Я пойду, пожалуй сказал я в нерешительности.
Иди, Данилов кивнул.
Вышел я на свет, на ветер с воды, и привольно стало на душе. Пришел на баржу, принялся за дело. Как будто и не произошло ничего, ну, поговорили три человека, а все вокруг разом изменилось, стало роднее, ближе и лучше.
На суд в палатку-клуб светлым вечером собрался почти весь поселок. Сидели чинно, внимательно слушали, с интересом поглядывали на отощавшего Федораон опустился на скамью после свидетельских показаний в первом рядуи на спокойного Данилова, сидевшего на отдельной скамье сбоку. Лишь изредка в наиболее драматические моменты допроса обвиняемого и свидетелей по залу пробегал ветерок сдерживаемого волнения. Данилов стоял перед судьей, худеньким якутом, ловил каждое его слово и с готовностью отвечал на вопросы.
Народные заседатели, Луконин и усатый механик Жданов, наряженные в непривычные для них топорщившиеся пиджаки, напыжившись от смущения, сидели по обе стороны от судьи.
Наталья давала показания негромким, напряженным голосом. В зале не было слышно ее ответов. Она наклонила голову, но, когда ропот достигал ее слуха, голоса не повышала. Во время ее допроса Федор, которого вызвали, как свидетеля, сидел, нагнувшись, уперев локти в колени и смотрел в пол. Данилов же не сводил с нее взгляда, едва приметно улыбался. Когда Наталья кончила и ушла в задние ряды, села рядом с Гринем и Машей, он весь обмяк, устало понурился и больше уже никого не слушал.
Наталья и Маша убежали из палатки сразу после того, как суд удалился на совещание. Гринь, сменивший меховую шапку на форменную фуражку, а валенки на сапоги, но по-прежнему в своей шинели, пошел было за ними, но вернулся к Палатке и смешался с толпившимися здесь в ожидании решения суда людьми.
Приговоргод исправительно-трудовых работ условновстретили аплодисментами. У выхода из палатки Данилова окружили. Тянули ему кисеты с табаком, кто-то совал редкие у нас папиросы «Беломор», хлопали его по плечу
Было часов двенадцать дочи. В северной стороне неба меж коричневых ветвей кустов и деревьев в глубине тайги проглядывало угольно-красное солнце. Еще немного, и солнце, набирая силу, все более накаляясь и желтея, начнет подниматься по кругу, так и не скрывшись за выпуклостью Земли И всю ночь будет птичий переполох в тайге, и люди на баржах и пароходах утихомирятся лишь под утро, и я засну в своей палатке тоже под утро, плотно заткнув оконце телогрейкой.
А ранним утром все опять были на ногах, радовались, что солнце сияет в полный накал и что столько дел впереди, и пароходы и баржи вот-вот выйдут на речной простор, и задуют в плесах ветры, сметая с палубы ошметки красной коры от наваленных на корме лиственничных кругляков, и мимо поползут заросшие дикой разлохматившейся тайгой берега Жизнь продолжается!
С утра Кирющенко объяснялся со мной по поводу того, что бригада комсомольцев за два дня не смогла проверить санитарное состояние судов. Кирющенко укорял меня в лености. Пришел Луконин, остановился посреди комнаты, принялся мять в руках шапку. Я вздохнул с облегчением, неприятный разговор кончался сам собой. Луконина назначили капитаном «Индигирки», он не мог сразу свыкнуться со своим новым положением, робел в присутствии начальства, хотя и сам стал начальником.
По партийной линии подскажите Василию Ивановичу, начал Луконин. Уперся Василий Иванович споткнувшись на слове, он умолк.
Я решил пока не уходить, интересно было посмотреть Луконина в новом качестве.
А что подсказать-то? улыбаясь, спросил Кирющенко и встал, подошел к Луконину и тем окончательно смутил его.
Говорит, мешаешь ты мне, Луконин. Мне, говорит, планы-приказы на грузоперевозки надо составлять Луконин передохнул и продолжал:А по партийной линии он вас послушает
О чем же сказать начальнику затона по партийной линии? согнав с лица улыбку, спросил Кирющенко.
Федора хочу в команду взять. Матросом. Надежный будет матрос. Прошу Василия Ивановича в приказ отдать, а он говорит, мешаешь, потом, говорит. А когда потом?
