Все тот же румяный Слава посадил Лелю и маму в коляску своего мотоцикла, и они быстро домчались до станции Огородское. На прощание Слава крепко, словно взрослый, пожал Лелину руку.
Ну, бывай! Приезжай на будущий год...
Вместо Лели ответила мама:
Не будем загадывать. Поживемувидим.
Помахала Славе рукой и вместе с Лелей вошла в вагон. Поезд тронулся, зажглись на перроне фонари, поплыли назад деревья, здание почты, клумба с ноготками перед почтой...
Довольна, что домой едешь?спросила мама.
Леля не знала, что ответить. И довольна, и не довольна, вот, пожалуй, самый верный ответ. Она так и сказала маме:
И да, и нет...
Почему?спросила мама.
Леля пожала плечами.
Аля, наверно, меня повсюду ищет, как думаешь?
Ну и что с того?спросила мама.Пусть себе ищет.
Она думала, я еще долго проживу в деревне...
А разве ты не соскучилась по папе?спросила мама.
Леля кивнула:
Соскучилась...
Папе скучно без нас,продолжала мама.Уходит на работу, приходит с работы, и все один да один. Надо его пожалеть.
Я жалею,сказала Леля.
Леле всегда казалось, что мама жалеет папу. Почему? Леля не могла ответить, просто ей так казалось, что мама сильно жалеет папу. Мама говорила о нем: «Наш папа очень много работает... Наш папа сильно устает...»
Если утром он спал, мама чуть слышно двигалась по комнате, чтобы не разбудить его.
В простенке между окнами стоял письменный стол. Папа за этим столом работал. Мама говорила:
Папа работает, ему нельзя мешать...
Папа садился за стол, лицом к окну. Перед ним были разложены чистые листы бумаги. Иногда папа брал ручку, писал что-то на листке бумаги, отрывался и подолгу смотрел в окно, потом вставал, говорил маме:
Не могу, ничего не получается...
А ты старайся,уговаривала его мама, совсем так, как уговаривала Лелю, чтобы не ленилась, аккуратно выводила буквы в тетради.Постарайся, глядишь, и получится...
Нет, ты ничего не понимаешь,с досадой отвечал папа и уходил куда-нибудь, а мама подходила к столу, смотрела на немногие строчки, которые папа написал на листке бумаги, вздыхала, задумывалась...
Леля слышала, мама говорила однажды соседке Эрне Генриховне:
Уверяю вас, Семен Петрович еще станет писателем и очень даже хорошим писателем...
Что ж,ответила Эрна Генриховна.Все может быть...
Но по лицу Эрны Генриховны было видно, что она ни капельки не верит тому, что Семен Петрович может стать писателем, а вообще ей решительно все равно, станет он писателем или нет...
Иногда папа с мамой ссорились. Мама просила:
Бога ради, не надо, перестань, нас же Леля слушает...
Пусть слушает!кричал папа.
Обычно он начинал первый, вдруг взрывался, кричал визгливым, немужским голосом:
Ты, только ты одна тянешь меня назад! Если бы не ты, я бы давно уже стал настоящим писателем...
Леля, иди, дочка, погуляй,говорила мама, потом натянуто улыбалась папе.
Ну-ну,говорила, словно внушала что-то маленькому неразумному мальчику.Я все понимаю, милый, только не волнуйся, не надо...
Но папа кричал все громче, и мама в конце концов замолкала, а если Леля все еще оставалась в комнате, быстро одевалась и уходила вместе с Лелей. Леля спрашивала:
Почему папа кричит? Кто его обидел? Неужели ты, мама?
Став значительно старше, Леля сама себе признавалась, что с мамой ей повезло. Мало у кого из подруг была такая вот мама, волевая, с сильным характером, все понимающая, умеющая дать дельный, умный совет, не назойливая, не зануда...
Леля знала, что мама любит ее больше всех на свете, нет никого для мамы дороже Лели, но она старалась не потакать Леле и в то же время не давила ее своей властью, не вынуждала делать то, что почему-то было не по душе Леле.
Папа, напротив, разрешал Леле все, но не из-за любви, а потому, что так было удобнее и легче, не надо спорить, убеждать, настаивать. Папа был слабый, на него трудно было положиться, он казался переменчивым, неровным, словно был ненамного старше, чем Леля.
Леле никогда не приходило в голову, что мама у нее неродная.
