Выслушал я ответ Данилова«лиственница»и разволновался, вот, значит, какая тайга на Индигиркекраснокорая, дерево крепкое, с тонкими годовыми слоями, немного желтоватое. Первая встреча с Индигиркой! Лишь тому, кто долго пробыл в море и все время изо дня в день видел лед, холодную зеленую воду да небо, понятным станет мое волнение
Я стоял на палубе, вглядываясь вдаль, следил, как постепенно, словно разрубленные, черточки берегов сливались в одну линию слева и в другуюсправа, и лишь прямо по носу водная гладь с редкими блесткаминебо теперь покрылось облаками и солнце проглядывало лишь кое-гдепростиралась до горизонта.
Как-то неожиданно берега сблизились и стало ясно, что пароход шел посреди русла. Из-за поворота показалась свесившаяся над водой пышная, бронзовая бахрома лиственниц. В душе моей наступил праздник: лес! Настоящий лес. Где-то здесь мы будем брать дрова.
Я поднялся на мостик. За штурвалом стоял Луконин. Рядом с ним, широко расставив ноги, утвердился Данилов и, не отрываясь, из-за его плеча смотрел на реку. Переднее стекло было убрано, речной посвежевший ветер ворвался в рубку.
Возьми штурвал, сказал боцман Данилову, держи, чтоб остров по носу приходился, поменьше рыскай и не сваливай со струи.
Данилов встал на место штурвального, расправил плечи, крепко взялся за отглаженные ладонями рукоятки штурвала.
Ладна! сказал он.
Ученик? спросил я Луконина.
Надо присмотреть. Паря тихий, самостоятельности нету Охотник он был, погодя времяпастух. На пароходе непривычный. Стоит у меня, когда свободный от вахты. Все лучше, чем спиртом баловаться
Я спросил, почему переднее стекло открыто.
Как иначе? удивился Луконин, слива воды за стеклом не углядишь, пароход надо по сливу вести, где самая струя Он помолчал и сказал:Летом в верхнем плесе стоишь у штурвала, солнце так и стегает, будто кто песку в глаза насыпал.
Трудно вам приходится, пожалел я.
Трудно, не труднотут никто не спрашивает. Без трудов не проживешь, резковато ответил боцман.
Давно вы тут? спросил я как можно более сдержанно.
Луконин искоса, с хмурым прищуром взглянул на меня, но ответил:
Дак вот с аварии Три года назад пришли с Качуга, с Лены на пустое место, построились
С какой аварии?..
Он опять взглянул на меня, усмехнулся как-то странно.
Название соседнего с нами на рейде парохода читали? спросил он, глядя теперь уже на поверхность реки. «Память двадцатого августа»потому, что двадцатого августа в море пароход у нас затонул. Льдиной прошибло борт ниже ватерлинии.
Он замолчал. Молчал и я, может быть, у него на том пароходе кто-нибудь погиб.
Не слыхали про ту аварию? оборачиваясь ко мне, спросил Луконин.
Откуда же мне было слышать?
Он помолчал и, вглядываясь в поверхность реки, разрисованную все время меняющимися кругами и вспучинами от быстрого течения, негромко заговорил:
Матросом я на том пароходе плавал. Дружок у меня был, боцман Федоренко. Приказал мне перебраться по тросу на баржу принимать женщин и детей, а после того и команду. Всех, кроме него и капитана, спасли. Жену его, Авдотью, последней приняли, не хотела от него уходить, силком он ее к тросу привязал Беда нас с Авдотьей соединила, так с тех пор вместе и плаваем, я боцманом стал, как и Федоренко, она коком, как и была. Хошь жалей, хошь не жалейтакая у нас жизнь, добавил он и, плечом отстранив Данилова и взявшись за рукоятки штурвала, стал быстро поворачивать колесо. Пароход входил в крутой изгиб русла.
Далеко впереди на отблескивающей глади воды что-то чернело.
Смотри, лоси! воскликнул Луконин.
Весь он напрягся, наклонился вперед, мне показалосьтого гляди схватит штурвал и повернет пароход вдогонку за зверями. Охотничья душа!
Течение сносило двух плывущих зверей ближе к пароходу, стали видны широкие рога над головой одного из них, едва торчавшей из воды. Загремели ступени трапа, на мостик взбежал, видно только что проснувшийся Васильев без фуражки, со встрепанными волосами, в одной тельняшке, сжимая в руках охотничье двуствольное ружье.