Вот ты о чем Кирющенко задумался, слегка кивнул. Правильно, Федора надо к делу пристраивать. Кирющенко вскинул на Луконина глаза, с напором сказал:Слушай, товарищ Луконин, а ведь был бы ты в партии, сам по партийной линии порядок наводил. Просить ни у кого не пришлось бы, на партийном собрании с полным правом сказал бы, коммунисты всегда поддержат. А то вот пришлось на поклон, шапку мнешь, стоишь просителем. А какой ты проситель? Хозяин ты здесь. Вон что народ про тебя говорит: пароход спас, баржу ото льда отстоял вместе со всеми. Нельзя тебе без партии
Хотел я, Александр Семенович, поговорить об том Да по линии политической у меня нескладно выходит
Что же это там у тебя такое?
Обговорить политическое дело не умею. Слова, как бы сказать, в горле застреют
Кирющенко расхохотался, покрутил головой, посерьезнев, сказал:
А знаешь ли ты, что такое политика?
Луконин переступил с ноги на ногу, поежился. Смешно было видеть заробевшим крупного, сильного человека.
Как не знать, знаю неуверенно проговорил он.
Вот, когда ты первым под пароход полез, строго начал Кирющенко свои объяснения, а потом и другие тебе на помощьпароход вы отстоялиэто и есть настоящая политика. Был бы ты коммунистомлюди сказали бы: «А ведь первым коммунист Луконин полез, повел за собой других» Политика была бы вдвойне!
Первым не я, первым Данилов полез, неуступчиво сказал Луконин.
А знаешь, что я тебе скажу? торопливо заговорил Кирющенко, и было необычно видеть его разволновавшимся. В том и сила нашей жизни, что вчерашний охотник, человек, по пьяной лавочке поднявший нож на товарища, сегодня первым, как ты говоришь, полез под пароходне из озорства рискуя жизнью, не по пьяному делу, а потому, что жить захотел по-другому, не так, как прежде, жить со всеми заодно. Не удивлюсь, если года через два Данилов заявление принесет В том и сила нашей партии, что она вбирает в свои ряды тех, кто не боится первым идти. Вот в чем настоящая политика, товарищ Луконин. А слова у тебя в горле застревать перестанутбудь уверен. Ты другого бойсячтобы трепачом не стать, вот болезнь посерьезнее
Кирющенко почему-то посмотрел в мою сторону.
Да ладно, сегодня мы этот рейд закончим пробурчал я.
Пиши-ка заявление, сколько тянуть можно, сказал Кирющенко Луконину. Я же знаю, ты рекомендации собираешь.
Это я завсегда
Ну так о чем разговор! воскликнул Кирющенко. Одна рекомендация, считай, за мной. Вторую Василий Иванович даст
Он разговаривать не хочет
Так это он раньше не хотел, а придешь к нему с партийным делом, он или все отложит, или время назначит.
Неужто?
Точно тебе говорю. Иди-ка, иди к нему. Он коммунист, понимает, что значит, когда человек с партийным делом
Жданов, механик, мне еще обещал заметил Луконин.
Правильно, он тебя давно знает, будет у тебя третья рекомендация.
А с Федором как? спросил Луконин.
Вот ты ему заодно и о Федоре скажи, посоветовал Кирющенко.
Луконин ушел. Подобревший Кирющенко заговорил:
Жданов-то мне рассказал, что Луконин завел с ним речь о рекомендации. Давно я к Луконину присматриваюсь. Люди к нему тянутся, настоящий капитан будет. Хороший есть у нас народ! Сам с такими сильнее становишься. Он помолчал и уже официальным тоном сказал:Перебирайся и ты на «Индигирку» к Луконину, поможешь ему в начале навигации поработать с коллективом команды, а там видно будет Вот еще что хотел тебе сказать: понадобится рекомендация, считайодна за мной.
На «Индигирку» я перебрался в тот же день к вечеру, после того как мы закончили установку печатной машины и наборных касс на деревянной барже. Луконин указал мне нижнюю одноместную каюту, иллюминатор которой выходил наружу над самой водой по соседству с колесом. В раскрытый иллюминатор я услышал, как на палубе Наталья звала Федора, просила помочь перенести с берега аккумуляторы. Устроившись в своем новом жилье, я поднялся на палубу и увидел Федора. Он стоял около распахнутой двери каюты радистки, прислонившись острым плечом к дощатой стенке надстройки и сунув руки в карманы брюк. Наталья вышла из каюты, заперла дверь на ключ, и они, согласно отстукивая каблуками по стальной палубе, зашагали к трапу, переброшенному на берег. И мне не терпелось без дела, я поднялся на мостик и принялся помогать Данилову докрашивать рулевую рубку. Опять мы, все четверо, были на «Индигирке».
