Ты можешь сказать мне, Гванца, отчего человек закидывает в небо шапку?
Гванца усаживает меня за парту, а сама идет к доске.
Мне кажется, оттого, что ему самому хочется взлететь в небо, задумчиво отвечает Гванца.
Может, люди когда-то умели летать?
Кто знает, Гванца улыбается, может, летали и были счастливы. А теперь, когда кто-то особенно, невыразимо счастлив, он подбрасывает вверх свою шапку, охваченный желанием взлететь.
Скажи мне, Гванца, может ли злой, нехороший человек ощутить огромную радость, испытать настоящее счастье, закинуть в небо шапку?
Нет. На это способен только тот, кто в минуту восторга забывает обо всем на свете, а дурные люди никогда не забывают себя и свою злобу, поэтому им никогда не закинуть шапки в небо.
Как бы я хотел испытать такую радость, чтобы
Это непременно случится, Заал. Надо только ждать.
Ты удивительная девушка, Гванца.
Я самая обыкновенная.
Мне кажется, я знаю тебя давно
А я вас помню еще по университету, вы кончали, а я была на первом курсе
Ты в самом деле меня запомнила?
Если я не ошибаюсь
Какая ты хорошая, Гванца
Простите, я спешу
Не уходи
Меня ждут в учительской. До свидания!
Гванца, постой, дай мне сказать только одно слово! Я никогда не посмею говорить с тобой о любви, позволь мне хотя бы побыть с тобой немного Куда ты несешь эту шапку?
Пойдешь со мной?
Гванца!
Гванца остановилась. Некоторое время она стояла ко мне спиной. Потом едва заметным движением повернула голову, и я увидел ее лицо, чистое и светлое, словно луна, выплывавшая из-за темного облака волос.
Пойдешь со мной туда, куда я несу эту шапку?
Гванца!
Мы летели над городом, и от небывалой высоты захватывало дух. Внизу голубой жилкой билась река. Стаи птиц то сопровождали наш полет, то исчезали, не выдержав палящих лучей солнца. Наши тени пробежали по крышам домов и заскользили дальше, по лугам и полям, не отставая от нас. Наконец Гванца протянула руку:
Это здесь!
Мы опустились вниз и очутились перед круглым дворцом, который сверкал, как хрустальный. Когда Гванца отперла высокие ворота, изнутри на нас повеяло гробовым молчанием. Тишина, казалось, выглянула на мгновение для того, чтобы заманить нас к себе. Гванца взяла меня за руку и повела за собой. Мы шли в полной темноте, и пространство вокруг нас гудело, как морская раковина. Я боялся оступиться или наткнуться на что-нибудь, но живительное тепло, исходящее от Гванцы, вселяло в меня уверенность. Но вот Гванца остановилась, я услышал какой-то щелчок, сопровождаемый искрой, и все вокруг окрасилось в бледно-лиловый цвет, который постепенно перешел сначала в желтый, а потом в голубой. Мы стояли в зале, таком просторном, что я не мог охватить его взглядом. Я поднял голову и увидел над собой белые облака. Теперь я понял, что крышей волшебному дворцу служило небо, и этот мерцающий голубоватый свет шел сверху. Когда облака уплыли, я не мог удержать крика восторга и удивления. Я на какое-то мгновение забыл о земле и почувствовал себя лучом, затерянным во вселенной, который, увидев в небе нечто, не виданное прежде, устремился ввысь.
Все небо было усыпано шапками, которые сверкали и переливались, как звезды. Воздух вокруг них струился и дрожал, словно они говорили о чем-то и хотели, чтобы земля, чтобы весь мир узнал о том, что с ними приключилось. Казалось, они наполнят все вокруг радостным щебетом, как золотые птицы, застывшие в воздухе перед тем, как сесть на дерево.
Что это, Гванца? воскликнул я пораженный.
Это мое небо, Заал, ласково отозвалась Гванца, и закинутые в небо шапки.
Ты показывала кому-нибудь это чудо? Я, разинув рот, разглядывал мерцающие в синем куполе звезды.
Ты первый. Но я хочу, чтобы люди приходили сюда и видели это.
Гванца развернула шапку Пааты и подбросила ее вверх. Обдав нас легким ветерком, шапка быстро взлетела, постепенно из синей становясь прозрачной. Подобно комете источала она яркий слепящий свет и, наконец, найдя свое место в небе, застыла, словно звезда.
