Грошев укатил на мотоцикле, а Николай сел на обочину около поля. Было тихо. Из-под горы ветерок доносил дальний гул укативших автобусов. Ободренные тишиной, засуетились вокруг кузнечики. Жаворонок неуклюже затрепыхался над головой, радостно сообщая миру про замечательный день. Марево колыхалось над дорогой, смазывая четкую линию горизонта. Далеко, за лесом, закричала, как вспугнутая птица, электричка. Пошла за рабочим людом в город, чтобы развезти его по сельским домам. И к вечеру оживут днем почти безлюдные села. Только не по клубам народ пойдет, в большинстве пригородных сел клубы уже закрылись; засядет народ за телевизоры, и вспышка многолюдия на сельских улицах будет продолжаться чуть более часа, пока не закончатся нехитрые домашние дела. И только вечером засияют огнями деревни, как лет двадцать назад, когда еще бывали молодежные посиделки и звук гармони был еще не редкостью. А ведь село это верный хранитель национальных особенностей любого народа. Одряхлел хранитель, постарел. И молодежь уже поет все больше заграничные песни. Еще много лет назад ругал брата Володьку за джазы всякие, за твисты и прочее. А как отец песни народные пел Сядет у стола, глаза прикроет и запоет. Голосом природа его слабым наделила, но мелодичным. Песню понимал и любил. Именно от него унаследовал Николай эту бесконечную и необъяснимую любовь к народной песне. Среди вещей, оставшихся от отца, была тетрадка с записями народных припевок, частушек, присказок. Не раз видел отца с этой тетрадкой, и в эти минуты он был больше похож не на комиссара отряда, а на сельского учителя. Поначалу хранил эту тетрадку как память об отце и только с возрастом стал понимать, что ценность ее сама по себе велика. Как-то просмотрел ее Володька, сказал, что возьмет в Москву и покажет специалистам, но уехал и забыл ее. И пусть. Тут, в селе, тетрадка отца нужнее. Тут он учительствовал в давние довоенные годы. Тут его помнят еще, хотя школы, где он учил ребятишек, уже нет. Даже здание перестроили. Поначалу клубом сделали, потом в библиотеку преобразили, а теперь там магазин.
Жалел или нет о сделанном только что? Наверное, надо было не так немного, поспокойнее. Попросить, чтобы Борис Поликарпович написал заявление с просьбой продать по себестоимости столько-то помидоров для рабочих завода. Это было бы правильно. Никто не упрекнул бы. Но может быть, иногда нужно и вот так, потому что до этого здесь много чего, видать, наговорил Грошев и надо было перед людьми обелить и колхоз, и его людей.
Теперь будет шум. Как повернется дело, это уже забота Куренного. Что ж, видать, назрел разговор. И пусть он начнется с этого самого случая. Удивился тому, что нет волнения, какое обычно бывало у него во время очередного столкновения. Или стареть стал? Говорят, первым признаком приближающейся старости является исчезновение желаний. Пятьдесят пять разве это старость? Сердце пока работает нормально, руки крепки. И без очков читает. Не-ет, рановато он себя старит. Рано.
Надо Маше ничего не говорить. Ночами спать не будет. Правда, все это не надолго. Уже завтра село будет все знать. А там собрание или еще что?
Ненужные скамейки громыхают в кузове. А все ж шофер шофера всегда поймет. Это тот, что из таксистов, тот из чужих. Это не рабочих кровей. Этот из зашибал. А мужики его сразу поняли.
Что-то нынче на поле не видал он Петьку и Дятькова? Никак отработали свое? А с Дятьковым надо б было срезаться. Уж больно шустро он про село говорит. Нет, село еще себя покажет, врешь. Только порядок бы настроить. А как?
4
Новое место нравилось Кулешову. Тут, что ни говори, был самостоятельный участок работы. Председатель колхоза относился к разряду людей, всегда нравившихся ему: этакий сельскохозяйственный гусар, которому претит заниматься оскорбительными мелочами и назойливой опекой. Если вдуматься, то получается образ самого что ни на есть идеального руководителя для честолюбивого подчиненного: отвалил участок работы, не лезет в него сам, спрашивает по итогам и по чепе. Мечта. Ну и место чудесное, такое на Черноземье поискать. Не добрался сюда еще технический прогресс с его воздействием на людей и среду.