Недели через две в первом часу ночи «Индигирка» буксировала баржи в верхнем сумасшедшем плесе. Ночь была расцвечена дневными красками. В передний широкий иллюминатор кают-компании видны были острова с желтевшими на полуночном неярком солнце стволами тополей и для ночи неправдоподобно изумрудными, хоть и неяркими кронами, виднелись густо-голубые разводы на речной шири, расплавленный металл отраженного неба в тихих заводях Краски были чистыми, с глянцевым отливом. У самого борта шумели буруны шиверов, прибрежные скалы в кривунах грозили разбить баржи на поворотах, перекаты занимали почти весь фарватер. Мы только что погрузили с берега дрова, и теперь Дуся угощала нас круто заваренным какао со свежим мягким, как пуховая подушка, ситным, который только она одна и могла выпекать в духовке пароходного цамбуза.
В кают-компанию вошла Наталья. В руках она держала листки, выдранные из тетради, исписанные карандашом ее мелким почерком. Она не раз появлялась на палубе и в кают-компании со служебными радиограммами, и потому никто не обратил на нее внимания. Она подошла ко мне и протянула листки. Это было первое сообщение о начале войны.
IX
Безрадостными были сводки с фронтов, лишь работа помогала нам держать себя в руках. Мы трудились на разгрузке и погрузке барж, в рейсах я готовил политинформации, материалы для нашей газеты, которые Наталья передавала по радио на другой пароход Рябову.
Однажды часа в три ночи, после того как я прочел в кают-компании очередное сообщение Совинформбюро, принятое радисткой, и опустился к себе, пришел Федор. Постоял у двери, глядя под ноги, глуховатым голосом сказал:
Отбил телеграмму Кирющенко, чтобы отпустили на фронт. Отказал, прислал ответждите распоряжений. Федор сжал челюсти, желваки прокатились по его темным, опавшим щекам. Не могу палубу швабрить, когда там Он не договорил. Все одноуйду, пешком уйду Без меня на «Индигирке» не убудет, а там пригожусь Он помолчал. Может, еще Коноваленко встречу
Посмотрел на его, теперь горевшее пятнистым кирпичным румянцем лицо, и понял, что уйдет, ничто не удержит, Федоров характер знал.
Как летом через болота, реки, озера?.. Как дойдешь?
Не привыкать суховато сказал он.
А Наталья?
Отпускает, сказал он. Договорились.
Мы помолчали.
Проститься пришел сказал Федор. Ты старое не помни. Мало ли как бывает
Он первым протянул мне руку. Ладонь у Федора была неподатливой на пожатие, твердой, с заскорузлой кожей.
Он ушел с парохода в небольшом якутском поселке в верховьях реки. Наталья проводила его на берег. Как они прощались, мы не видели. Вернулась она строгая, с остро блестевшими сухими глазами, и заперлась в своей каюте.
После ухода Федора какое-то тяжкое состояние подавленности овладело нами. Известия с фронтов были безрадостными. Скупые сводки Совинформбюро, которые Наталья каждую ночь принимала по радио, говорили, что положение на фронтах тяжелое, один за другим западные города наши переходили в руки противника. Может, Федор и прав: как ни трудно ему было покинуть Наталью и пробиваться через тайгу, он идет теперь на подмогу, а мы?.. Медленно потекли дни в рейсах, в погрузках и разгрузках барж, в составлении корреспонденций для газеты, и казалось, каждый день безвозвратно уносил с собой частицу надежды. Что мы можем сделать, Как повлиять на ход событий, да хотя бы даже в этой глуши подробнее узнать, понять, что там происходит?.. Кирющенко, видимо, прекрасно знал состояние людей и вскоре по радио предписал мне, пользуясь катерами, переезжать с парохода на пароход и проводить беседы о фронтовых и международных событиях. Слушали меня с таким вниманием, с такой верой в нашу победу, что я старался как можно полнее рассказывать о том, что сообщалось по радио в передачах для газет, и проводил ночи у приемников то на одном, то на другом пароходе, что, впрочем, не исключало и участия в погрузочных работах. И это было хорошо
Однажды ночью, когда я оказался вновь на «Индигирке», в очередной срок связи Наталья приняла срочную радиограмму с «Чкалова». Луконину приказывалось пройти на Аркалу к лагерю геологов с двумя мелкосидящими стотонными баржами и забрать кокс, пережженный из угля, добытого во время разведочных работ. Поступления кокса с «материка», говорилось дальше, не ожидается, нельзя допустить остановки вагранок в мастерских на соседней реке, чугунное литье необходимо там для ремонта горного оборудования. Ничего больше в радиограмме не сообщалось; где сейчас геологи, каким образом удалось пережечь уголь в кокс без специальных коксовых печей, кто это сделал? Текст радиограммы, подписанный Стариковым и Кирющенко, был сухим, официальным, без подробностей и даже намеков на эмоции, в обычном для Старикова стиле. В конце говорилось, что ответ должен быть сообщен немедленно. Луконин тут же ночью собрал в кают-компании команду и вслух прочел радиограмму. Насупил светлые выгоревшие брови и, ни на кого не глядя, привалился широкой грудью к краю стола.
