Какой-то якут-охотник вчера у меня ночевал, прочел газету и все рассказал Уехал он утром, добавил Андрей, словно оправдываясь. Я у Данилова спросил, правда ли, думалохотник все наврал Данилов сказалправда, потому и не пришел сегодня. Не желает он больше с вами
Зачем ты пошел узнавать у него? Ну, зачем? Как ты мог?.. говорил я, плохо сознавая, что говорю. Зачем, для чего? Ведь там не было написано, кто это Даже я не знал, кто, Семенов мне не сказал Зачем же тебе?..
Правды вы боитесь, а я правду всегда хочу Правду, понимаете?
Да зачем же ты к нему пошел? Это же давно было, Данилов теперь другой. Что же ты так, безжалостно?..
Это вы себя спросите проговорил Андрей. В голосе его уже не было прежней уверенности. Вы грамотный к нам приехали, все вы знаете Зачем вы оставили, почему не вычеркнули? Вот вы о чем себя спросите
Да сказал я, опускаясь на лавку, да, надо было вычеркнуть
Андрей молчал, что было для него совсем необычно. Не сказав больше ни слова, пошел к выходу. У фанерной дверцы он остановился, постоял в раздумье, круто повернулся и стремительно вышел из палатки.
Я сидел на лавке и как-то подсознательно ждал, что вот сейчас поднимется еще кто-нибудь, и еще, и в конце концов я останусь в палатке один. Дорепетировался!
Мы сидели молча довольно долго, минут пятнадцать. В душе моей набегала какая-то горькая накипь обиды, разочарования, усталости Ничего-то у меня не получается ни в драмкружке, ни в газете. Я поднялся, постоял, сунув руки в карманы стеганки и глядя на алеющий маковым цветом бок печки. Как-то внезапно, теряя контроль над собой, воскликнул:
Ну и я пойду Пропади все пропадом!
Повернулся и, налетая на лавки, больно ударяясь об их острые края коленками и со зла распихивая их во все стороны, отчего они с грохотом валились на пол, пробил себе дорогу к выходу.
Над палаткой на полнеба то медленно колыхались, то мгновенно угасали и с новой силой вспыхивали языки зеленоватого пламени. Северное сияние бушевало над моей головой. Поражало страшное безмолвие огненной бури. Я вспомнил то, что говорил Коноваленко, когда мы с ним вместе смотрели на северное сияние. Да, каким крохотным, беспомощным и одиноким чувствуешь себя перед этим молчаливым, призрачно полыхающим на полнеба огнем. Кажется, стоишь посреди безлюдной пустыни, сейчас, сию минуту что-то должно случиться и неоткуда ждать помощи
Я опустил голову и побрел к своей палатке на краю поселка.
За спиной у меня послышались чьи-то поскрипывающие на смерзшемся снегу шаги. Некоторое время я шел, не обращая на них внимания. Точно кто-то толкнул меня, и я, вспомнив предупреждение Коноваленко, обернулся. За мной торопливо шагала женщина в зимнем пальтишке. Я узнал Наталью и устыдился невольного своего страха. Она нагнала меня, выбившиеся из-под шарообразной из пушистого меха рыси шапки прядки ее волос стали белесыми от инея.
Ждала тебя, совсем замерзла, сказала Наталья, не хотела, чтобы меня увидели у вас в клубе. Она помолчала и совсем тихо произнесла:Я больше не буду ходить на репетиции
Я стоял перед ней и молча смотрел себе под ноги на едва искрившиеся кристаллики снега.
Так я и думал наконец сказал я.
Федя совсем не такой, как ты считаешь, заговорила Наталья, поняв, что я догадываюсь, в чем дело. Никто его как следует не знает, его считают грубым, отчаянным. Он просто перестал верить людям, вот и все Вот и все, повторила она. Я не могу с вами там Она кивнула в сторону длинной палатки, очертания которой тонули во мраке ночи.