Алины слова, сказанные некогда в деревне, давным-давно бесследно изгладились из Лелиной памяти; правда, с той поры они больше не ездили в деревню к бабушке, хотя Леля иной раз просила маму:
Поедем в деревню...
Но мама каждый раз находила новые причины, чтобы не ехать в деревню, то она с Лелей отправлялась в Крым, к морю, то они все вместе, отец, мама и Леля, ехали на Кавказ, то Леля, став пионеркой, начала ездить в пионерский лагерь.
Леля считала, что она всю свою жизнь живет в Скатертном переулке. Мама и папа не разуверяли ее, к чему было ей знать, что когда-то она жила совсем на другой улице, а потом ее папа сменял свою комнату на эту самую, в Скатертном переулке, и новые соседи полагали, как оно и положено, что Леляродная дочь Марии Артемьевны.
Правда, как-то Ирина Петровна удивленно сказала:
Гляжу на Лелю и просто поражаюсь: она на вас, Мария Артемьевна, решительно не похожа!
Она в отца,спокойно ответила Мария Артемьевна.Семен Петрович в молодости был очень даже ничего.
Иногда из деревни приезжала бабушка, передавала приветы от всех деревенских, от Славы, от Али, от ее матери Насти и еще от всех бесчисленных родичей, обитавших по соседству.
Бабушка,говорила Леля.До чего хочется к тебе поехать!
Бабушка отвечала каждый раз одинаково:
Как-нибудь, детка, непременно, как-нибудь... Должно быть, как бабушке, так и Лелиной маме были по сей день памятны Алины слова. Зато Леля забыла о них начисто, как не слыхала.
Детская память своенравна: что-то хранит долго, порой даже до старости, о чем-то вдруг позабудет и не вспомнит ни разу. И Леля была абсолютно искренна, когда сказала однажды какой-то подруге по телефону:
Я тоже люблю маму больше, чем папу.
Эти слова слышала Эрна Генриховна и постаралась передать их по назначению.
Вот что говорит ваша дочь,сказала она Марии Артемьевне.
Мария Артемьевна залилась румянцем (Эрна Генриховна удивленно подумала: совсем как молоденькая), но постаралась ответить как можно спокойнее:
Все девочки обычно любят мать больше, чем отца.
Умные светлые глаза Эрны Генриховны пристально глядели на нее, но Эрна Генриховна ничего не сказала. Может быть, она о чем-то догадывалась? Ну и что же? Она в достаточной мере тактична, не будет лезть в душу с ненужными расспросами, не станет намекать на что-либо. И как бы там ни было, а Леля любит маму так, как полагается любить родную мать. Вот это и есть самое главное...
Глава 6. Надежда
Про ее бабку Капитолину все говорили: «царь-девица».
И в самом деле, до того хороша была, глаз не оторвать!
Лицо в зареве нежного, чистого румянца, синеглазая, брови вразлет, коса до колен...
Кто бы мог поверить, что характер у нее не по-девичьи силен, а воля, что называется, железная.
Как-то вымыла голову, уселась перед печкой-голландкой, распустив волосы, чтобы поскорее высохли.
И надо же, не заметила, как выпал уголек, внезапно занялись ее волосы, оглянуться не успелався голова в пламени.
Другая бы растерялась, крик подняла, а она и секунды не медлила, рванула на себе юбку, мгновенно накинула на голову. Потом ринулась на кровать, голову в подушки.
После смеялась:
Жаль, пуховые подушки попорчены...
А косы не жаль?спрашивали Капитолину, потому что великолепные волосы ее сгорели и она подстриглась коротко.
Отвечала беспечно:
Еще вырастут.
Короткие кудряшки были тоже к лицу. А волосы точно такие же длинные, как были, она не отрастила, не успела.
Случился в ее жизни человек, много старше ее, полюбили они друг друга.
А родители Капитолины сговорили ее за другого, и была уже назначена свадьба.
Но дня за два до свадьбы ушла Капитолина в магазин, сказала матери, надо купить лент, пуговиц, сутажа, тесьмы ине вернулась.
Искали Капитолину повсюду и мать с отцом, и женихсолидный молодой человек, приказчик из молочной Бландова, ее и след простыл.
Укатила со своим милым далеко от родного города, за Уральские горы, в Екатеринослав.
Он был доктор, работал в городской больнице, а еще, но это довелось ей узнать позднее, оказался профессиональным революционером, и в тюрьме сиживать приходилось, и в ссылке живал, и даже как-то укатил из ссылки в Женеву, а после снова вернулся на родину.
