Вера встала, взглянула с неохотою на свою койку. Раздевшись, прилегла на диван рядом с Галей и, боясь разбудить девочку, осторожно погладила острое, горячее ее плечо.
X
В мастерской очень огорчились, выслушав рассказ Веры о неудаче с бельем. Старый закройщик молча, жалобно посматривал на Марью Николаевну: он был крайне неразговорчив, он уже сказал все, что мог сказать, и теперь ожидал суда заведующей.
Вполне это исправимо, вставила Вера, боясь прямо заглянуть в синие глаза Марьи Николаевны: в них Вера заметила это сразу тлела боль. Значит, еще нет известий о муже
Порешили на том, что Вера будет работать в госпитале всю ближайшую неделю: помощи ей дать пока не могли.
Теперь Вера являлась в госпиталь с утра и сидела в темноватой бельевой до вечернего чая, или, как говорили в госпитале, до полдника. После полдника, забрав шитье, перебиралась в четвертую палату, к «своим» раненым.
Так было и на этот раз: Вера выбралась из бельевой и на минутку остановилась возле старенькой гардеробщицы. И тут подошел раненый в розовой пижаме, на костылях и спросил, не к ним ли она пришла, в офицерскую палату, на третий этаж.
Вера не успела ответить неизвестно откуда вывернулся Толя. Выступив вперед, он сказал с почтительной настойчивостью:
Нет, это к нам, товарищ старший лейтенант. Распоряжение есть.
Раненый не обратил на Толю никакого внимания. Он продолжал пристально разглядывать Веру, тяжело вися на костылях.
Я думал, к нам, глядя исподлобья, с досадой сказал он. У нас один товарищ жену ждет.
Неловко повернувшись, он проковылял к окну и терпеливо, прочно уселся на подоконнике.
Иди, иди! шепнул ему вслед Толя с лукавым злорадством. Ишь какой нашелся У нас одну мамашу так вот и отняли ушла в пятую палату, а мамаша была нам подходящая, седенькая такая и говорливая.
Со знакомой уже Вере галантностью Толя подхватил ее под руку и повлек вверх по лестнице.
К товарищу жена придет, а он-то зачем караулит? тихо спросила Вера, оглядываясь на офицера.
Толя ответил уверенно, нисколько не затрудняясь:
Значит, перехватить надо, потолковать. Или тяжелый тот командир, значит, подготовить жену надо. Или неладно у него с женой. На войне, Вера Николаевна, люди между собой очень дружные. А мы все еще не жили в обыкновенной жизни. С поля боя и прямо сюда. Ну, и не остыли еще
Они медленно поднялись по чугунной лестнице и остановились у закрытой двери в палату.
Вот хоть у нас в палате. Грузина видели? Красивый такой. Его Бесо зовут. Ему сегодня Он опасливо покосился на дверь и зашептал: Ему сегодня вторую ногу отрезали, слышите, Вера Николаевна?
Толя провел ребром ладони по своим штанам, у самых бедер, и поднял на Веру хмурые голубые глаза.
Вот так. Эх, и ходок же был! Как в разведку ходил, как лезгинку плясал! Пулеметной очередью Бесо прошило, санитары два раза мимо прогулялись, думали мертвый.
Вера стояла, пораженная, и молча прижимала к груди узелок с бельем и бутылочку морса.
Но дело опять же, Вера Николаевна, не в этом. Бесо наш по женке тоскует. Он горячий и храбрый и очень гордый, молчит, а тоскует. Один раз только проговорился: «Нужен ли я, говорит, ей теперь, такая-то култышка?» Да вы не машите рукой, Вера Николаевна. Не все такие хорошие, как вы!
Эти слова, должно быть, вырвались у него нечаянно, потому что он смолк и, краснея, вытаращил на нее глаза.
Ну, что это вы, Толя! спокойно упрекнула его Вера. Вы лучше скажите, как он Бесо?
Написал ей письмо. Мы это письмо всей палатой сочиняли, вот что вы тогда у него взяли. Теперь ответа ждем, гадаем Заметили, как он на вас глядел, заметили? Он говорит, что вы напомнили ему Елену, жену. Вы то есть совсем на нее не похожая, а все-таки, говорит, почему-то вспоминается.
Он совсем запутался и смолк.
Мимо них, цокая высокими каблучками, пробежала маленькая, знакомая Вере сестра. Она поклонилась Вере с лукавой и скрытной улыбкой, которая могла относиться единственно к Толе, хотя на него сестра даже и не взглянула.
Ниночка отдежурились? сорвавшимся голосом крикнул Толя. Уходите? Иль в красный уголок?