Мечтательным взглядом Гванца проводила шапку Пааты, по-детски раскрыв пухлые губы.
Это сказка, Гванца? Ответь мне, это сказка?
Нет, не сказка. Ведь не каждая шапка остается здесь, а только та, которую закинул человек, испытавший великое счастье.
Я сорвал с головы свою серую кепку и что было силы подбросил ее вверх. Как птица с подбитым крылом, закружилась она в воздухе и упала к моим ногам.
Гванца засмеялась:
Вот видишь. Я же говорила
Я теребил шапку в руках и чувствовал себя бесконечно несчастным: значит, я не способен испытать радости и самозабвения, значит, у меня бедная, унылая душонка.
Гванца, давай объявим всему свету: «Внимание! Внимание! Детям и взрослым, женщинам и мужчинам! Просим всех, испытавших великое счастье, сообщить нам об этом! Наше небо коллекционирует счастье, только и только счастье!»
И все придут к нам со своими радостями, смеясь, подхватывает Гванца. И у нас соберется счастья видимо-невидимо, и мы разделим его между всеми. Не забудем и тех, кого обидела судьба.
Дата Кавтиашвили вдруг вспомнил я.
Кого?
Дата Кавтиашвили, повторил я.
Всем хватит и ему, и другим. К нам будут ходить школьники мальчики и девочки, как на экскурсию, и я буду им рассказывать историю каждой шапки, закинутой в небо.
Какая ты хорошая, Гванца!
Я я вас еще по университету помню.
Ты говоришь правду? Неужели ты меня запомнила?
Я была на первом курсе, а вы кончали.
Гванца!
Простите, меня ждут в учительской
Гванца, не уходи, я хочу сказать тебе Где ты, Гванца-а!
Я открыл глаза и сразу зажмурился от яркого света, в нос ударил свежий солоноватый воздух.
Море? спросил я, и чей-то незнакомый голос ответил:
Давно уже море.
Я стал торопливо одеваться. Девушка-туристка продолжала спать крепким сном, и ее войлочная шапка раскачивалась в такт движению поезда. Я подошел к окну, до последней минуты не поднимая головы, чтобы увидеть все море сразу, целиком, и насладиться его величием.
Глава VIII
Берег полон купающимися. Живой коричневой лентой окаймляют они мыс. Я иду вдоль линии прибоя, одетый, с маленьким чемоданом в руке, и сам себе напоминаю фотографа, рыскающего по пляжу в поисках клиентуры. Я высматриваю Тазо, уверен, что среди загорелых тел сразу увижу его могучие плечи. А с ним наверняка Наи и Мелита. Но Тазо не видно на берегу: либо он в море, либо вообще не явился на пляж.
Я ступаю на узкий деревянный мостик, здесь в море впадает неглубокая, но сердитая речушка. Море заглатывает ее, как великан слюну. Подхожу к стеклянной коробочке павильона может, они еще завтракают. Но за столиками на тонких алюминиевых ножках их тоже нет. Я начинаю думать, что мне никого не найти, пока я не разденусь и не смешаюсь с купальщиками. Так и есть: только разделся, смотрю, из воды выходит Мелита и, осторожно ступая по камням, пробирается к своему месту.
Мокрым платком она прикрывает обгоревшие плечи и ложится ничком. Я на цыпочках подкрадываюсь поближе и слащавым голосом начинаю:
Извините, девушка, вода холодная?
Искупаетесь и узнаете, не поворачивая головы, отрезает Мелита, видимо, привыкшая к заигрываниям.
У меня такая кожа нечувствительная, что я холодное от горячего не отличаю, говорю первую пришедшую на ум глупость.
Тогда обратитесь к врачу.
Врач говорит, пусть вас полюбит красивая девушка и все пройдет!
Вам что, делать нечего?! Мелита гневно вскакивает и, узнав меня, радостно и растерянно улыбается:
О-о, Заал! Какой ты молодец, что приехал! Ведь мы здесь совсем одни.
А где же Тазо?
Он по дороге завернул в деревню, к своим, и до сих пор не приехал.
На камнях замечаю платье Наи синее в белый, горошек. И полотенце, должно быть, ее, и босоножки. Вдруг мне с такой силой захотелось увидеть ее сию минуту, сейчас же, как будто она была не здесь, рядом, а где-то далеко-далеко.
Что ты улыбаешься? заглянула мне в лицо Мелита.
Я?
