В разговорах дошли приятели до большого каменного дома, над дверью которого красовалась надпись: «Пивная». Ноги сами переступили заветный порог.
Зал, в который они вошли, был полон табачного дыма. Он мутной пеленой обволакивал все предметы. Откуда-то из глубины помещения доносился хриплый звук граммофона. В одном углу слепые играли на гармошке. Кто-то подпевал им пьяным голосом. Постепенно глаза освоились с туманом и стали различать маленькие столики с сидящими вокруг них посетителями. От криков, ругани, песен звенело в ушах.
Пожалуйте в заднюю комнату, там просторнее, пригласил официант.
С трудом пробравшись между столами, приятели вошли в маленький зал. Он тоже был полон дыма, но там было спокойнее, чем в передней комнате.
А, Джамалий-абзы, Камалий-абзы! Подсаживайтесь ко мне!
Приятели увидели Сираджия и уселись за его столом.
Сколько? спросил официант.
Шесть, сказал Джамалий.
Требуемое быстро появилось на столе. Сираджий был сильно пьян. Громко ругаясь, он начал возмущаться:
Проклятый Паларосов сущим псом оказался! Сначала будто хорош был, запрятал бандита кочегара, а теперь на всех бросается, как бешеная собака.
Джамалий удивился. Он было приготовился подробно рассказать историю с бешметом, но, услышав слова Сираджия, прикусил язык. Молча разлил по стаканам пиво, молча выпил. Потом осушил еще стакан, закусил ржаными сухарями и горохом. Только после этого решился спросить:
Ты чего ругаешься, Сираджий? Расскажи толком!
Как ни говори, все одно, стукнул Сираджий по столу кулаком. Валий-бая арестовали, сам видел. На моих глазах увели. Все это Паларосова дело! Его, дьявола!
Джамалий и Камалий засыпали приятеля вопросами.
Вы что, с луны свалились? даже чуть отрезвев от изумления, спросил Сираджий. Вчера была у нас гулянка. Пиво скоро кончилось. Пошел я за ним на пристань. Смотрю, двое вооруженных милиционеров выводят Валий-бая с парохода. Пристань полна народу. Все удивлены. «В чем дело?» спрашивают. Нашелся тут один словоохотливый парень, рассказал. «Приехал, говорит, Валий Хасанов на несколько дней в город. Окончил свои дела и сел на пароход, чтобы вернуться к себе в совхоз. Уж третий свисток дали, вдруг вышел на дебаркадер комендант и крикнул капитану: подождите, мол! А в эту минуту взошли на пароход двое милиционеров и вывели из первого класса Валия Хасанова. Пароход отчалил. Хасанова увели» А все этот пес Паларосов натворил.
Ну, дела! Ну, дела! ахнул Джамалий.
Этого мало, продолжал Сираджий, вчера вечером арестовали Салахеева. Сегодня утром Паларосов вызвал к себе Иванова, допросил его и прямо в тюрьму отправил.
Джамалий застыл от изумления. Он никак не мог освоиться с мыслью о том, что событие, в котором и ему пришлось принять участие, так разрослось.
Сираджий залпом выпил стакан и снова заговорил:
Говорят, будто арестовали косого Гимадия и придурковатого Ахми, будто их отправили в город. А виновником всего считают того же Ахми. Он напился самогонки и наговорил всякой ерунды. А Паларосову только это и надо было. Потом приезжала в город вдова бандита Фахри Айша и заварила целую кашу, доказала, что шрам к убийству отношения не имеет, привела с собой какого-то чуваша.
Джамалий от удивления только покачивал головой и твердил:
Ну, дела! Ну, дела!
А Сираджий, забыв о слушателях, продолжал:
Оно всегда так стоит споткнуться человеку, как все норовят доконать его. И тут так же. Выискалась какая-то сука, наговорила всякую всячину на Валий-бая. Говорят, она когда-то была четвертой женой ишана Абдуллы, того самого, которого расстрелял мерзавец Садык, обвинив в агитации против Советов» После смерти мужа она вышла за хромого солдата и живет с ним. Они оба приходили к Паларосову и наговорили ему с три короба: «Мы знаем Валий-бая. Он боролся, против Советов, он контрреволюционер. При приближении Колчака скрывался у ишана, занимался тайными делами».
Оглушенный слышанным, Джамалий залпом выпил несколько стаканов пива. Историю с бешметом рассказать не решился. В затуманенной голове стучала мысль:
«Валий-баю капут»
XVI
Был тяжелый, беспросветный день.