Было, правда, одно обстоятельство, которое тревожило: место работы для жены. Однако Куренной удивительно легко пошел на предложение Кулешова: сельская библиотека вот уже второй год была закрыта из-за отсутствия помещения и работника; книги хранились в кладовке сельсовета, и единственным их прилежным читателем была секретарь сельсовета Поля, чьей опеке и надзору они были препоручены. Куренной сам явился в Совет, отпер дверь, зашел в затхлую каморку, где пахло книжной пылью и мышами, потоптался с минуту, тяжело вздыхая и покачивая головой, вручил Людмиле ключ и сказал:
Ты, того давай приведи в порядок все, а потом мы комиссию создадим, акт оформим и начинай работать. Комнату бери себе, помой тут и прочее. А мы на правлении насчет зарплаты решим.
Дело с приемкой затянулось, нужно было сотни книг подклеить, привести в божеский вид, разложить по местам. Два воскресенья подряд Анатолий сам мастерил библиотечные полки. Куренной больше в Совете не появлялся, правда, на правлении решили с зарплатой, и с первого июля Люда уже считалась работающей. Ваську препоручили соседке бабе Паше, парень он был смирный, особых хлопот никогда никому не доставлял, а иногда Люда брала его с собой, давала в руки карандаш и заставляла рисовать всякую живность, кудахтавшую, лаявшую и мяукавшую за окном.
В этом году Анатолию стукнуло двадцать семь. Поработал и в Ростове на комбайновом, в Нагорске, в управлении сельского хозяйства. Помыкался по частным квартирам вволю, и когда Куренной предложил работу главным инженером, согласился сразу, даже без обдумывания. Они с Людой уже давно остановились на этом варианте, только искали местечко поближе к городу. А в Лесном не раз бывали по выходным, и Анатолий уже бессчетное количество раз говорил жене: «А что, послали бы нас сюда, а?» Люда только вздыхала: город рядом, места чудесные и транспорт удобный.
Они переехали через три дня после того, как дали Анатолию должность и председатель привел его к небольшому особнячку над обрывом. Лет пятнадцать жил в этом доме врач, это когда еще больничка здесь была небольшая, потом зоотехник обретался. Отслужил положенных три года после института и отбыл в городские края лечить собачек и морских свинок в областной ветлечебнице. Зиму хата простояла пустой, намерзла, намокла, и теперь они жили здесь, не начиная ремонта, в ожидании, когда отойдут стены. Днем открывали окна, а вечером выкуривали дымом налетевших комаров, зато это был первый в их жизни «свой» дом, и Люда насадила на участке каких-то цветов, которые взошли и оказались совсем не теми, но все равно это было радостно, а во дворе кряхтела квочка с десятком цыплят первый залог и основа будущего хозяйства.
Хозяйство досталось ему угробленное до последней степени. Трактора, а было их семнадцать, все изношенные до предела. Запчастей не было. Кое-что пока удается добывать, основываясь на старых знакомствах в областном центре, но с каждым днем становится это все труднее. Квалификация механизаторов вызывала в нем ужас. Еще хуже было с дисциплиной. В разгар весеннего сева тракторист Кузин поехал на тракторе свиданничать к своей милой аж в Князевку. Кулешов вызвал на следующий день его к себе и долго глядел на виновника происшествия: худенького розовощекого паренька с ангельски-голубыми глазами.
Ты понимаешь, что сделал?
А что? Ангелок был искренне удивлен. У нас все завсегда
Кулешов закричал что-то, написал приказ, вывесил его на доске объявлений. Мужики старательно читали приказ, хлопали Кузина по спине и оглядывались на окна кабинета инженера.
Впрочем, в одном отношении он почувствовал скоро перемену. Это когда, после сева, принял активное участие в ремонте. Не консультацией, а сам, своими руками, разобрал мотор, отладил поршневую группу. Мужики все до единого собрались вокруг, когда запускали мотор на стенде. По их лицам он понял: дело сдвинулось, хоть и не приняли пока что его в компанию, но хоть признали своим. На хлебоуборке, вопреки приказу Куренного, стал он на подмену комбайнером. Понимал, что делать этого нельзя, но существовало неписаное правило, согласно которому подчиненные должны были признать за начальством право отдавать приказания только после того, как убеждались, что оно, начальство, что-то умеет. И он трое суток отстоял за штурвалом, пересыпая пять-шесть часов ежедневно тут же, на полевом стане, и результаты его были совсем неплохими. А когда увидали, как он при поломках сам их устранял, не ожидая «летучки», авторитет его явно пошел в гору. Чувствовал он это по почтительности обращения тех же самых бузотеров, которые еще месяц назад святыми глазами глядели в ответ на его упреки. Потом по селу пошла балачка, что инженер собирается сбегать обратно в город, и ему пришлось самолично убеждать в обратном Куренного. «Наши могут», смеялся председатель, убедившись, что слухи были ложными, и отдавая должное сельским кумушкам.
