Не могу, бикя, не могу! Не люблю я деревню, мужиков видеть не могу. Как-то ездила туда за продуктами, так меня чуть не убили. Ведь мужики звери, набросятся с топорами не вырвешься.
Что ты, Зифа-апа! В совхозе хорошо. С одной стороны Волга течет, с другой сосновый лес, поля зеленеют. Я когда поехала, думала, больше месяца не проживу, а не заметила, как полтора года прошло. Ведь это не деревня, а усадьба помещичья. Дом двухэтажный, терраса. Кругом сад. Кроме работников, мужиков нет. Мой муж строго держит их, на цыпочках ходят.
Торговались долго. И Камалий и его жена всемерно поддерживали Мариам-бикя. Наконец старуха уступила и дала согласие.
Вот спасибо! Завтра утром прямо с вещами приходи ко мне. Поедешь на той лошади, на которой я приехала.
С этими словами Мариам-бикя простилась.
Минзифа, помня пережитые во время восстания страхи, решила было отказаться от своего обещания, но сноха, а за ней и сын Камалий категорически настояли на отъезде.
Расстроенная пришла наутро Минзифа к Мариам-бикя. Та встретила ее радушно, усадила за стол и, потчуя чаем, заговорила о всех удобствах, имеющихся в совхозе, хвалила кухню, печку.
Даже погреб есть. Лед в нем не переводится. В продовольствии никакой нужды нет. Мясо всегда свежее. Я развела всякой птицы. Кур, гусей, уток, индеек не перечесть. Муки, рису припасла вдоволь. Стряпаешь ты лучше меня, не мне тебя учить. Только об одном прошу не забывай каждый день подавать мужу компот, а то у него желудок не в порядке.
Дальше она перечислила любимые блюда Валия, подробно ознакомила старуху с его привычками. Вспомнив что-то, Мариам-бикя встала из-за стола, наклонилась перед корзиной и начала показывать.
Вот, Зифа-апа, я положила сюда четыре куска мыла два банных, два лицевых. В этом узелке белье. Ты уж последи за чистотой, постель почаще выколачивай. Тяжести сама, не носи, там придурковатый Ахми есть, работник дашь ему иногда кусок пирога или чего другого, так он все для тебя будет делать Ну вот, кажется, и все Да, чуть не забыла. Есть там старик по имени Гимадий. И зимой и летом шапку с головы не снимает, ходит в чекмене, лаптях. Он хороший старик, послушный, только один недостаток есть у него вечно подкарауливает, когда что-нибудь вкусное стряпаешь. Не успеешь подать на стол он тут как тут. Муж у меня мягкий человек, всех к столу приглашает. А Гимадий только того и ждет рассядется, как барин, и вмиг все дочиста съест. Ты, Зифа-апа, ему волю не давай.
От бесчисленных советов и указаний у Зифы закружилась голова. Неизвестно, сколько промучила бы ее еще Мариам-бикя, если бы в дверях не показался кучер.
Ехать надо, а то опоздаем, сказал он.
Мариам-бикя заставила его поднять большую корзину и последовала за ним в сопровождении Зифы, продолжая давать наставления:
В двух шагах от террасы увидишь грядки. Там и лук, и огурца, и морковь, и свекла посажены. На целый год хватит. Времена тяжелые, Зифа-апа, на покупку готового никаких денег не напасешься, вот и приходится обо всем заботиться. Заставила я тамошних крестьянок накопать грядки, посадила всякую зелень. Слава богу, хорошо растет. Ты уж, Зифа-апа, не забудь поливать грядки-то. Мой муж без зелени обойтись не может. Он всегда
Лошадь тронулась. Голос Мариам-бикя потонул в грохоте колес.
XVIII
С головой, тяжелой от всех этих советов, приехала старуха Зифа в совхоз «Хзмет».
Мариам-бикя не солгала. Внизу, под обрывом, переливаясь на солнце, текла широкая Волга. От самого берега тянулся темный лес, за ним распростерлись зеленые поля. Среди полей, невдалеке от берега, раскинулся совхоз «Хзмет». Двухэтажный деревянный особняк примыкает одной стороной к большому саду, а с другой окружен амбарами с поломанными крышами, разрушенными заборами, остатками колючей проволоки. При доме есть и отличная кухня и обширный погреб, полный припасов, о большей части которых Мариам-бикя даже не упомянула. С утра до ночи толпятся во дворе крестьяне, осматривают плуги, бороны, телеги, спорят о тракторе. Мычат коровы, блеют овцы, ржут кони.