Он ждал ответа, нетерпеливо задрав голову. Звонкие шаги сестры затихли наверху лестницы, она крикнула оттуда Толе что-то неразборчивое. Лицо у парня стало совершенно растерянным. С трудом, казалось, он вспомнил, что перед ним все еще стоит Вера.
Наши ждут вас, сказал он, явно томясь.
Раскрыв двери в палату, он едва дождался, когда она войдет, и Вера тотчас же услышала его тяжелые шаги вверх по лестнице.
Здравствуйте, товарищи, негромко произнесла Вера..
Никто ей не ответил. Она осмотрелась: в палате что-то изменилось. Толина кровать стояла теперь у раскрытого окна, а в угол была задвинута койка Бесо, и Вера мельком увидела пепельно-бледное его лицо с закрытыми глазами. Крепко спали и Васенька и Максим.
Бодрствовал один Иван Иваныч. Он издали кивал и улыбался ей, весь розовый, в крупных светлых каплях пота.
Нас в баньке помыли, так что с легким паром, здравствуйте, довольно сказал он, пожимая ей руку. Очень здесь за нами ухаживают, премного благодарны.
Он заметил, что Вера внимательно взглянула на Максима, и добавил все с тем же довольным видом:
Максе чуток получше. Спать стал, значит, на поправку пошел. Проснется, поест и опять спит, силу набирает.
Он заметил в ее руках бутылочку с морсом и укоризненно усмехнулся:
Да это вы зря потратились, Вера Николаевна. Мы здесь сыты вот как. Хотя Он взглянул на Максима и ласково добавил: Ваше-то ему слаще будет.
Тихо у вас нынче, Иван Иваныч! вполголоса сказала Вера, привычно усаживаясь около Воронова со своим шитьем.
Тихо, согласился он и неторопливо сложил руки на груди. Таково хорошо думается в тихий-то час. Лежу вот тут и в уме все перекладываю и перекладываю
Вы сами-то издалека, Иван Иваныч? спросила Вера.
Вологодский я, из деревни Ручьевка. Там родился, вырос, там и жениться довелось. Теперь уж и ребяты большие, только младшенькая учится. Лежу я вот седьмой месяц. Сперва на Кавказ угодил. Море там, и деревья не наши, и горы, словом, из чудес чудеса. А все-таки, как говорится, мила человеку та сторонка, где у него пупок резан. Каждый раз, Вера Николаевна, гадаю: ну-ка в Вологду назначат? Нет! Не фарт, видно, мне Приехали бы ко мне ребяты, свиделись бы. Да-а!
Воронов подбил подушку повыше и взглянул на Веру с тихой улыбкой.
Бумагу нынче мне прислали. К ордену Отечественной войны представление вышло. Первой степени.
Орден Отечественной войны?
Вера даже шить перестала и никак не сумела скрыть удивления. Ей и в голову не могло прийти, что Иван Иваныч может быть героем.
Второй уж у меня орден, еще Красная Звезда есть, с неторопливым достоинством объяснил ей Воронов. С одним орденом воевал, а с другим, верно, домой поеду. Из войны-то я теперь вышел, Вера Николаевна, четвертое ранение переношу, а сейчас, видишь, у меня раздробление костей получилось. В последний-то, вот в этот, раз прямо-таки удивительно меня ранило. Пришли мы с задания разминировали поле и, значит, стоим под деревом, закуриваем. Тут по ноге меня ударило. Я падаю, а сам еще не понимаю, в чем дело. Слышу, ребяты спрашивают: «Ты что, Воронов, иль ранило?» «Похоже, что ранило», говорю. И откуда она взялась, пуля-то, заплуталась, что ли?
В углу палаты заворочался и застонал Бесо.
Не в себе он, сказал Воронов, бросив на раненого быстрый, пристальный взгляд. Дурман в нем после операции держится. Говорит, говорит по-своему, непонятно. Слышно только Елену поминает.
Мне Толя рассказывал
Ступай навести его.
Вера отложила шитье и неуверенно встала.
Ступай, повторил Иван Иваныч. Сдается мне, он ждал тебя, Вера Николаевна.
Чем же я помогу ему? с горечью спросила Вера.
А ничем. Пить ему дашь, простынку оправишь. Придет в память посидишь возле него. А говорить ничего такого не говори, не старайся. Вот позавчера к Васеньке девчоночка прилетела, из какой-то редакции, что ли: «Расскажите, слышь, про ваш героический подвиг». Он лицом помутнел, словно бы испугался, только и сумел справки ей сунуть о своих пяти ранениях. А ведь у него, Вера Николаевна, милая ты моя, фашисты на грудях звезду вырезали вот с мой кулак да ноги перешибли. В разведчиках он ходил да однажды и попал в такой перекат. Мы-то знаем об этом, да никогда не спрашиваем. Если звезду вырезали, ясно, значит, не струсил парень. А он сам даже словечком не обмолвился. У него ни на теле, ни в сердце еще не зажило, бередить нельзя. Молчание золото. Ну, ступай.
