Он сказал:
Я проездом, еду в Альметьевск.
Счастливого пути,ответила она и, не дожидаясь его ответа, первая положила трубку.
Все-таки хорошо, что ты не живешь в отдельной квартире,сказала как-то Надеждина мать, придя к ней.Можешь себе представить, что бы было? Я же не могу к тебе часто приходить, а ты в таком состоянии, совсем одна...
Ничего, переживу,бодро ответила Надежда.
Она знала, мать недовольна ее разрывом с Артемом.
Вот уж кто никак не походил на бабку Капитолину! Хрупкая, слабенькая, балованная, она, словно лиана, обвилась вокруг Надеждиного отчима, своего второго мужа, многознающего, считающего себя незыблемым авторитетом в области строительства химической промышленности.
Отца своего Надежда не помнила: развелся с матерью, когда Надежде было что-то около двух лет, и уехал, а куда, никто не знал, и он все эти годы не давал о себе знать. С отчимом у Надежды были одинаковые вежливо-холодные и безукоризненно корректные с обеих сторон отношения.
Впрочем, Надежда была довольна, что мать пристроена и вроде бы счастлива.
Мать выглядела на диво моложавой: кукольно-голубые глаза ее постоянно щурились, умело намазанные розовой помадой губы были пухлые, свежие, она была всегда хорошо причесана, к лицу одета. Никто бы не поверил, что у нее взрослая дочь, да и еще такая рослая, решительно не походившая на свою хрупкую хорошенькую мать...
Случалось, мать пыталась наставлять Надежду уму-разуму:
Женщина должна уметь прощать, пойми, кто без греха? Назови мне хотя бы одного человека...Поднимала кверху тоненькие русые брови.Думаешь, мой Лев Витальевич святой?
Ничего я не думаю,отвечала Надежда.
Но я всегда делаю лишь то, что мне необходимо,продолжала мать.
Выгодно,поправляла ее Надежда.
Пусть выгодно,соглашалась мать. Крохотными белыми ладонями прикрывала глаза.Чего не надо, того не вижу...
Понимаю,говорила Надежда.
И дома у нас тишь и благодать...
И мир во всех отношениях, да?спрашивала, улыбаясь, Надежда.
Но мать не обращала никакого внимания на то, что дочь улыбается. Ей смешно? Пусть будет так. Хорошо смеется тот, кто смеется последним. И она повторяла серьезно:
Да, мир во всех отношениях.
Если со стороны послушать их разговор, можно было подумать, что матьмладше, легкомысленней.
Надежда так и относилась к матери, словно к младшей сестренке, ласково-снисходительно, никогда ни о чем важном, значительном не говорила, не советовалась и страшилась ненароком хотя бы какой-то мелочью огорчить ее.
И мать спрашивала, как дела у дочери, всегда довольствовалась словами Надежды, что все в порядке, и не пыталась допытываться, так ли все в порядке...
В сущности, обеих устраивало такое положение дел: мать берегла свои нервы от различного рода стрессов, Надежда не желала перекладывать на мать свои заботы и тревоги. Однако, узнав, что Надежда разошлась с мужем, мать огорчилась не на шутку. Она не могла уделять своей взрослой дочери много внимания, ей достаточно было сознавать, что дочь устроена, что у нее все хорошо, потому любой непорядок с Надеждой выводил ее из равновесия.
Надежда, может быть, впервые в жизни пожалела, что у нее такая вот мать, которая не понимает и никогда не захочет понять ее. Она была довольна, что занята, много работает, тогда оставалось меньше времени вспоминать об Артеме. Иногда ей и в самом деле удавалось в течение целого дня ни разу не вспомнить о нем.
Но все-таки лицо его часто представало перед нею в мелькании отдельных чертто возникали его карие, с голубыми белками глаза, на веке правого глаза едва заметная родинка, то губы, чуть припухлые, очерченные неясно и в то же время женственно-нежные, круглый подбородок, темные волосы и первые седые пряди в них...
Надежда злилась на себя за то, что разрешала себе все время оглядываться назад, в прошлое, а прошлого, она это знала лучше других, даже если бы и пожелала, все равно не решилась бы вернуть.
Но помимо воли Надежды мысли ее упрямо поворачивали назад, в ту недоступную уже пору, когда они с Артемом были вместе и казалось, ничто на свете не в силах разлучить их.