Низко по небу ползли черные тучи. Накрапывал холодный дождь. Валий-бай медленно шел по пустынной улице города. В голове бродили печальные мысли. Нет надежды на возвращение потерянных миллионов, на возврат былой жизни. Один за другим рушатся хитроумные планы. Как мыльные пузыри лопаются мечты. Из-за каждого угла сторожат горе да всякие неприятности. Погруженного в невеселые думы Валия догнал Иванов, один из прежних его служащих, теперь ответственный работник земотдела.
Жить трудно стало, а есть-пить надо. Ты бы мне местечко нашел, Федор Кузьмич, заметил в разговоре с ним Хасанов и со смешком добавил: Чтобы понадежнее да потеплее.
Иванов задумался.
Постой, ведь ты прежде крупным помещиком был? спросил он.
А вот прикинь: по реке Казанке было у меня четыреста десятин земли, восемьдесят десятин леса, образцовое хозяйство, три мельницы. Этого тебе достаточно?
Дело не в этом. Сам ли ты вел хозяйство? Справишься ли с ним сейчас?
Я полжизни провел в имении, сам вникал в каждую мелочь.
Тогда готово, будешь первым спецом. У нас ищут человека для постановки дела в совхозе «Хзмет». Завтра же приходи. Только предупреждаю: сначала работа будет каторжной. Потом, как наладится, сама пойдет. Устраивайся, пока я не перешел в прокуратуру.
Я дела не боюсь. На этом они расстались.
На следующий день в назначенное время пришел Валий-бай в земотдел. Там вопрос поставили ребром:
Мы знаем, что вы были крупным капиталистом-помещиком. Нам также известно, что вы имели сношения с белыми. Но теперь советская власть допустила к работе даже колчаковских генералов. Можете ли дать слово, что будете честно работать на пользу советской власти и тем самым загладите свое прошлое?
Хасанов обрадовался прямому вопросу и не задумываясь ответил:
Даю и обещаюсь. Если ошибусь, исправите, но сознательно против Советов не сделаю ни одного шага. А нарушу слово расстреляете.
Так он получил назначение в совхоз «Хзмет». С этого момента почувствовал Хасанов, как окрепла под его ногами почва. Довольный вернулся он домой.
Квартира Валия состояла из одной большой комнаты, где он жил вместе с взрослым сыном Мустафой и женой Мариам-бикя. Им было очень тесно. Имущество, уцелевшее в годы революции, заполняло всю комнату. Сундуки, набитые всяким добром, две резные дубовые кровати, огромное, до потолка, трюмо, комод, массивный буфет, полный посуды, обеденный стол. Свободный кусочек пола был покрыт дорогим шелковым ковром, недавно вынутым из сундука. Прислуги они не держали боялись краж, да и не хотели прослыть за состоятельных людей.
В момент прихода мужа Мариам-бикя накрывала на стол. Радостно возбужденное лицо мужа ее удивило, так как давно уже она потеряла надежду услышать что-нибудь приятное. Жизнь при советской власти казалась ей карой, ниспосланной богом за людские грехи. Она часто стремилась уйти от действительности в воспоминания о прежних днях, в мечты о том, как зажила бы она, если бы вернулось старое время.
Подав на стол фарфоровую миску с ароматным супом, Мариам-бикя пригласила мужа обедать.
Валий-бай тщательно умылся, утерся белоснежным полотенцем и с молитвой сел за стол.
Я, жена, дал обещание, благословясь начал он.
Какое обещание? спросила жена, подвигая к мужу тарелку катыка.
Прихлебывая суп, Валий-бай рассказал о случившемся. Голос его звучал радостно, но Мариам-бикя отнеслась к новости недоверчиво.
Неладное затеял ты, отец. Нынче мужики с ума посходили, проходу тебе не дадут. Добровольно голову в петлю не суй. Не поедем мы туда.
Валий-бай протянул жене пустую тарелку и сказал:
Тебе и ехать незачем: ведь Мустафе учиться надо, и квартиру в городе терять не стоит. Ты здесь останешься.
Нет, нет! Лучше не говори И ты не поедешь, и я не поеду! Слава богу, нужды в этом нет. Если умело жить, на наш век хватит. Кое-что подработаешь.
Валий-бай отер салфеткой жирные губы, откинулся на спинку стула и спросил:
Второе есть?
Есть.
На столе появилось блюдо с пловом.