С Куренным у него наладились вполне сносные отношения, хотя несколько раз председатель принимал явно неверные решения. Анатолий каждый раз мучился проблемой, как себя вести в этом положении, потом отходил, утешая себя, что главный инженер он молодой, а председатель в этом колхозе уже зубы съел. Довод был не из самых убедительных, но помогал. К этому времени он усвоил уже нехитрую тактику Куренного: если тяжко складывались хозяйственные дела не бросаться в панику, не рвать жилы. Делу все одно не поможешь, потому что оно зависит, в основном, от природы, а вот что колхоз спасут в том сомнения не было. С такими землями, как здесь, много не нахозяйствуешь. Старался не задумываться над смыслом этой нехитрой тактики, выслушивая председательские рыдания на районном хозяйственном активе, где Куренной подавал все в самых мрачных тонах, заранее настраивая начальство на плохой исход нынешнего года. Через день приехал секретарь райкома, и председатель повез его на самые тяжкие участки, где пересевали озимые и где пшеница навряд ли вытягивала больше, чем по тринадцать центнеров. На бугре Куренной выхватывал из багажника газика лопату и копал по склону до десятка ямок в разных местах. На глубине двадцати сантиметров, это уже знал Анатолий, выворачивался из-под чернозема яркий белый песок, какой и на пляже речном не очень часто встретишь, и это было самым убедительным доводом, потому что секретарь райкома был человек новый и важно было в самом начале настроить его определенным образом. Наблюдая с машинного двора за маневрами председательского газика, Кулешов понимал, что Куренной играет в не совсем хорошую игру, но осудить его не мог. Теперь, после нескольких месяцев пребывания в колхозе, Анатолий увидел в поступках Куренного выработанную горьким опытом предшественников линию поведения, когда важно было в любой момент иметь набор доводов в свою защиту, потому что хозяйственный успех зависел от слишком многих факторов, в числе которых были и совсем незначительные на первый взгляд вещи: хворает свекловичница во время прополки, а кто вытянет ее три гектара? Это ж не простое дело. Или вдруг навострится иная бабенка в гости к сестре в дальние края? Председателю ведь и разговора с ней нет. Как что так заявление на стол. Уборщицей в город пойдет, на семьдесят рублей, а тут триста оставляет. Вот и маракуй, как себя вести.
Рокотова Анатолий заметил сразу же после начала работы. Он уже знал, что в любом коллективе всегда есть человек, который является его душой, а может быть, и совестью. Хмурый, чуть рябоватый, невысокого роста, Рокотов не спешил ответить, когда его о чем-либо спрашивали. Помолчит с полминуты, выдержит паузу, а уж потом скажет коротко и безапелляционно. Поначалу он показался Анатолию мужичком себе на уме, который никогда и нигде выгоду свою не упустит, но потом отбросил это представление как неверное. Чем-то был похож этот человек на памятного Анатолию покойного Василь Василича Ряднова, может быть, своей яростной неудержимой жаждой всеобщей справедливости. Были, правда, и отличия. Рокотов всегда держался в тени, не лез с суждениями, не обличал виновных. Только поглядывал недобро. Но уж коль виновному доводилось что-то спросить его, тут уж Николай Алексеевич выкладывал все.
Однажды Анатолий застал Рокотова у бульдозера Сучкова, закадычного рокотовского приятеля. Николай Алексеевич лежал под машиной, а Сучков подавал ему инструменты.
Что там у вас? Кулешов присел перед гусеницей, пытаясь разглядеть, чем занимается Рокотов. Тот медленно вылез из-под машины, сунул ключи Сучкову:
Поездишь еще, только про масло не забывай. Повернулся к инженеру: А сказать я что хотел, Анатолий Андреевич, пора бы хлопотать про новые машины.
Говорил я председателю.
То-то, что говорили. Все у нас на проволочках. Вот, помню, раньше эмтээсы были. Так там же технику содержали. Там кого попало за руль не сажали. Председателю давали десять тракторов на две недели, так он знал, что больше техника у него не будет ни дня, и старался его, этот трактор, использовать с нагрузкой. Потому что больше ему техники не видать. А теперь вот «Кировец» семисотсильный с тележкой силос возит. Да это ж что из золота сапоги шить. Он горючего нажжет в десять раз больше, чем стоит силос. Ему бы десять плугов тащить, а не тележку. Вот куда мы миллионы загоняем. Тут эмтээсы и вспомнишь.