Ей представлялся шумный, заполненный голосами людей зал аэродрома, где она просидела однажды целых три дня, ожидая самолет, чтобы лететь к нему, да так и не дождалась.
И тесное купе в ленинградском поезде «Стрела», в котором они ехали вместе в Ленинград на октябрьские праздники.
Он спрашивал ее:
Ты бы хотела спрыгнуть с поезда и отправиться куда глаза глядят, вон в тот лес хотя бы...
С тобой хотела бы,отвечала она.
Он откровенно и не без самодовольства смеялся.
Это ясно. А не испугалась бы?
Чего пугаться?
Как чего? Ночи, темноты, неизвестности...
Нет, нисколько.
И тебе не казалось бы, что за каждым деревом кто-то стережет тебя, кто-то вдруг как бросится на тебя...
Он вытягивал свои припухшие губы.
Скажи по правде, не казалось бы?
Да нет, Артемушка, не казалось бы, честное слово!
Это ты потому так говоришь, что едешь под надежной зашитой Министерства путей сообщения, в вагоне, прекрасно знаешь, что нигде тебе не надобно сходить и идти неведомо куда...
Да нет,возражала Надежда.Я и в самом деле не боюсь ни темноты, ни жуликов, ни хулиганов.
Он знал, что она не лжет. Привык ей верить во всем, но ей думалось, что он хотел бы, чтобы она была боязливой, робкой, чтобы он мог бы во всем блеске развернуть свое мужское неоспоримое преимущество.
«Мужики любят больше слабеньких, беззащитных,думала Надежда.Что же делать, если я не такая?»
Надежда была отважна во всем. Она не побоялась сделать того, на что не решается большинство женщин. В один прекрасный день она рассказала Артему о своем прошлом. Она не желала скрывать от мужа ничего. Пусть ее жизнь будет для него ясной, как на ладони, ни одного темного, потаенного уголка.
Она уже работала, преподавала в техникуме, когда встретился ей человек, которого она полюбила. Был он много старше ее, крупный архитектор. По его проектам были построены многие санатории на юге.
Он был убежденный холостяк, сам о себе говорил:
Женщин люблю и даже приемлю, но жениться ни на одной не буду. Ни за что!
Он предложил ей поехать с ним в Пицунду, где в то время развернулось строительство отелей и пансионатов.
Была ранняя весна, надвигались экзамены в техникуме, кроме того, Надежда как самый молодой преподаватель имела множество общественных нагрузок.
Но она хотела поехать с ним вдвоем на юг, где, как он рассказывал, сейчас было особенно чудесно, цвела магнолия, персиковые и ореховые деревья оделись свежей зеленью, море было теплым, тихим...
Надежда представляла себе, как рано утром она идет с ним на пляж, еще пустынный, безлюдный, и плывет с ним наперегонки, обгонит его, обернется, глянет через плечо и снова плывет, ощущая, что он рядом...
Но как выкроить эти пять дней? С матерью Надежда не привыкла советоваться, да и что мать могла сказать ей?
Девочка, как же так, ведь у тебя еще нет никакого отпуска...
«Если бы заболеть,решила Надежда,но так, не по-настоящему, а получить бюллетень и тогда махнуть куда хочешь...»
Однако легко сказатьзаболеть! А чем? Если гриппнужна температура; аппендицитеще чего доброго упекут в больницу; ангинано горло, как назло, чистое и розовое, без единого налета...
Научила одна многоопытная, всезнающая дама. Как-то Надежда повстречалась с нею в парикмахерской, разговорились, и почти неожиданно для самой себя, обычно скрытной, сдержанной, вдруг поведала о том, что ей хотелось бы уехать дней на пять, но нет никакой возможности.
Как так нет?удивилась дама.Можно же заболеть...
Я уже думала об этом, но, во-первых, больная я не поеду, а во-вторых, меня никакая хвороба не берет...
Нет, от вас можно с ума сойти,съязвила дама.Если вы такое дитя, проинструктирую вас как следует.
И проинструктировала.
Надежда, хромая, едва добралась до своей районной поликлиники, придя к врачу, пожаловалась, что жутко болит нога от поясницы до самой щиколотки.
Врачмолодая, чуть постарше Надежды, пухленькая вострушка в белоснежном халате («Не иначе в институте была отличницей»,решила почему-то Надежда), мгновенно определила:
У вас обыкновенное люмбаго...