Вон Наи, Мелита протягивает руку к морю, видишь, в голубой шапочке. В глазах Мелиты загораются озорные искорки: Если бы ты подплыл к ней незаметно Постой, куда сорвался! Расскажи, что нового в Тбилиси.
Весь Тбилиси здесь, крикнул я на ходу.
Как только я вошел в воду, увидел, что Наи плывет к берегу. «Неужели увидела!» обрадовался я, но, как выяснилось, преждевременно: Наи снова повернула и поплыла в море. Мне остается всего несколько взмахов, чтобы настигнуть ее, но я хочу появиться перед ней внезапно: поэтому ныряю, чтобы обогнать ее под водой. Однако план мой срывается по той простой причине, что под водой я, вместо того, чтобы сделать рывок вперед, как завороженный слежу за размеренными изящными движениями рук и ног Наи. Они казались исполненными смысла и значения, ясного только обитателям морских глубин. Для меня же они оставались прекрасными, но таинственными и неразгаданными. Когда я вынырнул, Наи была далеко, и я решил, что не стоит ее догонять: пусть у меня будет своя тайна. Она ведь не знает, что я наблюдал за ней под водой. И потом, если я догоню ее, все равно, усталый и запыхавшийся, толком ничего не скажу.
Я выхожу на берег. Мелита в темных очках рассматривает журнал:
Не догнал?
Все равно перемирие на воде не считается.
Верно. На земле провинился, на земле и покайся. Мелита все знает, поэтому я говорю с ней откровенно.
Советую тебе присматривать за Наи, шепчет Мелита, видишь вон тех парней, которые в шахматы играют, это физики, вчера они весь день по пятам за Наи ходили. У них даже шеи удлинились.
Из моря выходила Наи. Сначала показалась ее гордая головка на стройной шее, потом хрупкие плечи и маленькая крепкая грудь, потом тонкая талия и плоский, как хевсурский щит, живот. Понятно, почему бедные физики скривили себе шеи. Мелита машет Наи рукой. Наи останавливается, но, узнав меня, почти бежит к нам. Физики перестают делать вид, что увлечены шахматами, и пристально меня разглядывают.
Наи стоит передо мной, вся осыпанная трепещущими каплями морской воды, словно утренней росой. Мне начинает казаться, что каждая клеточка ее тела вдруг обрела память, но этому телу, еще ничего не изведавшему, не испытавшему, запоминать было нечего.
Я вскакиваю, подстегнутый восторгом: Наи заметно рада моему приезду.
Когда ты приехал?
Час назад.
Жарко в Тбилиси?
Не очень.
А где Тазо? этот вопрос относится к Мелите.
Тазо предатель, Мелита надулась.
Вот увидишь, завтра он непременно приедет, говорит Наи.
Я снял большую комнату неподалеку от девушек, с расчетом на приезд Тазо. Дом был старый, двухэтажный, с большим фруктовым садом, колодцем. Во дворе под душ приспособили железную бочку, вода в ней нагревалась солнцем. За беседкой, увитой виноградом, висел гамак. Отсюда было видно море, и верхняя планка ворот удивительно точно сливалась с линией горизонта.
Я представил себе, как хозяин, строивший дом, нет-нет да поглядывал на море, сверяя постройку с далеким горизонтом. Кто знает, может, древние колхи так и строили свои крепости и жилища.
Тазо не приехал и на следующий день. Вечером за Мелитой зашли ее местные родственники и увезли ее в Сухуми. Мы с Наи остались вдвоем. Я долго маячил перед ее окном, наконец, осторожно стукнул в стекло. Наи лежала, держа в руках какие-то ноты. Она сделала неопределенный знак рукой, и я не понял, выйдет она или нет. Снова пришлось вышагивать перед домом. Видимо, Наи сжалилась надо мной, открыла окно и сказала, что сейчас оденется и выйдет.
Она вышла в закрытом спортивном джемпере, с распущенными волосами. В руках у нее была книга в светлом переплете. Со стороны наша прогулка, наверное, выглядела смешной. Наи быстро шла впереди, почти бежала, я едва поспевал за ней. Я понимаю, почему она так спешила: ей казалось, что медленная прогулка будет означать примирение, сближение. Но вдруг Наи споткнулась о камень и чуть не упала. Она словно свалилась с вершин неприступности и гордости, и я едва удержался, чтобы не подхватить ее на руки, такой она стала маленькой и беспомощной. Если бы я мог прижаться к ее лицу, заглянуть ей в глаза, она бы ничего не смогла от меня скрыть, и мы бы выяснили все раз и навсегда
Надо осмотреть городок, а то так и уеду, ничего не повидав, беспечно проговорил я.