Лосей видите? закричал он, врываясь в рулевую рубку. Рога-то какие! в восхищении воскликнул он. Давай наперерез, успеть бы перехватить, пока они до берега не добрались.
Луконин покатил колесо штурвала, направляя пароход между берегом и лосями.
Прибавь, крикнул Васильев, наклоняясь к рожку переговорной трубки в машину.
Плицы ожесточеннее забили по воде, пароход упрямо перебарывал темные струи реки.
Не успеем, сказал Луконин, до берега доплывут. Да по мне пусть оба уходят
Буксир надо отдать, торопливо заговорил Васильев, не спуская глаз с лосиных голов, без барж нагоним, никуда они не уйдут
Как баржи в плесе бросать? Луконин с сомнением покачал головой.
На якорях удержатся, сказал Васильев, стопорь машину, буксир ослабнет, сбрось его с гака. Я сейчас баржевым крикну.
Он схватил мегафон, выбежал на мостик позади штурвальной рубки и закричал в рупор за корму:
Ва-ахтенный! Отда-ай яко-оря-а! Бу-укси-ир выбирайте Ло-оси уходят
Шкиперы и матросы обеих барж давно уже были на палубе и следили за маневрами парохода. Гонка с лосями захватила всех. Васильев, не дожидаясь боцмана, полез к гаку у трубы и откинул замок, державший буксирный трос. «Цинкач» скользнул по буксирным аркам и скрылся в пенных валах за кормой парохода. «Индигирка», освободившись от воза, рванулась наперерез переправляющимся зверям.
VII
Все дальнейшее произошло в считанные минуты. Пароход успел отсечь лосей от берега. Мы выскочили из рубки на мостик к леерам. Звери вдруг оказались у самого пароходного колеса в завихрениях пенных струй. Самец с крупными широкими рогами все отпихивал грудью безрогую лосиху от борта парохода и сам таким образом оказывался у колеса. В глазах обезумевших животных застыло смятение, они никак не могли выбиться из водоворота под бортом парохода. Васильев вскинул ружье.
Что вы делаете!.. раздался снизу отчаянный крик.
Спотыкаясь о ступени трапа, падая и опять поднимаясь, на мостик с палубы кинулась Наталья.
Васильев повел стволом за лосями и опустил ружье.
Не могу сказал он. Не могу его бить. Смотрите, как он ее защищает
Нескольких секунд колебания оказалось достаточным, чтобы сильное течение отнесло лосей вниз по реке. Стрелять было бессмысленно. Наталья взбежала на мостик и схватилась за ствол ружья.
Теперь уже все сказал Васильев. Поздно!
Как вы могли проговорила Наталья, по смуглому лицу ее бежали слезы.
Выходит, не смог усмехаясь, сказал Васильев.
Наталья пошла с мостика, всхлипывая и вытирая слезы.
Лоси с утроенной энергией поплыли к берегу. Самец по-прежнему держался между пароходом и подругой, прикрывая ее своим телом.
Красавец! воскликнул Васильев, вскинул ружье одной рукой и разрядил оба ствола в небо, точно салютуя зверю.
Вся команда парохода толпилась на баке, кое-кто поднялся к нам на мостик. Мы провожали взглядами подплывающих к берегу лосей. Вот они-нащупали ногами дно и, тяжело ступая, как бы вытягивая за собой струи воды, сливавшиеся с их оливково-серых тел, поднялись к тальниковым кустам и, не оглядываясь, скрылись в тайге.
Баржи унесло! неожиданно из открытого окна рулевой рубки раздался возглас Луконина.
Только теперь все, кто стоял на мостике, обернулись к корме. Баржи были далеко позади. Их надстройки неярко желтели пятнами без подробностей, а фигурки людей можно было разглядеть лишь с трудом. Баржи затащило куда-то в сторону от фарватера к далеким, покрытым сизой, уже без листвы, тальниковой порослью песчаным островам или мысамотсюда трудно было разобрать.
Васильев негромко выругался и погрозил баржевым кулаком, хотя было ясно, что с баржи увидеть этот красноречивый жест невозможно.
На лосей зенки пялили, когда надо было якоря травить, воскликнул Васильев. Ну и работнички! И меня черт попутал: в лосей не стрелял! Хоть мясо было бы.
Да это все она, радистка, негромко проговорил Коноваленко, стоявший неподалеку. Где только появитсяжди беды. Сейчас мы баржи повытягаем. Штурвальный! крикнул он в рулевую рубку Луконину. Выходи на фарватер для разворота к баржам.