Эти самые слова, по мнению многоопытной советчицы, должен был произнести любой врач. Надежда хотя и ждала этих слов, однако, не приученная лгать, не умела также и притворяться. Опустив голову, еле слышно пробормотала:
Не знаю, может быть...
Если бы он, ее любимый, знал, на какие жертвы она идет ради него!
Вострушка дала ей больничный лист, освобождавший ее от работы на четыре дня. Кроме того, выпадало еще и воскресенье.
Прекрасно! воскликнул он.У нас с тобой впереди пять дней! Целая вечность!
Они полетели в Пицунду, и пять следующих дней запомнились Надежде сплошным сияющнм, полным солнца, моря и любви праздником.
Все было так, как она себе представляла: тихое теплое море не то синего, не то чуть ли не розового цвета, безлюдный пляж, солнце над головой, и они оба постоянно вместе.
Ночью они открывали окно в своей комнате, тогда становился слышен плеск моря, скрытого за деревьями; радостно, не умолкая ни на секунду, трещали цикады, иной раз вдруг начинала во все горло петь неведомая птица и так же внезапно умолкала. Теплое южное небо мгновенно светлело, становилось опаловым, потом розовато-жемчужным в преддверии рассвета, потом все вокруг заливала горячая светоносная синева, без остатка поглощавшая все остальные цвета и оттенки.
Когда они вернулись в Москву, Надежда, как и советовала давешняя дама, как, впрочем, и полагалось, пошла в поликлинику закрывать бюллетень.
Дама напоминала тогда:
Не забывайте прихрамывать, хотя бы немного, но хромайте, люмбаго сразу и бесследно спустя несколько дней не проходит...
И Надежда уже заметно бодрее, однако все же слегка волоча ногу (сказалось ее абсолютное здоровьене умела симулировать) вошла в кабинет врача.
Вострушка, бывшая по мнению Надежды, отличницей в институте, встретила ее как добрую знакомую.
Как дела? Вроде получше?
Я принимала анальгин,сказала Надежда,
А растирания? Горчичники?
Да, все делала и еще грелку клала...
Говоря так, Надежда старательно отводила глаза в сторону, боялась, что вострушка, как глянет на нее, так сразу все и поймет.
Так как же?спросила вострушка.Продлить или не надо?
Не надо, доктор,испугалась Надежда.Мне уже хорошо...
И еще больше испугалась, потому что вспомнились слова той дамы, предупреждавшей не говорить так, ибо врач может что-то заподозрить.
Дайте бюллетень,сказала врачиха и почему-то вздохнула.
Домой Надежда не шла, а бежала. Щеки ее горели. Черт побери, ей всегда за все приходится дорого платить!
Может быть, кто-то другой наплевал бы на все и, глядя врачу прямо в глаза открытым взглядом, так, как обычно глядят признанные лжецы и студенты, сознающие, что провалят экзамены, без запинки врал и все прошло бы без сучка и задоринки, а вот она не могла так...
И она, еще и еще вспоминая о коротком своем разговоре с врачихой, нещадно злилась на себя и почти уже жалела, зачем послушалась недоброго совета, зачем симулировала, притворялась, зачем, наконец, поехала с ним в Пицунду?
Хотя было хорошо, очень хорошо, и все же нет, не стоило этого делать...
Так думала Надежда, несясь к дому по арбатским переулкам, не замечая никого и ничего.
А возле дома встретила... свою врачиху.
Надежда остановилась, на миг лишившись слов. Смотрела на врачиху, вытаращив глаза, не понимая, ее ли она видит или это ей кажется.
Я так и знала,сказала вострушка, сердито хмуря светлые короткие брови.Я же к вам заходила на следующий день, поскольку была в соседнем доме на вызове, но вас и след простыл.
Я,начала было Надежда,я, знаете...
Но вострушка подняла маленькую крепкую ладонь, и Надежда замолчала.
Знаю,сказала вострушка.Вам нужны были эти самые пять дней, не правда ли?
Правда,ответила Надежда.
Так, значит. Разумеется, я могу аннулировать бюллетень, и у вас будут неприятности.
Еще какие!
Хорошо, я не буду этого делать.
Я прошу вас, если можно...
Это нельзя, но я не буду, обещаю вам, а вы обещайте, что ничего подобного больше не повторится.
Никогда,сказала Надежда.
