начищенному медному рожку переговорной трубки и отдал распоряжение приготовиться к отходу.
Надо у начальника речного пароходства спросить, когда возобновим перевалку грузов с «Моссовета», ветер стихает, пояснил он распоряжение об отходе. Как бы капитан «Моссовета» не ушел. Побоится, что забьет льдом проливы, все бросит и уведет пароход. Да и мне, чем раньше, тем лучше обратно на Чукотку, в Певек. Я к вам только на время рейдовых работ, на Индигирке своего морского порта нет и в помине.
Машина ожила, корпус «Шквала» дрогнул. Лебедка потянула цепь якоря., Не дожидаясь, когда вся цепь будет выбрана, пароходик заспешил к «Моссовету» и подошел к его борту с подветренной стороны, качки здесь почти не было. Рулевая рубка рейдового пароходика едва достигала края борта морского великана. Андерсен надел свой потрепанный китель и, кивком пригласив меня, ловко полез по веревочному трапу на высокий борт. Не без опаски и я последовал за ним.
Начальник речного Индигирского пароходства Васильев, с которым собирался говорить Андерсен, и начальник политотдела Кирющенко во время шторма оставались на морском пароходе, приводили в порядок грузовые документы. Это были первые люди с Индигирки, которых я увидел три дня назад. Теперь мы застали их в кают-компании, и ни сидели в глубоких креслах с парусиновыми чехлами и просматривали грузовые документы. Оба они, судя по осунувшимся лицам, не спали ночь, уточняя, что успели перегрузить на речные баржи и что еще, предназначенное для Индигирки, оставалось в трюмах «Моссовета». Начальнику пароходства Васильеву было лет сорок, редковатые его волосы торчали во все стороны, как наэлектризованные. У него было некрасивое, слишком широкое, с грубоватыми чертами лицо. Несмотря на усталость, весело светились живые глаза. Носил он охотничьи с низко отвернутыми голенищами сапоги, что придавало ему несколько экзотический вид. Мое главное начальство Кирющенко был сдержаннее и недоступнее. Китель на нем был помят, рукава наезжали на руки до самых пальцев. Мне он показался человеком простоватым и сейчас чем-то раздраженным. Едва оба они три дня назад появились на «Моссовете», приплыв на речных судах с далекой, не видной отсюда «земли», я почувствовал, что между ними идет внутренний поединок, смысла которого не мог понять. Чего-то они никак не поделят, в чем-то не могут согласиться друг с другом.
Что будем делать? спросил Андерсен, обращаясь к Васильеву. Шторм стихает, надо бы речные суда подтянуть да начать разгрузку, каждый час дорог. Если ветер еще раз поднимется, капитан уведет «Моссовет», рисковать не станет, я давно Рынцина знаю, из поморов, дядька крепкий. Попомните мое слово, без грузов останетесь.
Прикажи своему радисту вызвать суда из устья Индигирки, сказал ему Васильев. Да, пожалуй, ты здесь больше и не нужен, можешь топать на Чукотку в Певек, тоже конец не малый
Рано его отпускать, суховато возразил Кирющенко, рано, товарищ Васильев. «Шквал» еще может понадобиться.
Светлые глаза Кирющенко, едва заметно щурясь, смотрели строго; обветренные, все в морщинках губы были плотно сомкнуты.
Позвольте мне распоряжаться, сказал Васильев. За разгрузку я отвечаю, подменять начальника пароходства незачем.
Отдавать распоряжения будешь ты сам, сказал Кирющенко, уперев в Васильева холодный взгляд. Рекомендую тебе, как коммунисту, не отпускать рейдовый пароход. Ответственность на мне не меньшая, чем на тебе, забывать этого не надо.
Андерсен, поглядывая то на одного, то на другого, примиряюще сказал:
До Певека я в любое время дойду, спешить мне некуда, подожду. Сейчас радисту скажу, чтобы вызывал суда из устья
Если сам останешься, дело другое, сказал Васильев, как бы ставя точку.
Один-то ваш пароход здесь, сказал Андерсен, «Индигирка». Так и не ушел в реку, с вечера качается, небось вся команда от волны полегла.
Как здесь?! воскликнул Васильев, поднимая на Андерсена блеснувшие гневом глаза. Зарылись мы в накладных, некогда было пойти взглянуть.
Кирющенко понимающе хмыкнул, сказал:
Пьянствует опять капитан Линев. Это точно. Взял бы ты его в оборот, товарищ Васильев. Так и пароход недолго угробить.
Я с ним разберусь, ответил Васильев таким тоном, точно отвергал вмешательство Кирющенко в свои отношения с капитаном «Индигирки».