Ладно, сказал я, не можешь, так не можешь. Мне тоже все равно, пропади пропадом этот драмкружок, насильно ничего не сделаешь
Я повернулся и пошел к своей палатке. Через несколько шагов что-то заставило меня остановиться и оглянуться. Наталья, не двигаясь, смотрела мне вслед.
Иди, сказал я, чего ты стоишь? Никому из вас нет дела
Наталья быстро пошла прочь, и я зашагал к своей палатке. За моей спиной хрустко поскрипывали в снегу ее удаляющиеся шаги.
V
У палатки я почему-то погрозил кулаком продолжавшему бушевать над головой северному сиянию. В матерчатой комнатке моей было почти так же холодно, как и на улочке, материя наружной стенки обжигали пальцы, и лишь стенка между моей и соседней комнаткой, где слышались громкие возгласы и звон бутылок, и не холодила, но и не грела. Там шел пир по какому-то случаю, а может быть, и просто так.
Я опустился на топчан и, не раздеваясь и не снимая меховой ушанки, уткнул локти в колени и подпер руками в рукавицах щеки. Под подушкой рядом со мной завозилась Пурга, пушистый, похожий на шар, щенок лайки, которого я приютил у себя. Когда я в пер-' вый раз оставил Пургу одну, уйдя в редакцию, она, видимо, возмущенная предательством, скинула подушку на фанерный пол, стянула туда же одеяло, разодрала своими крохотными зубами его край, сбросила с тумбочки на пол и растрясла пачку какао «Золотой ярлык», засыпав коричневым порошком всю комнату. Потом, привыкнув, стала в мое отсутствие забиваться под подушку, где я и находил ее, теплую и сладко спящую.
Пурга выползла из-под подушки и, слегка поскуливая, как малый ребенок, стала тереться о мою спину. Я взял ее на колени, она протяжно зевнула и затихла.
Кто-то вышел от соседей в коридор и посветил снаружи на мою дверь так, что из дыр, проделанных финкой, брызнули яркие лучики. В дверь деликатно постучали. Я пригласил войти. Гость распахнул фанерную дверцу и повернул выключатель. Ярко вспыхнула лампочка под матерчатым шатрообразным потолком.
Передо мной стоял Пасечник, нормировщик мастерских, человек молодой, энергичный, прямой. Мне нравился его острый ум и простота обращения, он никогда ни перед кем не юлил. В первый раз я видел Пасечника навеселе, лицо его налилось буроватым румянцем, губы лоснились от жира.
Мы слышали, что вы вошли сказал он. Заходите к нам, мы люди общительные, будем рады Вам когда-нибудь приходилось есть котлеты из мамонта? он спросил это без всякого перехода, немного манерно и заулыбался/
Нет. Вкусные?
Ну, знаете, когда говядина пролежит пять тысяч лет, пусть даже в мерзлоте, всякий поймет, что она не будет таять во рту. Вкус подошвы, продолжал он без всякой иронии. Но поддерживает сознание, что ты питаешься, подобно своим древнейшим предкам Пошли?
Несмотря на опьянение, речь его была связной, логичной, Пасечник оставался Пасечником и под винными парами.
Он приглашал меня выпить, и мне теперь было все равно. Сама земля, казалось, уходила из-под ног. Кому тут нужна святость, Коноваленко был прав, долго пай-мальчиком не продержишься. Так не все ли равно, сейчас или через полгода? Уж лучше с Пасечником выпить, чем с кем-то еще
Ну, что же, идемте попробуем котлет из мамонта, сказал я. Идемте, чего же вы?