Пароход стал медленно отходить на середину реки, готовясь к маневру.
Не так-то просто их повытягать, пробурчал Васильев, видать, капитально засели. Он махнул рукой и стал спускаться с мостика.
«Индигирка» сплыла вниз, к севшим на мель в боковой протоке баржам, якоря на фарватере их не удержали. Вскоре выяснилось, что придется перегружать мешки с мукой из кормовых трюмов в носовые, чтобы засевшие в песок кормы поднялись. Работы на несколько часов! Васильев распорядился составить бригаду грузчиков, в одну из которых вошел и я, и уплыл на рейдовом катере вниз к Чекурдаху поторопить команды других судов на помощь «Индигирке».
Никто не роптал, хотя и предстояла тяжелая работа. Может быть, каждый чувствовал за собою долю вины, а может, привыкли к неожиданностям, к трудной жизни, к авралам.
Я вспомнил, что Кирющенко просил меня сообщать радиограммами о том, как идет рейс, и решил заверить начальника, политотдела, что настроение у всех боевое, баржи попытаемся снять с мели до прихода остальных судов. Уж очень хотелось отрапортовать в мажорном стиле. Пошел к Наталье объяснил ей, в чем дело, и долго составлял текст радиограммы. Она прочла, усмехнулась, но тут же включила аппаратурукак раз подошел срок связи, и передала на «Чкалов», где находился в это время начальник политотдела, мой рапорт. Усмешка Натальи неприятно отозвалась в моей душе, в самом деле, какая-то победная реляция получилась, да было уже поздно. Я сидел в радиорубке в ожидании ответа. «Чкалов» молчал.
Срок связи кончается, отвечать не будут, сказала Наталья официальным тоном и посмотрела на меня, как бы говоря: «Все, можешь идти»
Уходить, пока не началась работа на баржах, мне не хотелось. Я все думал о том, что не кинься Наталья на мостик, может быть, Васильев и нажал бы спусковой крючок.
А если бы он решился стрелять, что бы ты сделала? спросил я.
Отняла бы ружье, сказала Наталья. Стрелять в животных с пароходаэто подлость, с непримиримостью сказала девушка.
Но он все-таки не стрелял, торопливо сказал я и тотчас понял, что в этих словах слишком отчетливо прозвучало самооправдание, я-то ведь никак не протестовал. А ты молодец вырвалось у меня.
Лицо Натальи стало отчужденным, она опустила глаза и молчала.
Откуда ты приехала сюда? продолжал я, не желая замечать ее холодности. Одна, в такую далищу
Это совсем не интересно резковато сказала она.
Открылась дверь, в каюту заглянул Федор, оглядел Наталью, меня и скрылся, быстро притворив дверь.
Наталья встала.
У тебя есть ко мне еще дело? спросила она.
Нет, сказал я, больше ничего
Я пошел к двери, Наталья вышла вслед за мной и, заперев каюту на ключ, убежала в кормовой отсек.
К вечеру один за другим снизу подошло еще два парохода с баржами. Суда уткнулись носами, в обрывистый берег напротив севших на мель барж. Мы перетаскивали мешки с мукой в носовые трюмы, облегчая кормы судов. И командовал у нас, и работал вместе с нами Луконинбез шапки, со спутавшимися русыми волосами, в выпроставшейся из брюк рубахе. Во время перекура, когда мы вышли из трюма на палубу, у баржи ошвартовался, катер. К нам поднялись Васильев во флотском бушлате и форменной фуражке, и Кирющенко в короткой летной бекеше и сдвинутой на затылок кепке.
Поработайте, ребята, каждый за двоих, плачу в двойном размере, сказал Васильев, не резон нам здесь задерживаться.
Кирющенко слушал, покачивая головой, невесело усмехался.
Уж как насчет оплатыне знаю, сказал он, деньги у нас государственные. А поработать придется крепко, товарищи. Потом будем разбираться, как это получилось. Сидеть нам здесь, правильно сказал начальник пароходства, не резон. Того гляди, по реке шуга пойдет, до ледостава в затоне надо быть, иначе всем нам грош цена.
К утру стронем, пообещал Луконин, ребята работают на совесть, какой тут разговор! На ночь сменные бригады надо составить, вона сколько пароходов собралось
Сделаем, сказал Васильев. А насчет двойной оплаты мое слово твердое, сами знаете, никогда не подводил.
