Правильно! неожиданно воскликнул Кирющенко. Хорошо ты проучил Гриня, завтра я с ним и сам поговорю. И Данилову поможем, Луконина попросим за ним присмотреть, помочь профессией рабочего овладеть, как было на пароходе.
Присмотрю, будь надежен, Александр Семенович пробасил Луконин в притихшем зале.
Федор больше не сказал ни слова. Вместе с Натальей пошли они к выходу.
Коноваленко пробурчал у меня над ухом:
Слушай, хватит антракту, иди выключай свет
Ну и театр! усмехнулся Кирющенко.
Сами бы тут с ними поработали! в сердцах сказал я.
Поменьше дерзи, сказал Кирющенко без всякой обиды или раздражения в голосе. Тебе дело говорят, гаси свет и открывай занавес. Он пошел к своему месту, покачивая головой и усмехаясь.
Не дожидаясь тишины в зале* открыли занавес.
В это время за кулисами Гринь поднял низ матерчатой стенки и сделал попытку выскользнуть наружу. Я поймал его за полу шинели и втянул обратно.
Кто же мог подумать бормотал Гринь. Надо пойти по-хорошему с ними поговорить Пусть врежет мне еще разок, может, ему полегчает. Что ты будешь делать!
Он нагнулся и опять полез под брезентовую стенку.
Да вы, Гринь, в своем уме? шепотом, чтобы не было слышно в зале, напустился я на него и бесцеремонно схватил за ногу. Давайте обратно, некогда мне с вами нянчиться.
Гринь вяло подергал плененной ногой и ползком на одной ноге вернулся в палатку.
А все ж таки паразит снова начал было Гринь.
Хватит! воскликнул я. Трудно сказать, кто из вас двоих больший паразит. Если бы суфлер не пришел?
Кто же знал, что он меня подкарауливает?
Гринь, сейчас должна быть стрельба из орудий, строго сказал я. Это же ваше дело, идите за кулисы к фанерным листам и приладьтесь пока не поздно.
Канонада будет в лучшем виде, воскликнул Гринь, вдохновляясь. Народ, извиняюсь, перепугается, будьте уверены Уходя в темноту, он все-таки негромко пробормотал:Паразит окаянный
Цыц! прошипел я.
В середине второго действия хлопнула фанерная дверца, и голос Старикова в сумраке зала громко произнес:
Сменная бригада Луконинана выход, вода прибывает Кирющенко прошу выйти ко мне.
Я, не мешкая, задернул занавес и дал свет в зал. Люди разом поднялись и двинулись к выходу. Среди наших актеров были рабочие из бригады Луконина, они спешно приводили себя в порядок.
В темноте над устьем протоки мерцало причудливо меняющееся зарево, там работали при свете костров. Я пошел к дому конторы, окна кабинета Кирющенко ярко светились. В небольшой комнатке набилось порядком народа, пришли из протоки в телогрейках, подпоясанных кушаками или ремнями, с раскрасневшимися после мороза лицами и свалявшимися от ушанок волосами. В дальнем углу сидел один из тех, кто прилетел вместе с ревизором, но самого ревизора не было. Стариков доложил, что положение становится угрожающим, вода в канаве медленно прибывает, может быт£>, придется взорвать лед ниже по течению, чего без нужды не хотелось бы делать, чтобы не потревожить «костров», на которых стоит баржа.
Когда вы собрались рвать лед? женственно-мягким голосом спросил тот, что прилетел с ревизором. Впервые я оглядел его внимательнее. Это был располневший, сравнительно молодой человек крупного роста, с широким лицом и намечавшейся спереди лысиной.
Как только сильнее начнет прибывать вода, сказал Стариков.
Но все-таки когда?..
Может быть, ночью, может быть, утром, проговорил Стариков, пожав неестественно широкими в ватнике плечами. Ушанка лежала у него на коленях, жидковатые волосы прилипли ко лбу.
Вам придется дать мне подписку, что баржа останется невредимой заговорил незнакомец. Не только после взрыва, а вообще Как вас угораздило оставить ее в плесе?
А кто вы такой? спросил Стариков.
Следователь прокуратуры, произнес своим мягким вкрадчивым голосом молодой человек. Больше нет нужды скрывать мою должность, сегодня в нашем клубе я, кажется, нащупал ниточку Он окинул нас странным торжествующим взглядом.