Жили они дружно, Капитолина говорила:
Вот ведь как бывает, мы и думаем с тобой совершенно одинаково, что ты, что я...
Она научилась прятать нелегальную литературу, научилась хранить оружие так, что никто не мог отыскать.
Поглядеть на нее со стороны, никто не поверил бы, что эта молодая, прекрасная собой докторша (так называли ее в городе), изящно и скромно одетая, несет в ридикюлекожаном, с длинным ремешком, с медной затейливой застежкойпачку прокламаций, а случалось, и маленький дамский, элегантный с виду револьвер.
Сам полицейместер благосклонно поглядывал на нее.
Хороша докторша, всем взялаи лицом и осанкой!
Да,вторил ему директор банка, победительный мужчина, из породы отвратительных красавцев.Повезло нашему эскулапу, этакому кащею невиданное сокровище досталось, он его по-настоящему и оценить не сумеет...
Крутил ухоженный, нафиксатуаренный ус, сощурив сладкие, походившие на чернослив глаза, провожал ее томным взглядом, а она медленно шла, нет, плыла по улице, шляпа украшена цветами, и глаза цветут на лице, словно васильки, на белой шее скромный золотой медальон, в руке ридикюль с медной застежкой.
Примерно года за три до революции мужа Капитолины выследили, схватили, бросили в тюрьму. Был суд, после суда его отправили в Сибирь.
Капитолина и недели не думала, взяла с собой маленькую дочку, Надеждину мать, и отправилась вслед за мужем.
Была зима, холод, снежные заносы. В Тобольске Капитолина свалилась. Так и не привелось ей доехать до мужа. Схоронили Капитолину в Тобольске, а девочку взял дед, отец матери, приехавший за внучкой...
Надежда вглядывалась в фотографию бабки, единственную уцелевшую в их семье: красивая большеглазая барышня в белой батистовой блузке с высоким воротом сдержанно улыбалась нежным девичьим ртом.
Волосы, видно, густые, зачесаны назад, на лбу пышная челка, на висках кудрявые завитки, в ушах сережки-ягодки.
Кто бы подумал, что это и есть та самая царь-девица, храбрая революционерка, бесстрашная воительница, о которой в их роду шли легенды!
Надежда считала, что у нее сильный характерв бабку.
Жаль, правда, что лицом не удалась в нее, бабка была красавица, а она, Надежда, самая обыкновенная, ни красивая, ни уродливая.
И Артем когда-то говорил:
«Ты у меня рядовой товарищ, таких по двенадцати на каждую дюжину...»
И смеялся. А она не обижалась. Любила его без памяти.
Она старалась не вспоминать о нем, а он, как нарочно, виделся в каждом проходившем по улице мужчине.
У нее сердце падало: он, Артем, идет ей навстречу, в глазах возникал туман, становилось трудно дышать, мужчина приближалсяне он.
Она вздыхала с облегчением, и в то же время сердце покалывало: «Как-то он там? Что с ним?»
Сама от себя скрывала, не желая признаться, что до сих пор любит его, не может не любить.
Сколько раз рука ее уже была готова написать ему письмо туда, в Салехард!
Сколько раз терзало ее неукротимое желание сесть на самолет, прилететь к нему, а там будь что будет!
Но сильная, неуступчивая кровь бабки Капитолины текла в ее жилах.
Надежда стискивала зубы так, что слезы выступали на глазах.
Ни за что, никогда не сделает она первого шага, не напишет, не поедет к нему, а если он объявится, не откликнется ни на одно его слово...
Так и вышло. Он не раз приезжал в Москву, звонил ей, просил встретиться, хотя бы раз, хотя бы ненадолго, она наотрез отказалась, раз и навсегда.
Нам ни к чему с тобой видеться...
Однажды весной в квартире целый день раздавались телефонные звонки, кто-то все время молчал в трубку.
Леля уверяла:
Это меня, наверняка меня...
Кто же этот осел?интересовался Сева.
Там, один, ты не знаешь...
И бежала на каждый звонок, красивым голосом произносила «алло» на иностранный манер, спрашивала интимным полушепотом:
Кто это? Ну, скажите! Ну, я прошу вас...
Севина мать Ирина Петровна не сомневалась, эти звонки предназначены ей, была у нее одна клиентка, прекапризная особа, до смерти избалованная мужем, Ирина Петровна как-то побыла у нее с неделю, потом решительно отказалась.