Валий-бай целый день на ногах, ругается с одним, мирно беседует с другим, распределяет работу, получает, выдает деньги, хлопочет.
Во всей этой сутолоке Зифа не находила ни красоты, ни удовольствия. С каждым днем росло в ее душе беспокойство. Несколько крестьян из числа тех, что всегда наполняли двор, еще более увеличивали ее тревогу.
Однажды приехал в совхоз какой-то широкоплечий мужчина. Одна лошадь в упряжке, две на привязи. Было еще очень рано. Валий-бай только что сел за утренний чай. Приезжий без всякого разрешения прошел к нему. Через некоторое время они вышли вдвоем. Валий подозвал придурковатого Ахми и приказал оседлать лошадь, а сам вывел из полуразрушенной конюшни статного вороного жеребца. Две кобылы, привязанные к телеге, забеспокоились, запрядали ушами. Жеребец могуче заржал, затанцевал, порываясь приблизиться к ним. Но Валий-бай был человеком сильным, крепко накрутил на руку повод и удержал жеребца на месте.
Ахми подвел оседланного мерина. Валий-бай передал ему повод от жеребца, отдал нужные распоряжения и в сопровождении приезжего крестьянина вошел в амбар, показал ему сортированное зерно, трактор и сказал:
Ты, Низамий, подожди меня. Со случкой твоих кобыл Ахми один управится, а я съезжу в поле.
Вскочив на лошадь, он галопом выехал из ворот.
Захватив лошадей, ушел и Низамий с Ахми.
Зифа, стоявшая невдалеке, задумалась:
Кто этот Низамий? Где только я его видела?
В тот же день вечером случился в совхозе скандал. Крестьянин по имени Фахри изругал, как собаку, Валий-бая.
Или ты воображаешь, что приехал на место помещика Алексея? Не бросишь своих проделок, так не заметишь, как вылетишь отсюда! кричал он.
В ссору вмешался Гимадий. Его тонкий голос раздавался по всему двору. Сердце Зифы болезненно сжалось.
«Где я слышала этот визг?» напряженно думала она.
Вскоре еще одно обстоятельство окончательно смутило старуху.
Был в совхозе молодой тракторист Шаяхмет. Умелый и ловкий, он управлял трактором, как послушным ребенком. Зифе и его физиономия показалась знакомой. Старуха совсем оробела. Почему все ей кажутся знакомыми? Уж не наваждение ли?
«Во всем виновата проклятая сноха, возмущалась Зифа, провалиться бы ей сквозь землю! Жила спокойно, голода не ведала так нет, отправила меня сюда. И зачем только я приехала к поганым мужикам? Все они грязные, вонючие, сказанного слова не понимают, упрямы, как свиньи. И зачем я приехала? А все сноха! Она послала. Вот придут с вилами и убьют. Убили же Шаяхмета. И нас привесят к конскому хвосту Постой, постой, а как же Низамий? Ведь его на расстрел увели? Иль они все из мертвых воскресли?»
Сон бежал от старухи. Длинные осенние ночи проводила она, не сомкнув глаз, полная тревожных дум. Долго мучилась, но ничего понять не могла, не могла вспомнить, когда и где видела она этих людей.
XIX
Был самый разгар борьбы на фронтах. Всю силу, всю энергию направляли на преодоление врага. Кругом царила разруха. Жить в городе становилось все труднее и труднее. Торговля прекратилась. Есть было нечего.
Сапожник Камалий в поисках пропитания для своего семейства кидался то туда, то сюда, но безуспешно. О куске хорошей кожи нечего было и мечтать. Нигде нет даже завалявшегося голенища, нет подметок, нет ниток, нет гвоздей. А если случайно подвернется кое-какая работенка, ее выполнить невозможно, руки коченеют от холода, нет дров, нет керосина. Можно было бы пойти на базар, попробовать продать пару истрепанных ичиг, обнаруженных где-то под лавкой, но нет базара, нет денег, нет покупателей.
И все же люди не бездействуют. Из ничего создается подобие базара. Захватив никчемный лоскут, кое-какую галантерею горсть пуговиц, несколько иголок, две-три катушки ниток, выходят обыватели на площадь, размещаются рядами. То тут, то там мелькают вынесенные на продажу помятые тюбетейки, старые бешметы, брюки, шапки. В стороне выстраивается скобяной ряд, где предлагают поломанные, заржавленные замки, разнокалиберные гвозди. Площадь оживает, начинает шуметь. Люди торгуются, спорят, обманывают сами, и их обманывают в свою очередь. Неожиданно в конце улицы показывается вооруженный верховой, иногда их бывает и несколько. Тогда раздается тревожный крик:
Расходись! Едут!
