Что же теперь делать?
Правды не затопчешь, с уверенностью сказал Гринь. Она, правда, завсегда выплывет наружу Коноваленко ни при чем. Не виноват Коноваленко Гринь другим тоном спросил:Будем собирать народ? Я с Коноваленко говорил, сказал ему, что вы зла на него не держите за то, что он тогда ушел.
Будем, решительно сказал я, затапливайте завтра печи пораньше, палатка совсем выхолодилась, сколько дней прошло
В назначенное время опять все собрались в клубе у раскаленной бочки. Пришел и Николай Данилов. Постоял в глубине палатки в полумраке, сунув руки в карманы кургузой телогрейки. Приблизился к нам, сказал без всякого вступления:
Давай буду говорить за Андрея
Кто-то воскликнул:
Сперва вызубри
Вызубрю, ответил Данилов резковато, словно спорил с нами, и добавил:Андрей сказал: «Добро»
Больше его не стали ни о чем спрашивать. Он подсел ко мне и негромко сказал:
Маруся спрашивает, можна? Данилов кивнул на фанерную дверцу палатки.
Я быстро встал и прошел к выходу. У палатки стояла Маша, в темноте ночи я угадал ее хрупкую фигурку в ладной телогреечке.
Чего ты стоишь? Входи, сказал я.
Парни засмеют сказала она неуверенно, совсем непохоже на нее. Наталья велела, я пришла
Маша села среди нас у печки, и все разом заговорили, начались шутки, смех, совсем как и в тот вечер, когда переступила порог палатки наша первая девушка, странная и непонятная Наталья
Репетиции возобновились, хотя в наступившие свирепые февральские морозы и трудно стало протапливать палатку. Наши художники принялись готовить красочные объявления о премьере, собираясь вывесить его на полотняной стенке клуба.
VIII
В эти-то пятидесятипятиградусные морозы к нам прилетел самолет. Машину принимали на льду Индигирки, расчистив от снега изрядный прямоугольник и запалив по его углам сигнальные костры. Летчики привезли почту, газеты с материалами XVIII партконференции и ревизора. Вместе с ним из самолета вышли на лед Индигирки еще два пассажира, как мы почему-то решили, его помощники. Куда бы я в тот день ни приходил по делам газетыв мастерскую, на пароходы, в камбузы, превращенные в слесарные мастерские, на баржи в шкиперские рубкивезде только и разговоров было о ревизоре. Если учесть, что самолет прилетел «спецрейсом», то есть вне плана, что половина дружинцев расчищала снег на реке и разводила сигнальные костры, то уже все это само по себе взбудоражило поселок. Да тут еще ревизор! Ждали каких-то разоблачений, ревизор-то был вызван Кирющенко, и, значит, не зряоб этом уже знал весь затон. Скрыть что-либо в нашем крохотном поселочке было совершенно невозможно, жили мы здесь, словно под стеклянным колпаком, через который не только все видно, но и слышно.
Ревизор, к общему удивлению, оказался неприметным мужичишкой, невысоким, добродушным, в допотопных очках с круглой потертой оправой без одной дужки, которую заменяла петелька из веревочки, накинутая на ухо. Заштатный вид грозного в представлении нашего рабочего народа должностного лица не вызывал почтения и, тем более, страха. Ревизор поселился в комнатушке дома, где жили Кирющенко и Васильев, по утрам аккуратно, вперевалочку ходил в контору и весь день просиживал за грудами бумаг в бухгалтерии. Мирная и нешумная его деятельность, казалось, не приносившая никому ни вреда, ни пользы, в конце концов притушила всеобщий к нему интерес. А два прилетевших вместе с ним человека, как мы сочли, его помощники, и вовсе держались в тени.
Совсем позабыли о ревизоре, когда по канаве в главном русле Индигирки, пробитой во льду от баржи, бурлящим потоком пошла зеленоватая, дымящаяся на трескучем морозе наледная вода. Наледь обычно появляется к середине зимы или к весне. Глубинные стоки напрочь перемораживает, скапливаясь где-нибудь подо льдом и замерзая, вода расширяется, взрывает ледяной панцирь, иногда в несколько метров толщиной, и вырывается наружу. Еще на «Моссовете» геологи, бывалые люди, рассказывали, что от ледяных взрывов вылетают стекла и гаснет пламя свечи, разрушаются дороги, дома, мосты. Наледная вода около устья протоки грозила подмыть «костры»сложенные колодцами метровые кругляки, на которые при помощи множества ручных домкратов с великой осторожностью и трудом всем мужским населением затона была водружена для ремонта и покраски днища пятисоттонная баржа. В устье протоки на главном русле Индигирки ежедневно посменно выкалывали лед бригады рабочих, удлиняли и расширяли канаву, облегчая сток воде. Стариков надеялся, что удастся спустить воду и не дать подмыть «костры», спасти баржу от падения и поломки. После отъезда Васильева к геологам он остался за начальника пароходства и вся ответственность теперь ложилась на него. Но вода не убывала, где-то на дне протоки переморозило грунты до вечной мерзлоты, и воде был только один путьнаверх, в канаву, где лед был тоньше всего. Укротить наледный поток оказалось не так-то просто.