Какое-то неуловимое движение возникло в комнате, и наступила необыкновенная, глухая тишина.
Младший следователь, холодно поправил его Кирющенко.
Разница небольшая, молодой человек пожал рыхлыми плечами.
Пожалуйста, я могу написать сказал Стариков и усмехнулся. Подписка нисколько не поможет
Молодой, располневший человек помолчал и сказал, роняя слова в тишину, как камни, без плеска опускающиеся в темную застоявшуюся воду:
Я прибыл по другому делу, но и эта история с баржей достойна внимания прокуратуры
Следователь хотел еще что-то сказать, Кирющенко перебил его:
Стариков ни при чем. Как же он может давать подписки?
Почему же, сказал Стариков и опять пожал широкими плечами, дам подписку или не дам, все равно баржу надо спасти. Без рейдовой баржи что мы будем делать? Он оглядел всех, кто сидел в комнате, остановил свой взгляд на следователе и еще раз пожал плечами, видимо, удивляясь его непонятливости. Дело совсем не в подписке
Пишите, сказал следователь, я продиктую
Ну зачем вы?.. сказал Кирющенко, поворачиваясь к молодому человеку.
Пожалуйста, диктуйте, сказал Стариков и вытащил из кармана блокнот и остро отточенный с позолоченными буквами на черенке чертежный карандаш. Поскорее, мне в протоку нужно.
X
Кирющенко настороженно, внимательно смотрел на Старикова. Следователь наморщил лоб у переносья и, опустив глаза, принялся диктовать:
Я, начальник эксплуатации Индигирского пароходства Стариков В. И., беру на себя полную ответственность следователь помолчал и поправился:Вытекающую из уголовного кодекса ответственность
Стариков усердно писал в блокноте. Понимал ли он в этот момент, на какую опасность идет?
Зачем ты берешь на себя то, в чем не виноват? спросил Кирющенко. Начальник пароходства того гляди приедет.
Находящийся здесь же на совещании Семенов закивал, подтверждая справедливость сказанного:
Да, скоро будет в Дружине
Вчера, едва появившись в затоне, Семенов первым делом рассказал, что начальник пароходства вернулся в Абый с полпути из-за пурги, так и не добравшись до Аркалы. Пережидает в Абые плохую погоду. Местные жители говорят, что все равно ничего не выйдет, на Аркалу в горы в это время года ехать на оленях и трудно, и опасно, по пути нет ягеляоленьего корма, весь закрыт гололедом, а ездовых собак в Абые не держат.
Стариков продолжал писать, не отвечая Кирющенко. Следователь продиктовал весь текст, встал и подошел к нему, заглядывая в блокнот и ожидая, когда он кончит писать. Стариков дописал, вырвал из блокнота листок и протянул следователю.
Вы забыли расписаться, едва приметно усмехаясь, сказал тот.
Стариков взял обратно блокнотный лист, старательно выводя буквы, расписался и вернул следователю. Потом посмотрел на Кирющенко.
Надо в протоку, Александр Семенович
Иди, Василий Иванович, забирай кого надо. И неожиданно решительно:Не дадим мы тебя в обиду. Не дадим!
Стариков вышел.
Из-за спин людей в углу комнаты поднялся Семен Рябов, оперся рукой о спинку стула, точно собирался что-то сказать. Постоял так, ни на кого не глядя, и стал протискиваться между стульев к следователю.
Покажите, сказал он совсем негромко.
Что показать? следователь с недоумением посмотрел на него снизу вверх.
Подписку Старикова.
Следователь пожал округлыми плечами и протянул блокнотный листок, говоря:
Здесь все в порядке.
Рябов взял листок и, не читая, порвал, скомкал обрывки, хотел бросить на пол, но помедлил и сунул их в карман.
Вы поплатитесь за это! вскипел следователь.
Он окинул всех нас быстрым злым взглядом и почти выбежал прочь.
Что ты делаешь? вскипел и Кирющенко. Надо было по-другому
Есть минуты, сказал Семен, когда нельзя по-другому.
Вам придется отвечать перед коммунистами, жесткова-то сказал Кирющенко и, помедлив, добавил:Иначе он затеет дело.
Пусть лучше против меня, чем против Василия Ивановича, сказал Рябов. Правильно, согласен, меня надо привлечь к партийной ответственности за хулиганство все равно, затеет он дело или нет Но иначе поступить я не мог.