Пасечник стоял передо мной и пожимал плечами. Улыбаясь, он сказал:
Прошу извинить, вы поняли меня слишком буквально, вам придется поверить мне на слово. Котлеты из мамонта я ел в прошлом году на морском побережье. В обрыве берега обнажился бок мамонта с рыжей шерстью, и мы попробовали Я делился, так сказать, своими воспоминаниями. Но у нас строганина, действительно тает во рту. Вы знаете, что это такое: замороженный и наструганный лепестками приперченный омуль
Утром я проснулся в своей комнатке, под одеялом, но с отчаянной головной болью. Пурга повизгивала у двери, просилась наружу. Что было ночью, я совершенно не помнил.
Я выбрался из-под одеяла. Фанерный лист на полу обжег ступни, точно раскаленная стальная плита. На цыпочках пробежал к двери, выпустил Пургу, промчался по коридору к выходной двери, открыл ее и так же стремительно вернулся к себе. В одних трусах и майке принялся танцевать около печурки, нащипал лучины, сунул ее в печку, присел, зажав обнаженные локти в колени. Зашумел огонь, матово-синяя стенка печки нагрелась, и спасительное тепло окутало меня.
Все время, пока я выпускал на улицу Пургу, растоплял печку, приводил в порядок постель, я совершенно не думал о том, что случилось вчера в палатке-клубе, точно ничего и не было. Лишь где-то глубоко в душе не покидала меня тревога.
Отчаянный тонкий вопль щенка послышался снаружи. Не одеваясь, я кинулся на помощь. Мрачная темно-красная, заря занималась в тайге, сизые дымы стояли над трубами палаток и бараков. Щенок, уткнувшись черным носиком в поваленное набок ведро, горько плакал. Я присел около, не замечая, что снег жжет ступни. Пурга не могла оторвать от ведра свой острый розовый язычокпримерз к металлу. На улице градусов сорок пять ниже нуля! Что делать? Я прибежал в комнату, с силой пробил кружкой слой льда, образовавшийся за ночь в ведре с водой. От воды язычок оттаял мгновенно, и плач прекратился. Пурга потянулась ко мне, пытаясь лизнуть в лицо. Я сгреб пушистый снежно-белый шарик и побежал в палатку. Все в комнатке дышало жаром, печка шумела, как локомобиль. Мы с Пургой уселись на кровать, и она принялась вертеться и кувыркаться около меня. А я ловил ее, гладил пушистую шерсть и думал о том, как нужно человеку что-то свое, какой-то сокровенный уволок души, который не обязательно выставлять напоказ людям Прочнее тогда стоит на земле человек.
Кто-то с силой ударил снаружи в дверцу, она распахнулась настежь, и в комнату ворвался Рекс, высокий, сильный пес с красивой пятнистой шубой. Рекс был в меру нахален, умел наслаждаться жизнью и не участвовал ни в каких песьих склоках и драках берег свою шубу. Меня он одаривал своим посещением каждое утро. С достоинством сожрав то, чем я его угощал, и вежливо улыбнувшись, то есть немного поскалив свои ослепительные клыки, прижав острые ушки к голове и помахав великолепным хвостом, словно говоря: «Ты же прекрасно понимаешь, зачем я к тебе захаживаю. Такова, брат, жизнь, никаких септиментов!»тотчас скрывался.
Здорово! воскликнул я.
Рекс кинулся ко мне, упер передние лапы мне в плечи и без всякой застенчивости лизнул по щеке горячим языком. Будто не видел меня год.
Пурга слетела с кровати на пол, перевернулась перед ним на спину и заболтала всеми четырьмя пушистыми, похожими на заячьи, лапками. Рекс, красиво изогнув шеюон все делал красиво! поднял свою могучую лапу, словно собираясь поиграть со щенком, но не дотронувшись до него, обернулся ко мне. У него явно не хватало сегодня времени заниматься пустяками. Я выдал ему кусок консервированного мяса, припасенный для себя. Он мгновенно проглотил мой завтрак, как-то между прочим улыбнулся и, не теряя зря времени, покинул нас. Пурга вскочила сразу на все четыре ноги и, навострив ушки, ошарашенно смотрела вслед наглецу.