Ничего здесь нет интересного, отозвалась Наи. Только море Сядем?
У входа в парк стояла длинная деревянная скамейка на гнутых чугунных ножках.
Удивительно, как быстро темнеет на юге. Вокруг нас непроглядный мрак и таинственно шелестит молодая листва. Сквозь листву вдруг прорвался яркий свет, словно одновременно вспыхнула целая армия светлячков.
Маяк! Наи пересела на самый конец скамьи, чтобы деревья не мешали ей смотреть. Я тоже пересел и опять оказался рядом с ней.
Я вчера подсчитала, он восемь секунд горит, а тридцать две секунды отдыхает.
Сейчас проверим, я начинаю считать.
Когда маяк загорается, мы обнаруживаем возле скамьи собаку. Она миролюбиво помахивает хвостом, как бы просит разрешения расположиться поблизости.
Собака спокойнее чувствует себя рядом с людьми, говорит Наи, откидываясь на спинку скамьи, и вскрикивает: Ой, забыла! Я же спину на солнце сожгла!
И у меня плечи горят, даже через рубашку чувствуется, не успевая обдумать свой поступок, беру руку Наи, хочу приложить ее к своему плечу, но, увы! пальцы крепко вцепились в белый переплет книги. Я надеялся, что она возьмет книгу в другую руку, но нет! Книга неприступной стеной воздвиглась между нами.
Как можно беспечнее я говорю:
Пойду, посмотрю, что за башня такая, киваю в сторону виднеющейся неподалеку башенки.
Сейчас не стоит, спокойно отвечает Наи, темно, ничего не увидишь.
Что делать, завтра могу уехать в Тбилиси, так что откладывать не стоит. Сам прихожу в ужас от своей нелепой лжи. Ты здесь меня подождешь?
Наи молчит. Видимо, на нее подействовало мое напускное безразличие: как, мол, хочешь, мне все равно, я буду осматривать достопримечательности курорта, и до тебя мне нет дела. Эта новая манера нагловатая и самоуверенная где-то мне нравится, хотя одновременно я сам себе становлюсь противен.
Нет. Я пойду с тобой, немного растерянно говорит Наи.
Теперь мы идем медленно: темно, и тропинка незнакомая. Помогая Наи перейти через овражек, опять натыкаюсь на твердый корешок переплета.
Мы с трудом добрались до башни, почва вокруг нее была глинистая и сырая. Наи благоразумно остановилась поодаль, а мне, чтобы не сдаваться, пришлось месить ногами грязь. Заглянув внутрь башни, я убедился, что издали она куда поэтичнее, чем вблизи.
Обратно мы шли медленно и молча, не замечая веток, которые били по лицу влажными от росы листьями. Я ничего не видел вокруг, кроме деревьев и тени Наи. Сейчас все решится. Если бы рука Наи покоилась в моей ладони! Я уверен, что тепло ее пальцев подсказало бы мне первое слово. Но книга! Этот вездесущий бесстрастный белый прямоугольник, которым Наи пользовалась, как щитом, незаметно и ловко отражая мои коварные атаки. Я готов был разорвать бумагу на куски, если бы мой гнев неожиданно не вынудил меня произнести такую простую и трудную фразу:
Наи, я виноват, прости и давай помиримся.
Я не сержусь на тебя.
Я люблю тебя, Наи Больше, чем когда-либо
Когда-либо повторила Наи, и в ее тоне мне послышалась горечь.
Она шла впереди, почти скрытая от меня густым ночным мраком, а я видел ее такой, как сегодня утром на пляже, всю в сверкающих водяных брызгах.
Ты что-нибудь сказала? Я не расслышал.
Я сказала, что давно уже на тебя не сержусь.
Я обнял ее за плечи, якобы для того, чтобы она не оступилась, и только хотел прижаться щекой к ее лицу, как увидел, а скорее не увидел, а почувствовал, как она подняла свой верный щит, и моя щека уткнулась в холодный гладкий коленкор. Господи! Я бы с великим удовольствием закинул эту книгу на край света! Но я только взял ее у Наи и вежливо осведомился:
Что за книга? наверно, никогда еще гнев не выливался в такие безобидные слова.
«Песнь о Роланде», ответила Наи.
Зачем ты ее носишь с собой? не удержался я, вместо сумочки, что ли? Кладешь туда деньги, платок?