Врачиха несколько мгновений смотрела на нее, не говоря ни слова, потом сказала:
Вы лихо бегаете, я вас чуть не потеряла из виду, а я в институте была не последняя спортсменка.
Надежде вдруг стало смешно. В общем-то, если так поразмыслить, ситуация прекомичная. Она окончательно осмелела.
Я, как вас увидела, решила, что вы в институте, должно быть, были отличницей.
Только на последнем курсе,ответила врачиха, оглядела внимательно Надежду, чуть улыбнулась большим добрым ртом:
На юге небось были? Загорели на славу.
Старалась,призналась Надежда.Люблю загорать, а вы?
Вострушка хотела что-то ответить, может быть, сказать, что тоже любит загорать, но глянула на часы, вспомнила о том, что в сущности перед нею обыкновенная симулянтка, которую, по чести говоря, надо было бы хорошенько наказать, и потому сухо кивнула Надежде, отвернулась от нее, быстро зашагала к себе в поликлинику.
Надежда сдержала слово.
Впрочем, нарушать его не было и особой нужды: роман Надежды завершился, окончившись разом; ее герой влюбился в другую девушку и честно признался Надежде в этом.
Он был сентиментален, любвеобилен и, влюбившись, каждый раз искренне верил, что эта любовьсамая настоящая.
Надежда удивилась тому, как мало тронуло ее его признание. Или она тоже успела разлюбить его? А вернее, и не любила никогда вовсе, просто было легкое, неназойливое с обеих сторон увлечение?
Впоследствии у нее случались различные встречи, были увлечения, их было немного, но они все-таки оставили след в ее душе...
Обо всем этом она поведала однажды Артему без утайки, откровенно. И он слушал ее, вместе с нею смеялся, представляя себе, как она была поражена, увидев врачиху возле своего дома, и говорил ей:
Мы тоже поедем с тобою к морю.
О себе он и тогда так ничего и не рассказал:
У меня ничего такого выдающегося не было...
У меня тоже не было,говорила Надежда.Но я хотела вместе с тобой еще раз пройти все мое прошлое, словно урок повторить.
Когда он ушел из ее жизни, она вдруг ощутила себя вконец опустошенной, как бы выпитой до дна.
Глава 7. Леля
Все было так, как в обычной семье, родители постепенно старились, дочь росла, взрослела. Приводила в дом подруг, ходила с ними на каток, ездила большой компанией кататься на лыжах.
Позднее появились мальчики, звонили по телефону, ломкими голосами просили: «Позовите Лелю».
На вопрос: «Кто спрашивает?»отвечали почему-то одинаково: «Знакомый».
Леля отличалась непостоянством, тот мальчик, который нравился ей сегодня, вдруг на завтра переставал нравиться.
Она понимала, что поступает жестоко, что тот, кого она отвергает, страдает ужасно, места себе не находит, звонит ей, молчит в трубку или добивается свидания, просит униженно увидеться хотя бы на пять минут но ничего не могла с собой поделать. «Наверно, я такая, неисправимая»,думала она о себе.
Папа подшучивла над ней:
Кто следующий?
Леля обижалась:
Что значит следующий?
Помнишь рассказ Чехова «Хирургия»? Там фельдшер вызывает: «Следующий». Так и у тебя, кто следующий, кто упадет на твое сердце?
Неостроумно,отвечала Леля.И вообще, очень тебя прошу, поменьше влезай в чужие дела.
Тут уже папа начинал обижаться:
Это что, твои, что ли, дела чужие?
Во всяком случае, не твои личные. Бери пример с мамы, как она деликатна!
Мария Артемьевна и в самом деле старалась быть как можно более тактичной с Лелей, уговаривала мужа:
Пойми, в этом возрасте они все такие ранимые, ломкие. С ними надо как можно более осторожно, чтобы не поранить, не царапнуть.
В конце концов он разозлился на нее. Как все слабые люди, позабыл о сдержанности, вспылил не на шутку.
Это ты потому так стараешься, что Леля тебе не родная!Сказал и осекся. Понял, что перебрал. Заговорил быстро, умоляюще:Прости, я не хотел, это ужасно, я понимаю, прости...
И она простила. Привыкла прощать все его недостатки, прежде всего из-за Лели. Чтобы Леля никогда не страдала из-за ссор родителей, чтобы ее не удручали их пусть даже ерундовые раздоры.