В конце концов и к этим заботам и тревоге тоже привыкли: вода хотя и не спадала, но и не топила чашу во льду, где на городках покоилась громадная баржа. И тогда мы вывесили заранее заготовленное объявление о премьере
В палатку-клуб зрители набились «под завязку», как выразился Гринь, выглянув через прореху в занавесе. Пятисотсвечовая лампа у матерчатого потолка освещала на передних рядах обнаженные головы со спутавшимися влажными от пота волосами. Дальше от печки на головах были уже меховые шапки всех расцветок и фасонов: пушистые серыебеличьи и заячьи; рыжие, огромныеиз меха рыси; пестрой шерсти, лохматыеиз собачины; аккуратные флотскиечерной цигейки Сизые облака табачного дыма поднимались и быстро рассеивались, проникая наружу через тонкую материю, и потому в палатке было довольно ясно. Приглушенный ровный шум голосов доносился к нам за кулисы, зрители терпеливо ждали начала спектакля. А мы изнывали от тревоги и ожидания. Наш суфлер, учитель местной школы, накануне ушел пешком в районный центр, якутский поселок Абый, за сорок километров и до сих пор не появлялся. Начинать без него мы не решались,
К нам за кулисы пришел Кирющенко в меховой лётной куртке и тоже летных меховых сапогах из собачьих шкур. Знал, что в клуб в эти морозы надо приходить в теплой одежде. Вместе о ним появился секретарь райкома комсомола Семенов, тоже в меховом, впрочем, у него это был дорожный наряд. Он еще вчера приехал в Дружину на лошадях. Идти на лыжах с комсомольцами, как он прежде собирался, в мороз было небезопасно. Я объяснил причину задержки спектакля.
Как же учитель вчера ко мне в райком не зашел? сокрушался Семенов. Я бы его с собой привез. Зачем ему пешком ходить, может замерзнуть, и время его ценить надо. Учитель хороший, ребята в якутском интернате его хвалят, а совсем еще мальчик, стесняется.
Кирющенко в сопровождении Гриня осматривал декорации, а я и Семенов отошли в уголок. Он уже слышал историю с Даниловым и теперь принялся винить себя за то, что передал дневник для опубликования. Спросил, где живет Данилов, я объяснил.
Ночевать к ребятам пойду, сказал он.
А как они тебя встретят? спросил я, понимая, что не зря он хочет идти к ним.
Не выгонят же
Кирющенко увел Семенова в зрительный зал, и тут у меня мелькнула спасительная мысль поручить в этот вечер суфлерство Гриню. Все репетиции Гринь просиживал с нами, тексты ролей знал почти дословно и не раз поправлял актеров, когда те начинали нести отсебятину. Самостийно стал, так сказать, «помрежем».
На мою просьбу заменить учителя Гринь ответил так:
Суфлер из меня получится хоть куда, это вы точно приметили Полчасика еще потяните. Мне надо сбегать к ямке, извиняюсь, с морожеными зайцами. Чует мое сердце, что под шумок драматического искусства притопает кто-то за мясом. Так что полчасика еще задержитесь, лекцию им какую-нибудь обскажите, может, извиняюсь, акробатикой занимались? А то еще фокусами? Цирк народ уважает. А я тем временем обернусь.
Не дожидаясь моего ответа, Гринь нагнулся и, задрав брезентовую стенку, с неожиданным проворством подлез под нее, только я его и видел. Было поразительно, как это Гринь до сих пор не забыл злополучных зайцев. Недавно он сказал мне, что видел у ямы свежие следы. Совершенно неисправимый романтик!
Прошло полчаса, Гринь не появлялся. К тревоге за учителя прибавилось беспокойство за Гриня. В зале начался ропот. Я вышел на авансцену объявить, чем вызвана задержка с началом спектакля.