В мгновение ока весь базар охватывает неописуемое смятение. Иголки, нитки, пуговицы исчезают в глубоких карманах. Старые брюки, хриплые граммофоны прячутся в мешки. Прилегающие улицы, переулки наполняются бегущим без оглядки народом. Площадь пустеет. Но верховые с быстротой молнии оцепляют улицы. Людей сгоняют в одно место, и начинается обыск. Главное внимание привлекают не вещи, а документы. Предъявивших соответствующие бумаги отпускают, а дезертиров, уклоняющихся от работы, оставляют под стражей.
Камалий по-своему был в дружбе с советской властью. В кармане у него всегда были нужные документы. Он ни разу не обвинялся в дезертирстве, но в дни облав, когда ему не удавалось продать пару ичиг, его любовь к советской власти если и не исчезала совсем, то сокращалась на добрую половину.
В те годы жил Камалий в подвальном этаже большого каменного дома. Квартира, может, и неплохая, но не было дров, и потому в углах комнаты не оттаивала ледяная корка. На беду, кто-то разбил оконное стекло. Для починки не нашлось ни стекла, ни мастера, ни денег. Стали днем затыкать дыру подушкой, а на ночь заставлять досками. Это, однако, было плохой защитой от холода. Задумал Камалий на деньги, вырученные от продажи пары ичиг, произвести необходимый ремонт. Не удалось. С деньгами творилось что-то несуразное. Каждый раз, вернувшись с базара, Камалий ругался:
Нет погибели на спекулянтов! Только вчера фунт хлеба стоил два миллиона, а сегодня еще пятьсот тысяч накинули. А хлеб какой? Наполовину солома, наполовину отруби, к тому же без соли. Чего смотрят Чека? Почему всех спекулянтов не расстреляет?
На соседней улице есть кооператив. Изредка там выдают паек хлеба. Иногда этот паек бывает неплохой. В феврале, например, почти ежедневно выдавали на каждого трудящегося четверть фунта. Но с прошлой недели дело пошло хуже. Куда ни пойдешь, на двери висит записка: «Хлеба нет».
Взрослым еще туда-сюда, детям же совсем плохо. Вначале они целыми днями кричали: «Дай хлеба! Дай хлеба!» а теперь притихли, обессилели. Личики осунулись, пожелтели. Под сморщенной кожей резко выступили кости. Дети стали похожи на дряхлых стариков. Глаза померкли, потускнели. Дашь кусок жадно, не жуя, проглотят, не дашь молча лежат в холодном углу, закутавшись в лохмотья. Обезумевшая от нужды жена Камалия Хазифа, не знала, на ком сорвать накопившуюся злобу. Подвернулась свекровь Минзифа сноха накинулась на старуху:
Люди каждую неделю в деревню ездят муку привозят; крупу, масло. А ты с места не сдвинешься. Хоть бы внуков пожалела. Видно, наплевать тебе на сношниных детей!
Не говори глупостей, рассердилась старуха, но к мужикам, навстречу смерти, не пойду!
Ссоры стали ежедневными.
Ты только о себе заботишься, твердила Хазифа, до детей тебе дела нет. Если с голода умрут, и то пальцем не шевельнешь.
Заладила: дети, дети! Почему сама не едешь? Почему меня на смерть посылаешь? Ишь какая умная! Видно, старуха никому не нужна?
Как тебе не стыдно, мамаша, на старости лет язык ложью поганить! Теперь, вишь, сноха стала виновата: дескать, не холит, не балует. И как это у тебя язык не отсохнет? Я ли не работала на тебя дни и ночи? А что имела? Старые ичиги да твои дырявые платья вот весь мой наряд. Ходила за тобой как за малым ребенком воду подавала, белье стирала, грязь за тобой убирала, а благодарности никакой не слышала
Каждый раз ссора заканчивалась требованием поездки в деревню. Камалий всецело перешел на сторону жены. Наконец старуха не выдержала:
Видно, судьба! Что суждено испытаю, съезжу один раз.
Разом прекратились ссоры. Всем домом принялись снаряжать старуху. Выложили все запасы. Оказалось их немного: два старых платка, поношенная тюбетейка, пара подшитых ичиг, ношеное платье, полтора фунта соли, две щепотки настоящего китайского чая. С этим «богатством» должна была Минзифа ехать в деревню. Перед самым отъездом сходил Камалий на базар, принес три коробка спичек. За каждый заплатил десять тысяч.