Было все это неожиданно для Кулешова, и он поначалу даже не нашелся что ответить. Только пробормотал:
Вы же член правления, Николай Алексеевич Сказали бы.
Рокотов махнул рукой и пошел к раздевалке, а Сучков доверительно сказал инженеру:
Да говорил он На собраниях и вообще Грозились всё исправить, да только назавтра опять Брехня одна получается. Сами ж знаете, на тракторах и за выпивкой ездют, а кто и по девкам. Какой уж тут моторесурс Вот зимой поглядите, что вытворять будут. Меня на бульдозере навоз на поля возить заставляли. Это ж каку голову иметь надо? А-а-а
Иногда Анатолий чувствовал свое бессилие. Поднял бумаги, дневные наряды за прошлую зиму. И по всему выходило, что иного выхода, как возить навоз на бульдозере, в те дни не было. В ремонте десять тракторов. Всех лошадей мобилизовали. Объявили два воскресника по вывозу навоза на поля. Верно, нельзя с одной тележкой гонять на поля «Кировец», но что сделаешь? Нужно в хозяйстве сорок тракторов, а их пятнадцать. Ну кто виноват, что колхоз живет в кредит? Что в долгах как в шелках?
А может быть, и есть чья-то вина? Кто-то же приучал людей к этому. Кто-то нащупал удачную отдушину: не оставят без поддержки, дадут и семена, и технику. Все равно дадут. И люди привыкли: неужто двадцать процветающих хозяйств района не продержат на себе двух-трех неудачников? Продержат, спасут, государство кредитами наделит. И так годами, десятилетиями. А если прикинуть по всей стране? Неужто ж только в Лесном такие хитрецы? Небось и в других местах водятся?
А в общем, жизненный поворот, приведший его в Лесное, считал он благоприятным. Здесь можно было увидеть результаты своего труда, а что еще нужно человеку, если у него профессия, которая нравится. Если еще не знаешь, до каких пределов простираются твои возможности? Васька целыми днями гоняет босиком по сельской улице, перезнакомился с ребятней. Люда обживает дом. Первый дом в их жизни. Можно бы и сказать, что счастливы. И как приятно вот так идти к своему дому, зная, что тебя ждут, что Васька кинется навстречу с веселым визгом и можно будет зарыться лицом в его пахнущую ветром белобрысую шевелюру.
Калитка скрипучая. Надо бы поглядеть, а то даже неудобно. При первой же оказии займется. Вот сейчас поужинает и глянет, что там так скрипит. Может, маслицем смазать и делу конец? Васька возится в углу двора со щенком, подаренным соседкой: знатный будет пес, уже сейчас уши торчком стоят. Парень три ночи как следует не спит, все беспокоится за свою животину. А пусть, добрее к людям будет. В детстве Анатолию тоже довелось держать собаку, и до сих пор помнит он тот день, когда в очередной приезд Родиона к отцу тихая и безответная Мирта вцепилась ему в штанину. Родион даже чемодан уронил, а потом ощерил мелкие черноватые зубы, схватил полено и ударил собачонку по голове. Сколько слез пролил Толька тогда над бездыханным телом своего лохматого друга. А в доме никто ничего не сказал Родиону, только отец осмелился пробормотать: «Зачем же так?» Родион не ответил и лишь после многозначительной паузы выдавил из себя:
Сроду никто по земле не ходил апосля того, как меня куснет. Так-то, друзяка.
Люда вышла из дома с озабоченным лицом. Когда Анатолий снял пиджак и повесил его на перила крыльца, она тихо сказала:
Опять он Сегодня видела. Нашел-таки нас Только очень тебя прошу, не ввязывайся. Он все сторонки держался. К дому не подходил. Совсем седой.
5
Все эти дни Туранов даже не вспоминал о своем предшественнике. Работы было под завязку. Да и не хотелось вновь возвращаться к тяжелому разговору, который состоялся при передаче дел. У Туранова создалось впечатление, что Бутенко совершенно не понимает сути происходящего и видит все свершившееся как цепь недоразумений и происков со стороны недругов. Целую неделю он отсиживался дома, иногда перезванивая в приемную по тому или иному делу. Туранов распорядился высылать ему машину, если об этом будет просьба бывшего директора, и Павел Максимович охотно воспользовался этой возможностью.