Андерсен встал и вразвалочку вышел из каюты.
Сколько я его знаю, всегда такой, сказал Васильев, провожая его теплым взглядом. И спорить не станет, и в беде не оставит. Настоящий моряк!
Голос Васильева отдавал мужественной хрипотцой. Некрасивое лицо, освещенное улыбкой, совершенно преобразилось, стало мягче и теплее.
Пойду-ка взгляну, где «Индигирка», сказал Кирющенко, словно возражая в чем-то начальнику пароходства, и тоже вышел.
Васильев крепко откашлялся и потупился, я понял, что он не пойдет смотреть, где «Индигирка».
Мне хотелось понять этого человека, узнать, что происходит между ним и Кирющенко, но сказать об этом прямо было нельзя, и я спросил, трудно ли работать на Индигирке.
Неосвоенная река, с охотой заговорил он, всего пять лет назад, в тридцать пятом, первые пароходы морем перегнали. Ни береговой обстановки, ни пристаней А душе широко живется неожиданно заключил он, и глаза его опять заискрились. Все своими рукамии погрузочные работы, и строительство домов, и дрова для пароходов Как на пустынном острове. Летом не пройти, не проехать, никаких дорог, только река. Он посмотрел на меня и хрипловато рассмеялся. Вижу, не верите, сказал он.
А город Зашиверск? немного запальчиво сказал я.
На карте в Большой советской энциклопедии стояло это название.
Васильев перестал смеяться.
Старики говорят, в кривунах за шиверами, отсюда вверх по реке с тысячу километров, стояла в древности казацкая крепость, обстоятельно и как-то строго заговорил Васильев. Оттого и название: Зашиверск, за шиверами. Не раз доводилось мимо проплывать. Холмики под скалой стрелками дикого лука поросли, и стоит там старая-престарая церквушка. Смотришь с парохода, тоска одолевает. Говорят, люди давным-давно вымерли от какой-то болезни
II
Васильев нахмурился и замолчал. Вот и рассказать умеет интересно, и к судьбе тех людей не остался безразличен. Молчал и я, боясь потревожить его неловким вопросом.
Про Семена Дежнева слыхали? негромко спросил Васильев.
Я кивнул.
Состоял на казацкой службе в Тобольске, затем в Енисейске, продолжал Васильев. Потом объявился в Якутске. Установлено историками, без двух годов триста лет назад добрался до Индигирки и проплыл ее всю до Северного Ледовитого океана, где и мы сейчас плывем. Вот жизнь была! Ну а мы чтохуже дежневских казаков? Вот так подумаешьи отступать, когда трудно, не захочется Он заговорил со свойственной ему живостью:На морской рейд чуть не опоздал. На плоту пришлось по реке Аркале, притоку, сплывать в Индигирку. Катер мой на мель сел. Ходили разведать, можно ли геологов в верховья Аркалы, где охотники уголь нашли, катером забросить, и на мель напоролись.
Как же геологов на Аркалу забросить? живо спросил я, думая о том, что и я теперь буду жить этими заботами. Дела будничные разом заслонили собой подвиги дежневских казаков.
По первому снегу, сказал Васильев. А путь немалый: триста километров от затона по тайге. Да-а, протянул он, жалко, сорвалось катером! Один неделю сплывал на плоту Течение несет быстро, тишина, зверь непуганый, то лису увидишь на водопое, то медведя, лоси всем семейством у воды топчутся. Ну это я немного увлекся, к делу не относится А вы спрашиваете, трудно ли? Я вам по-другому отвечу: интересно! Правда, это мое путешествие некоторым не понравилось
Открылась дверь, вошел Кирющенко. Мой собеседник замолчал и нахмурился.
А я-то думал, тут город сказал я, не обращая ни малейшего внимания на появление своего начальства.
Кирющенко окинул нас, мирно расположившихся в покойных креслах, неприязненным взглядом и, обращаясь ко мне, сказал:
Город! Не туда приехал, может, и будет здесь когда-нибудь, лет через десяток, город, если найдем что-нибудь в земле И, видно, объясняя свою резкость, добавил:Говорят, ты, пока плыли сюда, только и делал, что разгуливал по палубе в своем отутюженном виде. Арктикой любовался и самим собой. А Рябов отстоял несколько вахт в кочегарке.
Рябов, скромный человек в очках, с откинутыми со лба длинными прядями волос, был назначен редактором политотдельской газеты, в которой мне предстояло работать литсотрудником. Замечание Кирющенко вогнало меня в краску, возражать было нечего, самим собой я любовался, пожалуй, даже больше, чем Арктикой.