И тут я все вспомнил И северное сияние, и то, что сказала мне Наталья, и историю с Даниловым, и пьянство у Пасечника
Через полчаса я сидел в кабинете Кирющенко и рассказывал ему то, что вчера произошло в палатке-клубе, а заодно и о том, как нехорошо получилось с Даниловым. Начальник политотдела бесшумно расхаживал по комнате в неуклюжих валенках, сунув руки в карманы, и время от времени поглядывал в мою сторону.
А ты знаешь, что Андрей лежит в больнице раненый? вдруг спросил он.
Я замер на полуслове.
Вчера вечером в протоке ударили ножом. Кто там у тебя первым из палатки ушел? неожиданно спросил Кирющенко останавливаясь против меня.
Коноваленко сказал я, не поняв, почему он спрашивает об этом. И тут же у меня блеснула догадка. Ощущая, как теплеет мое лицо, я торопливо сказал:Он ни при чем Не может быть!
Кирющенко тяжело вздохнул и отвернулся, стоял посреди комнаты и смотрел на пол. Потом взглянул на меня, молча усмехнулся, покачал головой. Наступило тягостное молчание.
Кирющенко первым нарушил его, суховато сказал:
Нашел Андрея на снегу Коноваленко, а потом уже Гринь подошел. Вместе они снесли раненого в больницу в бессознательном состоянии, оба побежали за врачом Вот как! сказал Кирющенко таким тоном, точно возражал мне в чем-то.
Нет! сказал я решительно. Не Коноваленко, кто-то другой
Кирющенко смотрел на меня строго, мне показалось, сейчас скажет что-то для меня неприятное. Но он заговорил совсем иным тоном:
Я давно знаю Коноваленко, за ним числится много разных историй. Но на такое он не пойдет Разве что в пьяном виде. Говорят, вчера был трезвым. Но свидетелей-то нет, он один нашел раненого. А любой скажет, что они друг с другом, как кошка с собакой. Андрей ему прохода не дает за пьянство, знаешь, как он умеет, ни с чем не считается, вплоть до оскорблений. Следователь это по-своему может истолковать: уличающие факты. Вот как!
Надо с Андреем поговорить сказал я.
Врач не разрешает. Да и вряд ли что Андрей сказал бы, ударили его сзади, в спину. Кирющенко уставился на меня своими светлыми, не сулящими ничего доброго глазами и спросил:А ты сам-то помнишь, что вытворял?
Помню, пробурчал я, пьянствовал
Мало того. Ты, говорят, на снегу перед палаткой в одних трусах в пляс пустился на всем честном народе. Хорош секретарь!
Не может быть, я же плясать не умею, изумился я.
Даже не помнишь, что выделывал! взорвался Кирющенко. Так и до белой горячки недалеко. А если выгонят тебя комсомольцы из комитета? Тебе бы в партию готовиться, а ты чем занялся? беспощадно продолжал Кирющенко.
Ничего у меня не выходит, негромко сказал я. Из драмкружка бегут. И еще с Даниловым Ну вот
Кирющенко постоял около меня, помолчал.
Это не оправдание, сказал он.
Я и не оправдываюсь А в трусах утром перед палаткой я щенку язык от ведра оттаивал
Кирющенко опять уставился на меня, видимо, стараясь определить, говорю я правду или вру.
Все разом и случается, когда что-нибудь недорабатываем, сказал Кирющенко, наверное, поняв, что я сказал правду. Поножовщины у нас никогда не было. О преступлении я сообщил в Абый, вызовут из Якутска следователя по особо важным делам, приедет, разберется. Вечером к шести часам на партбюро приходи. Не вздумай только рук опускать, решительно продолжал он, и газета нам нужна, и драмкружок. Не забывай. Иди, берись за дело.
VI
Но сразу взяться за дело я не мог. Совесть моя была неспокойна, мне почему-то казалось, что есть неясная еще для меня связь между ранением Андрея и обидой Данилова, вызванной полной публикацией дневника. Что тут могло быть? Что?..