Ладно. Мы проедим что имеем и умрем. А сыну что останется? снова заговорил Валий-бай.
И ему хватит. Мы не будем ждать, когда жареный гусь сам на стол прилетит. При случае кое-какой торговлей займемся.
Будто до сих пор не пробовали? с горечью перебил ее Валий-бай. Открыл кожевенный завод, полтора года проработал там, ухлопал шесть тысяч. А что вышло? Попробовал втесаться в Совнархоз, не успел встать на ноги конкуренты свалили. Золото, говоришь, бриллианты? Нет, жена, не те времена. Чего только у нас не было! Все пролетело. Имела наша фирма в четырех городах четыре магазина? Имела! Имели мы три каменных двухэтажных дома? Имели! Был для нас неограниченный кредит в банках? Был! Было время, когда бумажка с моей подписью пользовалась бо́льшим доверием, чем николаевская кредитка? Было! А теперь куда все это сгинуло? В одном доме детсад, в другом техникум, в третьем диспансер. Не так ли? А где магазины? Не хозяйничает ли в них «Татлес», «Татмашина», «Таткнига?» Вот она, жизнь!
Валий-бай умолк. На глазах Мариам-бикя сверкнули слезы.
Только отведав сладкий компот, поданный на десерт, прервал Валий-бай воцарившееся молчание:
Так-то вот, старуха! Ты говоришь: «Если умело жить, на наш век хватит». Кто его знает Вперед загадывать нельзя. Неизвестно, что нас ожидает
Валий хотел заговорить о другом, но в голове теснились воспоминания о минувшем и не уходили. Воцарилось молчание.
Мариам-бикя убрала обеденную посуду, переменила скатерть, подала чайные приборы, поставила на стол мед, печенье и стала разливать чай.
Сколько земель было! Сколько леса! задумчиво заговорил Валий. А теперь что осталось? Помнишь, тогда еще и большевиков не было, вдруг, нагрянули мужики, захватили землю. Да ведь кто? Мусульмане, братья по вере! Я ли не строил для них мечетей, не приглашал мулл? Слышал я когда-то, что дело не в вере, а в имущественном положении. Верно, оказывается Хотя не все ли равно. Не взяли бы крестьяне, взяли бы большевики. Теперь распоряжался бы ими «Татсовхозтрест». Сильно изменилась жизнь, и нельзя не считаться с этим.
Одним глотком выпил Валий остывший чай и снова заговорил обиженным тоном:
Дожили до того, что дети на улице стали дразнить. Иду это я с базара, а целая куча ребят кричит: «Вон дедушка-контр идет! Дедушка-контр идет!» Рассердился я, повернулся к ним, хотел обругать, да не успел. Один из них схватил камень, швырнул в меня. Все с хохотом разбежались. Вот она, жизнь!
Мало ли хулиганов Напрасно расстраиваешься. Не вечно же так будет, и для нас выглянет солнышко. Вон вчера жена Садрийбая рассказывала, что англичане снова зашевелились и прогнали всех коммунистов, а тех, кто остался, уничтожили до последнего.
Эх, старуха, старуха! отозвался Валий, вытирая платком влажный лоб. Что могут сделать одни англичане? Ведь против Советов шли и японцы, и французы, и поляки, и американцы, да только ничего не вышло. Дьявольская сила есть у большевиков. Ты говоришь все переменится. Дай бог! А если нет? Если Советы укрепятся? Если мы проедим что имеем? Тогда как? Милостыню просить будем? Теперь дети «дедушкой-контром» величают, а тогда «нищим-контром» дразнить станут.
Мариам-бикя ежечасно, ежеминутно думала о прошлом, мечтала о возврате потерянных земель, угодий, магазинов, часто бредила этим ночами. Безнадежность мужа ей не понравилась. Тоном упрека она сказала.
Да нет же! Ты слишком мрачно смотришь на жизнь. Бог даст, все изменится к лучшему.