Ну, не сейчас же обсуждать оборвал его Кирющенко. Можете быть свободны, сказал он, обращаясь к сидящим в комнате, до особых распоряжений Старикова. Прошу остаться членов партбюро и секретаря комсомола.
Загремели стулья, в молчании стали расходиться. Среди беспорядочно раздвинутых стульев осталось лишь несколько человек. Мне стало не по себе, уж очень мало нас было.
Кирющенко молча сидел за своим столом, осунувшийся, посеревший, с горькой складкой меж светлых бровей. Странно было видеть его в состоянии душевной опустошенности. Он поднял голову и, взглянув на нас, сказал:
Пойду за ним, он у меня живет. Скажу, что приглашаем на заседание партбюро Надо сразу;.. Не дать ему возможности принять другие меры, начать дело.
Кирющенко посидел, опустив голову, видно трудно ему было идти уговаривать мальчишку-следователя. Стал медленно подниматься, одернул темный китель.
Семен повернулся ко мне и как-то неловко, смущенно улыбаясь, стыдясь, что из-за него столько неприятностей, сказал:
Сходи, будь другом Такое дело, понимаешь Тебе лучше, чего же Кирющенко срамиться перед этим
Я поднялся, хотел было натянуть ушанку и идти.
Постой, сказал Кирющенко, мне самому надо, у тебя уровень не тот, откажется.
Он медленно, долго не попадая в рукава, надел летную куртку и пошел к двери. Плечи его обмякли, шел он, натыкаясь на стулья, и, выходя в коридор, оставил дверь приоткрытой. Холодный воздух потянул в комнату, я встал, осторожно, почему-то стараясь не шуметь, плотно закрыл дверь. Никогда прежде не мог бы я предположить, что спокойный, рассудительный Рябов способен на столь отчаянный поступок. Всегда казался он мне «сухарем», лишенным глубоких чувств, до скучности «правильным».
Мы сидели потупившись, храня молчание, и ждали возвращения Кирющенко. Рябов наклонился, уперся в колени локтями и запустил пятерни в свои длинные, прямые, свесившиеся на высокий лоб волосы.
Как хотите, извиняться не. стану сказал он и выпрямился.
А кто с тебя требует?.. сказал усатый механик Жданов. А впаять придется Для твоей же пользы.
Хлопнула входная дверь, вошел Кирющенко в сопровождении следователя. Кирющенко разделся и торжественно отправился за свой «саркофаг». Следователь только снял ушанку и присел на стул у двери, точно заглянул на минутку. Рябов опять наклонился и запустил пальцы в волосы.
Дайте мне сказать, начал Жданов. Редактор он, конечно, сами знаете Однако надо уважение иметь что, если мы так начнем бумажки, какие нам не нравятся, изничтожать? Анархия! К примеру, в прошлую навигацию мне Василий Иванович выговор впаял за неисправность в машине и ту самую бумажку вывесил на стенке надстройки у капитанской каюты. Я ходил вокруг, была, конечно, соблазна, но устоял против себя Я его, конечно, уважаю, Жданов кивнул на согбенную круглую спину Рябова, за смелость я его уважаю. Уважаю, а впаять придется. Для его же пользы. Жданов огладил усы, потоптался около своего стула, хотел было сказать еще что-то длинное, забрал в легкие воздуху, но только со значением произнес:Вот так И опустился на место.
Кирющенко говорил долго, перечислял какие-то промахи Рябова, о которых я и не подозревал, ругал якобы нестерпимый его характер, упрямство, самомнение. Я в простоте душевной ждал, что и строгого выговора Кирющенко будет мало. А кончил он неожиданно:
Думаю, что товарищ Рябов правильно поймет критику коммунистов и сделает для себя выводы из обсуждения его безответственного поступка. Предлагаю ограничиться внушением.
Правильно! согласился Жданов.
Мы проголосовали и вздохнули с облегчением. Украдкой посматривали на следователя.
Тот встал, сохраняя собственное достоинство, милостиво сказал:
Либеральное наказание, но все-таки наказание. Пусть он вернет мне хотя бы обрывки документа.
Такого поворота событий никто не ждал. Кирющенко тоже встал и вопросительно смотрел на Рябова. Тот поднялся, пожал плечами и пробормотал:
Но у меня их нет.
Куда же вы их дели? спросил следователь.
Съел, совершенно спокойно сказал Рябов, половину
То есть как?.. изумился молодой человек. Гневный румянец стал заливать его располневшее лицо. Вы издеваетесь надо мной!