Первое смятение прошло, и кто-то из матросов сказал:
Наш катер в прошлую навигацию на мели в Аркале присох. Васильев на плоту уплыл, а мы две недели катер воротками тягали А в тую бумагу ты еще раз загляни, там прописанопароходом да баржами. Это как?..
Розоволицый здоровяк с приоткрытым ртом и отблескивающими глазами, не двигаясь, вопросительно смотрел на Луконина. А тот, тяжело привалившись к столу и опустив глаза, молчал.
Черный вода нада ждать неожиданно сказал штурвальный Данилов из угла, где сидел.
Верно, Коля, сказал Луконин и поднял на него воспаленные от солнца с кроваво-красными белками глаза. По второму паводку, как мерзлота зачнет таять в берегах. По черной воде, а иначе не пройти Так чего, ребята? спросил Луконин, оглядывая своих товарищей. Отобьем радиограмму Василию Ивановичу и Александру Семеновичу: как есть военное время, пойдем на Аркалу. А пойдем в срок второго паводка, как всегда на Индигирке бывает, в конце июля, может, с перехлестом на август, с малыми стотонными баржами. Так, что ли, братва?
Так Верно говоришь послышались голоса. В другое время не пробиться, только пароход и баржи ломать Пусть так будет: пойдем
А ты как? спросил Луконин у здоровяка матроса.
Чего как?.. не понял тот и с подозрением уставился на капитана.
С нами, али где на берег сойдешь?..
Я заметил, как при этих словах Наталья потупилась, уж очень было похоже, что Луконин помянул недоброй мыслью Федора.
Я как все сказал парень. Чего ты меня обсматриваешь? Как все я, на кой мне берег сдался?
Луконин помолчал, опять обвел товарищей пристальным взгляд дом воспаленных глаз.
Завязано, братва! сказал он. Идите кто отдыхать, кто на вахту. Как решили миром, так и будет, чтоб реву не зачалось, когда до воротков да перегрузок дело дойдет. Так, что ли?
Так, так, капитан, сказал усатый механик Жданов, живо, с хитроватой доброй улыбкой поглядывая своими угольно-темными глазами на Луконина. На тебя будем равняться
Поднялся было и я вслед за всеми, да Луконин остановил. И Данилова попросил остаться. Мы присели за стол рядом с ним.
Ну, ребята, вы на Аркалу зимой катали, место, где геологи стоят, помните? Сможете показать на подходах, сколь еще останется?
Ладна, сказал Данилов, покажем И для того чтобы поубедительнее уверить Луконина, еще раз сказал:Ладна
Составь телеграмму, взглянув на меня, сказал Луконин, от всей команды, вроде как бы обязательство, как бы с политикой, понял? Я не умею, а у тебя, говорят, получается
А надо ли?.. неуверенно спросил я, вспомнив свою реляцию после охоты за лосями. Наобещаем, а потом Время такое
Луконин подпер красным с толстыми венами кулаком щеку, наморщил лоб глубокой складкой на переносье. Потом встрепенулся, сказал с облегчением, точно куль муки сваливал с плеча:
Так ты просто напиши: пойдем по второму паводку точка Луконин точка.
Вот другой разговор, обрадовался я. Как раз сейчас срок связи. Только тебе придется писать и подписываться самому, иначе радистка не передаст, она никому, кроме капитана, не подчиняется.