Вот что, решительно проговорил Кирющенко, в креслах сидеть некогда, возьмись-ка за организацию бригады грузчиков. Геологов позови, целая экспедиция приехала, они уже на «Шквале». Андерсен прав, без грузов можем остаться «Индигирка» и верно рядом стоит, сказал Кирющенко и уперся в Васильева своим холодным, немигающим взглядом.
Васильев опустил глаза и ничего не ответил. Шея у жесткого ворота кителя налилась крутым румянцем.
Мне хотелось подождать, послушать, что они еще будут говорить об «Индигирке», но Кирющенко напустился на меня:
Шел бы, пока Андерсен у борта. Отвалит на рейд на якоря, и не доберешься до него.
Я отправился на «Шквал».
К середине дня вокруг «Моссовета» мерно покачивался на стихшей волне весь индигирский флот: вдобавок к «Индигирке», что самовольно осталась на морском рейде, несколько колесных пароходов, плоскодонные речные баржи и даже одна пятисоттонная морская с глубокой осадкой. Целый плавучий город!
Моя бригада из геологов и бухгалтеров перебралась на палубу одной из речных барж. Мы столпились неподалеку от трюмного люка, наблюдая, как баржевые швартуются к высокому борту «Моссовета». Работали они быстро, споро, и лишь один среди них, крепкий коренастый якут с развалистой походкой, выделялся своей неопытностью. То он хватался за крученый, неподатливый, в руку толщиной, канат не там, где надо, то мешался под ногами и его незлобиво отталкивали, чтобы быстрее накинуть канат на кнехты и задержать баржу у борта морского парохода. Матрос-якут покорно отходил в сторону и сейчас же опять бросался на помощь товарищам. Если успевал сделать то, что делали остальные, его никто не замечал, но стоило ему замешкаться, как опять его оттесняли и какое-то время он стоял в стороне, выбирая момент, чтобы прийти на помощь товарищам.
Упорный малый, с усмешкой сказал кто-то из моей бригады.
Поодаль от нас, сунув руки в карманы ладно сшитой телогреечки, зябко вобрав голову в плечи, стояла женщина в легкой юбке и сапожках и тоже следила за неопытным матросом. Спутавшиеся волосы ее выбивались из-под платка, я не сразу признал в ней ту, что утром кричала мне с палубы речного парохода.
Данилов! позвала она, когда матрос-якут оказался еще раз оттесненным.
Он отмахнулся от нее, бросился помогать собирать в бухту лишек каната, и опять его кто-то из матросов опередил.
Да поди ж ты сюда! раздраженно прикрикнула она и сказала что-то по-якутски.
Данилов подошел, она быстро заговорила на своем языке. Он односложно отвечал. Отходя от нее, сказал с акцентом, неправильно произнося слова:
Нада работать Матрос хочу Нада
Он снова засуетился, больше мешая своим товарищам, чем помогая им.
Озорное чувство заставило меня приблизиться к девушке в стеганке и, никак не называя ее, сказать:
Ну вот я и пришел
Она отчужденно, не узнавая, взглянула на меня. И тотчас блеснула улыбка, она засмеялась, запрокидывая голову.
Капита-ан протянула она, переставая смеяться, наверное, восклицанием этим давая понять, что узнала меня, и опять звонко расхохоталась.
К нам подошел один из матросов, высокий, гибкий, как тростинка, с холодными синими глазами, в прожженном, с рваными полями, брезентовом плаще, подвязанном обрывком веревки.
Чего, Маша, он привязался к тебе? спросил парень, будто и не замечая меня, но потеснив неожиданно сильным плечом.
Так!.. сказала Маша и отвернулась.
Растекалась!.. угрожающе воскликнул парень.
А тебе какое дело? зло сказала Маша. Улыбка сбежала с ее лица, взгляд стал острым, неприятным.
Иди в рубку к Наталье, ветер холодный, настойчиво произнес парень.
Что ты смотреть за мной вздумал? сказала Маша. Тебе-то что, с кем я разговоры веду?
А ничего, огрызнулся парень. Гляди, Наталье скажу
Маша круто повернулась спиной к нему, поправила платок и вытащила из кармана телогрейки тетрадь и карандашпринадлежности, как я успел узнать, учетчика грузов, тальмана.
Из шкиперской рубки вышла девушка, тоже смуглолицая якутка, в малиновых лыжных брючках, туфельках и не по росту большой мужской стеганке, свисавшей с плеч, с длинными рукавами, в которых тонули ее руки. На волосах, аккуратно подобранных сзади и лежавших волной на вороте стеганки, кокетливо, слегка набекрень, сидела меховая шапочка. Совсем не здешний городской вид; если бы не мужская стеганка. Чья одежка? По размерам, наверное, этого парня. Вот оно что