У нас не старое время, чтобы исполнять капризы скучающих дамочек...
И теперь Ирина Петровна считала, что дамочка, разозлившись на нее, решила отомстить, звонит и молчит в трубку. Она подходила к телефону, говорила «слушаю» и начинала в ответ на молчание:
И не совестно? Вот уж поистине стыд не дым, глаза не ест.
В трубке всё молчали, а Ирина Петровна постепенно разгоралась.
Все одно, молчите или не молчите, а ничего у вас не выйдет,самодовольно изрекала она.Я же знаю, кто это, так вот, знайте, я ничьей рабой не была и не буду...
В конце концов подбегал Сева, если он был дома, и вырывал у нее из рук трубку, разговор мог продолжаться до бесконечности, Ирина Петровна была неутомима в перечислении нанесенных ей обид и собственных заслуг...
Только лишь одна Надежда справедливо решила:
Это Артем...
Он молчал по нескольку раз в день, причем стоило ей, Надежде, подойти к телефону, сказать, по своему обыкновению, протяжно: «Да, я слушаю...»звонки мигом прекращались. Словно невидимый абонент только того и ждал, чтобы услышать ее голос.
Как-то он подстерег ее возле института, она возвращалась с лекции, и он встретился ей на улице. Все такой же оживленный, подвижной, загорелый, правда, темные волосы его немного поседели, вокруг глаз появились мелкие морщинки.
Протянул ей руку:
Привет, родная...
Привет,сказала Надежда.
Старательно отводила глаза в сторону, чтобы не встретиться с ним взглядом. Вдруг (в который раз!) осознала, до чего ей тяжко без него и как отрадна для нее эта встреча, которой она в одно и то же время и боится и желает...
Он шел рядом, не касаясь ее.
Как живешь?спросил.
Нормально,ответила она.
Он скользнул взглядом по ее лицу.
Ты похудела и...
И подурнела?продолжала она.Валяй, не стесняйся. Или хотел сказать, что к тому же и постарела?
Он кивнул.
Есть немного. Как-то возмужала, что ли...
Она усмехнулась:
Возмужаласлово не самое подходящее для женщин...
Только не обижайся, ладно?
Она не обиделась. Его слова лишь чуть-чуть царапнули ее, словно он говорил о ком-то другом, постороннем.
Позднее она поняла свое ощущение: что бы он ни сказал, даже если бы и выругал ее самыми страшными словами, это ничего бы не изменило. Она продолжала бы любить его, но все равно, как решила, так тому и быть, хвали он ее или кори, любуйся или отворачивайся, она к нему не вернется. И не быть им уже никогда вместе...
Ты домой?спросил он.
Нет, в библиотеку.
А когда дома будешь?
Должно быть, совсем не буду.
Что так?
Поеду к маме, там заночую.
Понятно.
Надо было переходить на другую сторону; когда они стояли на середине мостовой, внезапно переключили зеленый свет на красный. Мимо в разные стороны рванулись машины. Артем небольно сжал ее руку:
Стой смирно.
А я никуда не пытаюсь бежать.
Он хотел что-то сказать ей, но тут снова дали зеленый свет, Надежда заторопилась на другую сторону, Артем крупно шагал рядом.
Около библиотеки они расстались.
Ты надолго?спросила она.
Еще не знаю.
Она поняла, что он хотел сказать, но не смотрела на него, спешила попрощаться:
Мне ужасно некогда, каждая минута на учете...
Знакомая песня,улыбнулся он,тебе постоянно было некогда...
Ей хотелось узнать, женился ли он или живет один, но не спросила и после была очень довольна собой, что не спросила. «Молодец!»похвалила она себя, сидя уже в библиотеке за знакомым столом, и мысленно поставила себе «пять».
Впрочем, как бы там ни было, а все же ужасно хотелось узнать, женился он или нет...
Он снова позвонил ей чуть ли не через год, уже не молчал, не дышал в трубку, а вызвал ее к телефону, сказал:
Это я, как ты?И тут же сам поспешил ответить:Я знаю, скажешь, нормально.
Надежда невольно усмехнулась. Если бы он знал! Как раз в это самое время на нее в институте навалились бесконечные замены, а тут еще ее выбрали председателем месткома, и Надежда уже забыла, когда в последний раз проспала больше четырех часов в сутки.
Но она не сказала ему ни о своих перегрузках, ни о постоянной усталости. К чему говорить?