Некоторые вещи старуха надела на себя, некоторые спрятала за пазуху, за голенища ичиг. Обрядившись таким образом, села она ранним утром в сани какого-то спекулянта и поехала в деревню за продовольствием. От страха темнело в глазах, губы чуть слышно шептали молитву. Две слезинки скатились по морщинистым щекам.
Господи, за что наказуешь? Снохой была свекрови не угодила, свекровью стала снохе не угодила За какие грехи даешь мне такое испытание, господи?
XX
Страхи оказались напрасными. Ни один из многочисленных встречных, среди которых попадались и вооруженные, не остановил их, не грозил, не пугал, не обыскивал. Так добрались до деревни, где жил родственник Камалия Ситдык.
Под вечер, запорошенная снегом, подъехала Зифа к его дому.
Деревня, казалось, не изменилась. Те же избы. Так же почти из каждой трубы вьется белый дымок. Только встреча гостьи оказалась несколько необычной.
Не обессудь, Минзифа-апа, угощать нечем. Поставили бы самовар чаю, сахару нет. Лучину зажечь спичек нет. Ламповое стекло еще в прошлом году разбилось. Керосина не имеем. Есть нечего. Все мужчины на фронте, у красных, встретил гостью Ситдык.
Помолчав, добавил:
Опять помещики зашевелились. Видно, пока не прикончат их, не будет спокойствия.
Старуха медленно разделась и стала постепенно выкладывать привезенное добро. Из-за пазухи достала коробку спичек. Это оказалось целым богатством: из-за отсутствия спичек приходилось круглые сутки поддерживать огонь в очаге. Если же огонь потухал, шли с лучиной к соседу. Случалось, ветер раздувал тлеющий уголек или искра попадала в солому вспыхивал пожар.
Ситдык, занятый разговором, краешком глаза смотрел на привезенные вещи. Потом подвинулся поближе и насмешливо, но с ноткой зависти сказал:
В прежнее время твое тряпье в сортир бы выкинули, а теперь это целое богатство. Ладно, с пустыми руками не верну, все устрою. Где ты запропастилась, мать? крикнул он, открыв дверь. Минзифа-апа озябла с пути. Поставь самовар, авось морковный чай найдется.
Зифа вытащила из-за голенища ичиг малюсенький сверток и протянула его Ситдыку.
Это тебе Камалий прислал. Велел сказать, что живет не сладко и, кроме щепотки настоящего чая, другого гостинца прислать не может.
Вошла хозяйка, поздоровалась с гостьей и, громко жалуясь на тяжелые времена и голод, принялась ставить самовар. Лучина осветила избу.
После чая приступили к делу начали менять привезенные вещи на продукты. Счастье улыбнулось старухе. Она добыла три четверти фунта масла, четыре фунта пшена, шесть фунтов муки и два десятка яиц. Довольная старуха на радостях даже простила снохе все обиды.
В довершение всего подвернулся хороший попутчик. Сосед Ситдыка Низамий собрался в город. Он сам предложил довезти старуху, а лошадь у него сытая, сани большие, удобные. Низамий же дал ряд дорожных напутствий:
В некоторых деревнях, бабушка, останавливают проезжих. Ты притворишься больной, поедешь лежа. Если где остановят, спросят, куда едешь, заохаешь, скажешь, что едешь к доктору. Поняла?
Старуха с радостью согласилась.
Уложили ее в сани, закутали. Низамий, в теплой шубе, меховой шапке, толстых валенках, сел за кучера. Лошадь действительно оказалась хорошей. Сани плавно покатили по наезженной дороге.
Проехали маленькую деревеньку. Никто не остановил их. Потом въехали в лес. Шел мягкий снег; ровно стелилась дорога. Ветви деревьев казались окутанными ватой. За лесом начинались поля, погребенные под глубоким снегом. Через несколько часов въехали на высокую гору. С ее вершины открывался вид на много верст. Все кругом было запорошено снегом. Вдруг невдалеке от дороги мелькнул заяц. При виде лошади он присел, тревожно повел ушами и, прыгнув через дорогу, опрометью ускакал дальше. Это было плохим предзнаменованием. Низамий не смог сдержать испуганного возгласа. Забеспокоилась и Зифа. Сильно встревоженные, въехали они в большое село. И здесь все было занесено глубоким снегом. С трудом открывались ворота. Кое-где заборы потонули в сугробах.
Заедем, бабушка, обогреться. И лошадь отдохнет, предложил Низамий.