Знаем Не обижали Порядок всегда был послышались голоса.
Да и я тоже с вами поработаю, воскликнул Васильев и принялся стягивать бушлат, не привыкать и кули ворочать, и лес валить Найдется, ребята, пустой мешок на плечи от мусора?
Найдем, сказал Луконин.
Кирющенко покачал головой, но сказал только:
Сплаваю на суда, посмотрю, что там делается.
Сплавай, довольно мрачно сказал Васильев и, забрав бушлат под мышку, спустился в трюм. Грузчики последовали за ним.
Кирющенко остановил меня, спросил негромко:
Где ты был, когда баржи бросали?
На мостике
Зачем? Кирющенко подождал моего ответа, но я молчал. Вмешиваться, нарушать единоначалие тебе нельзя и свидетелем быть при сем тоже незачем. Ты не пассажир, не частное лицо. Работник политотделавот кто ты есть. Кирющенко постоял, опустив глаза. Спрашивать с нас по партийной линии будут строже, чем с Васильева, целый край кормим А телеграмма твоя он невесело усмехнулся. Баржи на мель посадили, а ты рапортуешь, будто план грузоперевозок перевыполнили
Он зашагал к борту, у которого ошвартовался катер. Я постоял, глядя ему вслед. Вот почему усмехалась Наталья, читая текст моей радиограммы, как я-то не мог сразу сообразить, какую глупость сочинил? Эх, лучше бы уж ничего не посылал. Одно словомальчишество! Ругая себя в душе за легкомыслие, я побрел в трюм. Под мешками тягостное настроение быстро исчезло, осталось одно только ожесточение, как было и в первый раз, желание выстоять в тяжелом труде, не уронить мужского достоинства. В конце концов ведь и я тоже хотя бы психологически принимал участие в «охоте», и расплачиваться надо сообща.
Поздно ночью нас сменила другая бригада во главе с Коноваленко. Баржи дали заметный дифферент на нос, но Луконин не захотел уходить вместе с нами на отдых.
Присмотреть надо, сказал он во время пересменки стоявшим под тусклым светом фонаря Васильеву и Коноваленко. Шел бы ты, Петро, на «Индигирку», кормы барж всплывутвовремя сдернуть надо
Правильно Луконин говорит, сказал Васильев, всю жизнь на баржах плавал, понимает толк в этом деле лучше нас с тобой. Иди, Коноваленко, на пароход, готовь машину. Завтра дадим отдых боцману. Так, что ли? обернулся он к Луконину.
Та-ак протянул Луконин.
И заработаешь побольше, сказал Васильев.
Луконин мотнул головой, разбрасывая длинные свившиеся прядки волос.
Не нужно мне негромко, без всякой рисовки сказал он. Сам баржи бросил в плесе, сам их повытягаю Вся зима впереди, еще разберемся, когда отдыхать.
Баржи я бросил...помолчав, сказал Васильев.
А кто на штурвале стоял? сказал Луконин. Да что считаться, с баржами я управлюсь, иди, Петро И вы тоже сказал он Васильеву.
Васильев постоял, глядя под ноги на елань, присыпанную посеревшей от грязи мукой. Весь китель его был затерт белесыми полосами.
Ладно! сказал он решительно. Пошли, Коноваленко, буксир на пароход надо заводить.
Мы стали подниматься по трапу. Катер у борта баржи ждал нас, там в темноте толпились сменившиеся грузчики, члены команды «Индигирки», виднелись красные светлячки цигарок.
Отваливай! крикнул Васильев и перепрыгнул на палубу. Разом стихли разговоры, узнали голос начальника пароходства. Я тоже прыгнул на палубу катера и вмешался в толпу грузчиков, протискиваясь ближе к надстройке, чтобы не свалиться в темноте за борт. Да, «поохотились», долго будет помниться!..
VIII
Утром я проснулся в старпомовской каюте, услышал плеск воды от частых ударов плиц и ровную работу машины. Стронули, значит, баржи! Успокоенный, опять заснул. И опять проснулся, когда машина стала работать с перебоями, неравномерно сотрясая переборки каюты. Вскочил, выглянул в иллюминатор, пароход шел близко от крутого берега с опустившейся к воде золотой бахромой лиственниц. Машина то работала, то стопорилась, пароход подваливал к берегу. Там среди деревьев видна была длинная поленница аккуратно уложенных кругляков. Будем брать дрова!