Входная дверь с треском распахнулась, и в палатку ворвался учитель. Брови, ресницы его, шапка рысьего меха, ворот полушубка были покрыты сверкающей в ярком свете опушкой инея.
Суфлер с текстом пьесы разместился за кулисами, и спектакль начался. О Грине в этот момент я совсем забыл.
Первые аплодисменты выпали на долю Николая Данилова. Играл он вместо Андрея разведчика красных. По ходу пьесы разведчик должен был выбежать к зрителям в мокром белье, только что переплыв Волгу. Данилов разделся за кулисами до трусов и майки, вывернул на себя ведро ледяной воды и выскочил на сцену. Струйки стекали с его босых ног на пол и тут же белели, примерзали к доскам. От мокрой майки валил парок. Зрители разразились овацией, Кирющенко в первом ряду зааплодировал было вместе со всеми, но тут же встал и прошел за кулисы.
Вы что, с ума посходили? накинулся он на меня. Ты их переморозишь, в больнице коек не хватит.
А я тут при чем? забыв про зрительный зал, воскликнул я. Так по пьесе положено.
Пьесу ты сам переделывал, мог же учесть наши условия, не уступал Кирющенко.
Они хотят играть без всяких условностей, так, чтобы было реально, понимаете? воскликнул я. Серьезно относятся к искусству, и это очень хорошо. А насчет ведра воды я и не знал, они сами притащили, можно было, конечно, и без воды
Кирющенко посмотрел на меня уничтожающим взглядом, я ответил ему тем же, и он пошел в зал.
Не успели отгреметь первые аплодисменты, как зрители были захвачены новой сценой: появилась дородная кулацкая супруга. Зрители вытянули шеи, открыли рты, замерли, поглощенные единой мысльюоткуда мы откопали такую бабищу. Ребята честно сохранили тайну исполнителя.
Так то ж луконинская баба! в простоте душевной выкрикнул кто-то. То ж Авдотья!
Я те покажу Авдотью! грозно пробасил Луконин с другого конца палатки. Со мной она рядом, разуй зенки
И нешто я такая? взвизгнула Дуся, сидевшая рядом с мужем. >
Так а кто ж? в мертвой тишине продолжал все тот же не в меру любопытный любитель театрального искусства.
Свою-то бабу проверь ответил кто-то, и зал грохнул от надрывного хохота.
Но в следующее мгновение зрители были захвачены прямо-таки профессиональной игрой Коноваленко, и никому уже не приходило в голову спрашивать, кто такая на сцене.
IX
В антракте, когда мы дали свет, в зале послышалась какая-то возня, задвигали скамейками. Я заглянул в прореху занавеса. Между рядами скамеек от двери кто-то силком вел Гриня, наряженного в белый больничный халат поверх флотской шинели. Шапка была нахлобучена на него задом наперед, во рту виднелась затычка из грязной тряпки или рукавицы, руки завернуты назад и связаны за спиной. Гринь вертел головой, видимо, хотел что-то сказать, упирался и, лишь подчиняясь сильным пинкам сзади, продвигался к сцене.
Я вышел в зал. Гриня вел Федор.
Вот, чужих мороженых зайцев воровал, сказал Федор и со всей силой ткнул Гриня кулаком в спину. Гринь утробно взвыл, крутнул плечами, халат на нем затрещал.
В палатке стало тихо, в задних рядах поднялись.
В чем дело? спросил я у парня. Это вы его связали?
Связал, чтоб не убег. Ползком крался к яме с зайцами, для маскировки халат на себя напялил. У-у, бандюга! Федор опять дал изрядного тычка связанному Гриню. Сами разберитесь, как он чужих зайцев задумал своровать
Из дверцы, ведущей за кулисы, выскочил Данилов, переодетый во все сухое. Только жесткие вороненые волосы отблескивали влагой. Он молча подошел к товарищу и негромко сказал:
Оставь, Федя
Тот не ответил, даже не взглянул на Данилова, будто его и не было рядом.
Оставь, Федя настойчиво повторил Данилов.
Федор, словно назло Данилову, опять ткнул Гриня в спину. Глаза якута блестели гневом. Резким движением он отбросил руку Федора и встал перед ним грудь с грудью. Сжатые губы Федора посерели, худощавые щеки, казалось, еще более ввалились, и он процедил сквозь зубы:
Чего тебе надо?..
Мне показалось, что они сейчас сцепятся, я никогда не видел Данилова таким неуступчивым.