Постепенно мной овладело странное чувство собственной вины. В чем, за что? Но выполни я просьбу Семенова, убери места, в которых рассказывалось, как теперь стало ясно, о Данилове, не было бы по крайней мере этих сомнений. Я отправился разыскивать Данилова; если есть какая-то связь, он должен знать
Его нигде не былони на конбазе, ни около общежитий, и тогда я пошел на другую сторону протоки к юрте, которую осенью соорудили себе Федор и Данилов. Крохотное жилье с плоской крышей было сработано наспех из тонких стволов лиственниц, снаружи заляпанных комьями глины. За столиком у оконца сидел Федор со взъерошенными волосами и заспанным лицом. На вопрос, где Данилов, он нехотя кивнул на темную занавеску, которой был отгорожен угол, и пробурчал:
Спит
Почему не на работе?
У него спроси, враждебно сказал Федор и отвернулся к окошечку, за которым в глубине тайги цвела зловещая малиновая заря.
Данилов спал, скрючившись на оленьей шкуре, постеленной на голый деревянный топчан, и уткнувшись колючей черноволосой головой в цветастую ситцевую подушку. Мелкие капельки пота выступили у него за ухом. Я позвал его, тронул плечо. Напрасно! Данилов спал похожим на беспамятство сном.
Пьяный? спросил я, поворачиваясь к Федору.
Он не ответил, даже не повернулся ко мне, продолжая смотреть в оконце на зарю. Я присел на грубо сколоченную табуретку, не зная, что делать. Федор скосил на меня взгляд.
Зачем он тебе? спросил Федор, не делая ни малейшего движения, чтобы повернутая ко мне.
Поговорить хотел, как-то машинально сказал я, раздумывая о своем. В Абый мы вместе ездили, а потом он обиделся за этот дневник Разве я в чем виноват?..
Федор повернулся и посмотрел на меня долгим, холодным взглядом.
А где же ты раньше был? спросил он, не отрывая от меня взгляда. А-а!.. он с каким-то ожесточением махнул рукой, едва не ударившись о край стола. Не понять тебе таких, как мы, у которых никого нету, попробовал бы нашей житухи, завыл бы пуще него Федор усмехнулся:Прощения пришел просить!.. О себе, а не о нем ты подумал, об успокоении своей души. Ему вспоминать про то, как он жил, хуже, чем ножом по сердцу, а ты его перед всеми людьми обголил со своей газетой. Федор опять стал смотреть в маленькое без переплетов рамы окно. Как слепой живешь, снова заговорил он, не видишь вокруг себя жизни людской, невдомек тебе, что последнее отнимаешь
Что я отнимаю? Что? воскликнул я, смутно понимая, что Федор в чем-то прав.
Что? Федор рывком повернулся ко мне. Я тебе расскажучто Хотел ты правды дознаться, так уж я расскажу. Родню мою побило голодом в Заволжье в засуху. Родителей похоронил, двух сестрёнок в землю своими руками закопал, как жить было? Ушел из деревни. Погодя время, девушку встретил на строительстве в Сибири, деревенскую, тоже одинешеньку, как и сам. За всех, кого в землю уложил, ей одной досталась моя забота. Приехал туда такой активист, как ты, книжки ей стал читать, стихи рассказывать, песни пел, шутки шутил Не то, что я. После засушливого года забыл я все такое, в душе пересохло. Одно только и знал: для нее жить. В последний раз пришла, заплакала, до земли поклонилась, и больше я ее не видал Ушел и оттуда. После разыскала мой адрес, прислала письмо. Бросил ее тот активист. Не поехал я к ней, понял, что не смогу быть с ней человеком, перегорело, что было. На Индигирку перебрался, подальше от нее, а и здесь активист объявился. Федор помолчал и угрюмо произнес:Куда дальше бежать, не знаю