Эх! Сколько лет пытаются изменить! Думают над этим не такие, как мы с тобой, а люди умные, ученые. Разве не говорили: «Не горюйте, что отняли богатство. Это временно. Самое большее через три дня все будет по-старому»? Потом сказали, что нужно обождать три месяца. Мы ждали. Ждали три дня, три недели, три месяца. Прошло три года и еще три года. Скоро пройдет еще три года. Кто знает, сколько еще ждать. Обожжешься горячим молоком на холодную воду дуешь. Лучше синица в руки, чем журавль в небе. Пусть запасы лежат. Они есть-пить не просят, всегда пригодятся. А случится что, будет возможность нанять лучших адвокатов. Не помогут они, так золотой ключ и поважнее двери откроет. Помнишь, пришла необходимость, тряхнул мошной, шестьдесят тысяч выложил, а добрался до самого Распутина, исхлопотал помилование А ведь каторга грозила. Деньги и теперь силу имеют: одного угостишь, другому в карты проиграешь, жене третьего подарок к именинам сделаешь
Нескоро закончили Валий и Мариам-бикя задушевную беседу, в которой тесно переплелись недовольство сегодняшним днем, тоска о минувшем и надежды на возврат былого.
Потом крепко заперев двери, пересчитали запасы, пересмотрели ценности.
Сама знаешь, сказал под конец Валий-бай жене, на будущий год Мустафе надо в университет поступать. Если я не устроюсь на службу, его будут называть сыном спекулянта и не примут, а если примут с натяжкой, будут при каждой чистке привязываться.
Мариам-бикя и сама понимала, что иного выхода нет, и в душе согласилась с необходимостью отъезда мужа в совхоз. Но беспокойство не покидало ее.
Если бы в городе жить, а то ведь в деревне, среди мужиков. Ведь они грубые, неотесанные, а теперь к тому же волю чувствуют, сделала она последнюю попытку возразить Валий-баю.
Но он только рукой махнул.
Нет, старуха, нам в городе устроиться нельзя. Здесь нас всякая собака знает. Здесь врагов больше, чем друзей, каждый норовит напакостить. Положимся на милость божью. Начинай помаленьку приготовлять что нужно.
XVII
Самым трудным оказалось подыскать надежного человека, а отпустить мужа одного Мариам-бикя категорически отказалась. Самой ей ехать в совхоз на постоянное жительство было нельзя она не могла бросить квартиру и оставить без присмотра сына.
После долгих размышлений Мариам-бикя решила на первых порах поехать с мужем, а на это время оставить домовничать старшую жену Садрия.
Все равно ты у себя ни радости, ни привета не видишь. Поживи у меня, присмотри за домом, а я поеду на несколько месяцев к мужу, налажу ему хозяйство и вернусь, сказала она.
В двух маленьких комнатушках, составляющих квартиру Садрия, среди вечных дрязг и ссор, жили его две жены и трое детей. Крохи, уцелевшие от прежнего богатства, были прожиты. Семья терпела нужду. В довершение всего две жены никак не могли поладить между собой. Младшая жена была женщиной злой, ехидной и, чувствуя поддержку мужа, не стеснялась проявлять свой нрав. Поэтому в квартире не прекращалась ругань, крики, нередко превращавшиеся в потасовки. Садрий, возвращаясь вечером с барахолки и замечая синяки и царапины, украшавшие физиономии жен, принимался «учить» их обеих, причем больше тумаков всегда доставалось старшей жене. Вечные побои надоели той, и она с радостью приняла предложение Мариам-бикя остаться домовничать в ее квартире.
Мариам-бикя вместо предполагаемых нескольких месяцев прожила в совхозе целых полтора года. Может быть, она прожила бы там еще невесть сколько, но пришлось уступить настойчивому приглашению сына и старшей жены Садрия, которая заскучала без криков и драк и рвалась в привычное болото.
Мариам-бикя достойным образом отблагодарила ее за услугу, надавала подарков и принялась подыскивать пожилую женщину, могущую вести хозяйство Валия в совхозе «Хзмет». Самой подходящей для этой цели была безусловно старуха Минзифа. Остановив на ней свой выбор, Мариам-бикя направилась к сапожнику Камалию.
Старуха Минзифа в свое время была знаменитой во всем городе стряпухой. Никто не мог тягаться с нею в уменье готовить национальные татарские блюда. Ни одна богатая свадьба, ни один званый обед не обходились без участия Минзифы. Но теперь она состарилась. Не стало больше пышных свадеб, парадных обедов, не стало и богачей. Померкла звезда Минзифы. Изредка вспоминали о ней новые богачи, приглашая старуху, но эти обеды в сравнении с прошлыми были просто смешны.
После первых приветствий Мариам-бикя вспомнила с Минзифой о былых удовольствиях, об особенно удачных обедах. Потом перешла к цели своего прихода.
Не откажи мне в просьбе, Зифа-апа, сказала она, поезжай в совхоз. Если поедешь, успокоишь меня, снимешь с плеч заботу.