Оставь, Федя негромко попросил Данилов. Голос его дрогнул, и глаза набухли слезами. Да, мало еще я знал людей, с которыми жил бок о бок! Я мягко отстранил его, шагнул к Федору.
Ну-ка, развяжи! сказал я.
Сам развяжешь. Мое дело было словить.
Кирющенко подошел к нам, выдернул кляп изо рта Гриня.
Чего ты, Гринь, опять натворил? спросил он. Расскажи народу, в чем дело.
Паразит! в сердцах воскликнул Гринь, освобожденный от кляпа, и рванулся к парню. Ох же паразит!
Руки у него все еще были связаны. Федор не двинулся с места. Кто-то из первых рядов подскочил к Гриню и принялся освобождать его от пут. Обретя свободу, Гринь прохрипел: «Паразит!» и кинулся на обидчика. Я едва сумел ухватить полу больничного халата. Материя с треском разорвалась, и Гринь влепил «паразиту» затрещину.
В зал со сцены спрыгнул Коноваленко. На нем все еще было широченное платье и самодельный парик из пакли, какой конопатят срубы. Он сгреб Гриня, оттащил его в сторону и запихал в крохотную дверцу у сцены. Парик слетел с его головы. Баба с мужичьим лицом и всклокоченными волосами произвела неотразимое впечатление, поднялся дикий хохот. Федор пошел было к выходу, но Коноваленко схватил его за ворот телогрейки и повернул к себе. Тот не стал сопротивляться, спокойно остановился и своим холодным, цепким взглядом смотрел в лицо старпома.
Постой! воскликнул Коноваленко в наступившей тишине. Чего это ты затеял, зачем Гриня связал?
Среди зрителей поднялась Наталья, торопливо прошла между скамьями. Шубка ее была распахнута, волосок к волоску туго причесанные волосы отблескивали под яркой лампой, подвешенной посреди палатки. Она подбежала к нам и всей тяжестью повисла на руке Коноваленко, сжимавшей ворот Федора.
Господи, нечистая сила! пробормотал Коноваленко.,
Опомнись, Петро, сказал я, заставляя его опустить руку.
Как ее к ночи повстречаешь, так до утра глаз не сомкнешь, сказал он. Сохрани меня бог!
А все-таки объясни, в чем дело? воскликнул я, подходя к Федору. Ты делаешь, что хочешь Меня охватил гнев, Наталья из-за него ушла от нас и едва все не развалилось. Странно, что происходит в поселке, понять ничего нельзя. Кто же тут все это?.. Кто?..
В моем восклицании невольно прозвучал намек на происшествие в протоке, о чем я и не думал, и теперь вдруг понял, что превратно могут истолковать мои слова. От общего внимания и от того, что я так неосмотрительно сказал, мне стало неприютно и холодно на душе.
Оставь Федора, густым простуженным баском неожиданно сказал Коноваленко. Ни в чем он не виноват. Гриня связал, так то мы промажь себя разберемся. Он тоже понял, какой смысл может быть придан моим необдуманным словам, и защищал Федора.
Чего ты меня взялся заслонять? спросил Федор и, усмехаясь бескровными губами, посмотрел на Коноваленко. Ты себя обороняй, они и тебя подведут под монастырь, с тебя спрос больше, ты первый раненого нашел
Холодок глубже и глубже проникал мне в сердце, зачем я произнес необдуманную фразу и вызвал эти слова Федора? Все опять поворачивается против Коноваленко, что за судьба у человека!..
Федор неожиданно шагнул ко мне и приблизился почти вплотную.
Объяснить тебе требуется? Объясню
У него было неподвижное лицо, глаза провалились и совершенно утратили свою синеву. На меня скорее даже не смотрели, а просто были обращены в мою сторону темные, неподвижные, лишенные жизни провалы вместо глаз, как два высверленных в металле отверстия винтовочных стволов. Глухим, усталым голосом Федор заговорил:
Послушай, как я тебе объясню Он, Федор повел головой в сторону стоявшего подле нас Данилова, он пришел к людям, не захотел жить один в тайге. Все у нас делал, куда ни пошлют, за все брался. Боялся, что не осилит трудную работу, помнил, как едва с голодухи не помер, начал зайцев добывать петлями, про запас складывать в яму, мясо хотел есть, когда ослабнет, чтобы не прогнали, работу, какую дадут, справно сполнять. А этот бандюга начал Данилова выслеживать, словить захотел. Зачем? За что? Потешиться над ним схотел. Начитался разных Шекспиров и давай в прятки играть