Вера послушно взяла бутылочку с морсом и на цыпочках пошла по палате. Около Васеньки она приостановилась: молодое лицо бойца с горьким и словно насильно растянутым ртом было спокойно во сне. Бесо тяжело дышал, тонкие ноздри его раздувались, он то и дело облизывал сухие губы. Стараясь не смотреть на его странно укороченное тело, выделяющееся под простыней, Вера развела морс, приподняла каменно тяжелую голову Бесо и приложила стакан к губам. Он пил, торопясь и беспомощно захлебываясь, потом взглянул на Веру блестящими, безразличными ко всему глазами и снова задремал.
Она положила на столик почтовую квитанцию и вернулась к Ивану Иванычу.
Он встретил ее, улыбаясь не то Вере, не то своим мыслям.
Эх, Вера Николаевна, дай-кось я тебе с самого начала расскажу, хочешь не хочешь.
Да мне очень интересно, Иван Иваныч, что это вы
Ну, интересно, неинтересно, а слушай, коли в гости пришла. Он без нужды оправил простыню и виновато засмеялся. Лежу вот и думаю, голубушка Вера Николаевна: какой я есть человек на земле, Иван Воронов, и в каком виде, значит, вернусь в свой родной колхоз? Был я, конечно, бригадиром полеводческой бригады и опять стану бригадиром, я, сержант Иван Воронов, старый солдат, кавалер двух орденов И выходит, вроде другой я стал человек, а? Вера Николаевна?
Конечно, другой, ответила, несколько затрудняясь, Вера, по-моему, лучше.
Да оно как сказать, серьезно, медлительно возразил ей Воронов. Человек я был совсем до войны не способный, бракованный, что ли
Иван Иваныч огляделся, спят ли товарищи, и опасливо, со смущением сказал:
Сердце у меня, слышь, малое уродилось. Доктора сказывали, голубиное мое сердце. Вот меня на службу дотоле и не брали, не гляди, что сам я такой дюжий. Ну, а как занадобился для войны народ, и меня взяли, в сорок первом-то году, и угодил я в саперы. Да.
Иван Иваныч с облегчением опустился на подушку и погладил усы они были у него густые, каштановые, аккуратно подстриженные.
Мужик я был тихий, смирный, курицы, бывало, сам не резал от крови у меня отвращение получалось. И что я тогда в жизни видал, кроме как свою деревню, да пашни, да леса? А тут пришлось мне повидать, эх, Вера Николаевна, крови, крови По людям по мертвым идти доводилось, да я не говорю про немцев: это, понятно, не считается. В отчаянность люди входили. Ну, и то сказать, время было такое, Вера Николаевна, самый сорок первый год, отступление
Иван Иваныч вздохнул и конфузливо усмехнулся.
Немцев долго мне не довелось в натуре увидать. Только слышал об них всякое; известно, что и правда, а что и на бересте написано. Разбираться некогда отступаем и отступаем. Я по-деревенски думаю про себя: «Черти, что ли, они с рогами, окороту на них нет?» И боялся я тогда их, должен тебе сказать, люто. Как первого немца в плен пришлось взять, я, Вера Николаевна, дрожмя дрожал. Ну, все-таки больше не от страху фриц был мозглявый, обозник, и руки сразу кверху задрал, а дрожал я от необыкновенности. Посадил пленного на его же повозку, сам сзади сел, автомат на изготовку, и глаза на него вытаращил, словно и вправду рога на нем ищу, тьфу ты, вспомнишь Ну, все-таки аккуратно доставил и немца, и лошадь, и поклажу. Бочонок масла был при нем и бочонок сласти черная такая, как патока, только слаще, мармелад, что ли, называется Потом, конечно, привык к немцам, нагляделся, сколь раз в двух шагах от них таился.
Наше дело саперное такое: армия отступает мы прикрываем отступление, армия наступает мы впереди. Ну, тут музыка повеселее получается, хотя, сказать, и опасности куда больше: неприятельские мины вылавливаешь. А немец хитер: то в два этажа мины положит, верхнюю снимешь, а нижняя потом себя и окажет. То деревянные мины выдумал, наши миноискатели их сначала не чуяли, пока мы до щупа не додумались. А то еще были мины с волоском. Очень они нас мучили: тонкое это дело волосок найти да ненароком его не задеть. Не учуешь летишь к черту. Вот уж действительно жизнь и смерть на волоске висели
Волосок его слушать надо. Он себя обязательно окажет, послышался за спиной у Веры сиплый голос.