Кирющенко, не менее изумленный, чем следователь, спросил:Как это съел?
Рябов все стоял и пожимал плечами.
Да так, жевал, жевал и проглотил.
Кирющенко помолчал, потом строго сказал:
Идемте отдыхать. Положение критическое, в любой момент могут поднять на аврал.
Пришел я в свою палатку, разделся, от усталости не растопив печку, потеснил Пургу, залез под холодные простыни и одеяло. И, кажется, едва погрузившись в сон, проснулся от глухих взрывов. Быстро оделся и выскочил из палатки. У самого горизонта среди смерзшихся деревьев едва зацветала лиловая полоска зари. По улочке бежали люди с ломами, лопатами, кольями. Никаких сигналов не было, кроме звуков взрывов. Спешили на помощь, подчиняясь общему чувству тревоги.
На сумеречно-синих заледеневших просторах Индигирки около устья протоки все время тянул обжигающий ветерок. Рабочие с обындевевшими шарфами, закрывавшими лица почти до глаз, кололи ломами лед, расширяли канаву, по которой, свиваясь тугими жгутами, мчался зеленовато-мутный поток. Здесь же я столкнулся с Кирющенко. Он был в телогрейке, с ломом в руках.
Ищи Луконина, сказал он, люди ему нужны, домкраты ставить, спасать баржу
В ледяной чаше, под днищем баржи, стоявшей на городках, растекалась маслянисто-черная, неподвижная, зловещая своим спокойствием вода. Луконин распоряжался установкой множества приземистых колонок ручных домкратов вдоль бортов баржи. На меня он не обратил ни малейшего внимания. Телогрейки на нем не было, исподняя белая рубаха выбилась из-под ватных брюк, шапка сидела на голове боком. Выскочил из дома в чем был. Парок тянулся от его широкой спины, слабо розовея на разгоравшейся заре. Он метался от одного к другому, поправляя колонки домкратов, переставляя их туда, где они прочнее встанут.
Петро, крикнул он на ходу Коноваленко, подь на тот борт, глянь, как ставят
Старпом бросился было обегать баржу и вдруг, вобрав голову в широкие плечи, нагнувшись, сунулся в темную щель. Там шумно заплескалась вода. Я заглянул под баржу. Коноваленко выбирался по другую сторону чаши на ледяной ее борт, с его валенок и штанов стекали струйки воды. Он забегал там вдоль борта, переставляя колонки домкратов под те места, где было надежнее, как это делал Луконин по нашу сторону баржи. Коноваленко руководил подъемом судов в протоке и прекрасно знал, что надо делать. Я стал помогать какому-то рабочему выдергивать бревешко из-под пятки домкрата, чтобы перетянуть механизм метра на два вдоль борта. Потом мы начали налегать на рычаг согласно со всемиподнимать баржу, облегчая тем самым давление ее днища на городки., Слышно было, как по другому борту командовал Коноваленко. Нам не было заметно, поднимается ли баржа или по-прежнему всей своей тяжестью давит на городки. Изредка только натужно поскрипывал привальный брус, в который были уперты домкраты.
XI
С каждым движением рычага легонько поскрипывал привальный брус. Слухом своим, руками, всем напрягшимся телом я ощутил громадную тяжесть баржи, повисшей на домкратах. «Костры» под ее днищем, видимо, сдвинулись с места на подтаявшем от воды льду и рассыпались.
Чуток, еще чуток покрикивал Луконин, показывая рукой вверх. Не рви, робя, полегоньку, поскладнее, гуртом!..
Я нажимал на рычаг, пот стекал из-под шапки, вытирать его со лба и щек было некогда, руки немели, но и отдыхать было нельзя.
Гринь на санях подвозил короткие бревешки. Вскоре около баржи выросла куча городков.
С другого борта, расплескивая воду, кто-то спустился под баржу. Из-под днища к нам высунулся Данилов с мертвенно посеревшим лицом, губы синели от холода или волнения.
Давай! сказал он Луконину, указывая на городки. И тут же неуверенно спросил:Ладна?
Клади колодцы, сказал Луконин и, широко расставив ноги, с размаху нагнувшись, схватил и подал ему городок. Женщины стали подкидывать городки Луконину, тот, не мешкая, совал их под баржу. К борту подсела. Наталья, дождалась, когда Данилов выглянул наружу.