Она оглянулась. Максим, должно быть, давно уже проснулся и теперь смущенно смотрел на нее.
А я думал, ты до утра спать наладился, добродушно подшутил над ним Воронов. Вот тебе и Вера Николаевна.
Максим, я морсу кисленького принесла, налить? обрадованно спросила Вера, не зная, сказать ли парню «ты» или «вы».
Максим выпил морсу, вытер губы рукавом и застенчиво пробормотал:
Очень даже вкусно, покорно благодарю.
Вот я и говорил, засмеялся Воронов. Беда, много пришлось мне помаяться вот с такими сынками, как Макся. Горячатся, торопятся, смотришь, подорвался на мине. Беда, ругался я на них. Мина она уважения требует.
Это точно, с важностью подтвердил Максим. Он, верно, тоже был сапером, и Вере странно и жалостно было думать, что он, такой молодой, знает о войне столько же, сколько и Воронов.
И тут вас наградили, Иван Иваныч? вставила Вера и неловко смолкла: она вспомнила насмешливый рассказ Воронова о девочке из редакции.
Наградили? раздумчиво переспросил Воронов. Ну да, и наградили. Только ничего такого ведь и не было служба.
На бледном лице Максима появилась и исчезла легкая добрая усмешка: Воронов, верно, не любил рассказывать о своих наградах.
Служба, Вера Николаевна, строго и даже как будто чуть сердито повторил Воронов. Тем более сапер. Я ползу, мины вылавливаю, а следом ведь часть идет.
А все-таки ордена тебе дали не за так, подзадорил его Максим и лукаво взглянул на Веру: смотрите, мол, что теперь будет.
И верно: Воронов сделал судорожное движение и вдруг сел на постели, держась одной рукой за койку, а другой собирая и распуская на груди завязки у рубахи.
На вот, удивление какое! укоризненно, скороговоркой произнес он. Ну, однажды расчистил со своим отделением проход штурмовой части, верно, в потайности, у немецкой передовой. А в другой раз минное поле открыл. Да неужто, увидавши, я мог мимо пройти, а? Ведь по этому болоту утречком наша рота в атаку пошла!
А-а! удовлетворенно посмеиваясь, протянул Максим.
Ложитесь, Иван Иваныч, ну что это вы, право!
Вера помогла ему лечь, оправила подушку, накрыла простыней.
Молодежь всегда поддразнить любит, миролюбиво сказал Иван Иваныч. Вот он, в чем душа держится, а туда же
Воронов закрыл глаза. Прошло несколько тихих минут. Максим, кажется, опять задремал. Сил у него было совсем мало, и он их уже израсходовал.
В руках у Веры споро мелькала иголка, она сидела озабоченная, почти хмурая. Сегодня она узнала так много нового, неожиданного Нет, на сердце у нее все-таки было очень хорошо!
Воронов осторожно тронул ее за рукав:
Расстроил я вас.
Вера очнулась, положила работу на колени, сказала:
Нет, что вы! и улыбнулась неожиданно радостно и так заразительно, что Воронов невольно и сам заулыбался.
Теперь, Вера Николаевна, я вернусь домой спокойно. Сделал все, что мог, и силу, и кровь отдал. А что ордена мне присудили это уж мое счастье особое. Я горжусь орденами, да! Они ведь во весь мой род пойдут, от сына к внуку передаваться будут, когда уж и прах мой с землей смешается. Вот, значит, бахвалиться здесь и не к чему.
В палате появился Толя. Он вошел тихо, и Вера и Воронов сразу заметили, что вид у него обескураженный и какой-то виноватый. Он направился было к своей койке, ни на кого не глядя и всем своим видом как бы говоря: «Вот теперь я лягу и отдохну».
Что, Толя, опять неустойка? пронзительным шепотом спросил его Воронов.
Толя остановился среди палаты, нелепо растопырив руки.
Вроде, Иван Иваныч, признался он и исподлобья взглянул на Веру.
Опять она со старшим лейтенантом? сочувственно справился Воронов.
Говорит, назначили на рентген сопровождать.
Говорит, говорит Сказать все можно.
Воронов смешливо подмигнул Вере.
А ты ее безо внимания, Толя. Сама к тебе льнуть будет. Эдакого парня презирать, а? Всех статей!
Ну, уж вы, дядя Ваня
Чего ну? Чего ну? Говорят тебе: сам презирай! Безо всякого внимания!