Возле стеклянного кафе «Аквариум» я почему-то остановился и уставился на милиционера, который чинно расхаживал вдоль белой линии посреди мостовой. Какая-то сила подтолкнула меня к нему. А впрочем, я могу объяснить, почему я это сделал. Мне вспомнился один случай.
Мне было лет семь или восемь, когда отец вернулся из двухлетней командировки. Помню, как он сидел за столом и смотрел на меня и на маму. Наверное, целый час глаз с нас не сводил, словно хотел наглядеться за те два года, что был в разлуке с семьей. Назавтра мы с отцом поехали в деревню, где жила бабушка. Как только мы сошли с поезда, пришлось разуться в деревню вела грязная проселочная дорога. Отец засучил брюки, и мы двинулись в путь. Отец жадно оглядывал все вокруг: линию белоголовых гор вдали, дома и сады, крестьян, везущих на базар нагруженные арбы. Встречные приветствовали отца, но не узнавали его, он давно уехал из деревни. Наконец, отец не выдержал и, остановив одного почтенного крестьянина, спросил, как добраться к такому-то дому. Я даже рот разинул от удивления отец спрашивает о собственном, родном доме, где родился и вырос и где сейчас жила бабушка. Я знал дорогу назубок, а он у чужих спрашивает!
Незнакомец степенно провел рукой по усам и начал подробно объяснять. Теперь я понимаю, как приятно было слышать отцу знакомые с детства названия. Прекрасной музыкой звучали в его ушах такие обыденные слова, как родник, сельсовет, перекресток
Вот и я шел сейчас к милиционеру с желанием услышать названия, связанные с Наи, с домом, с улицей, где она жила, где она ждала меня сегодня вечером
Милиционер, видя, что я перехожу улицу в недозволенном месте, взялся за свисток, но я опередил его.
Скажите, пожалуйста, как пройти на улицу Барнова?
Он шумно выдохнул воздух, набранный в легкие для грозного свистка, и недоверчиво на меня покосился.
Мне нужен пятьдесят третий номер, уточнил я.
Он несколько смягчился и начал объяснять. А я упивался названиями улиц, переулков, скверов, с которыми было связано столько воспоминаний!
Мне нужен дом, в котором живет Наи Ратиани, не удержался я от соблазна вслух произнести заветное имя.
Иди-иди, улыбнулся милиционер, принимая меня за пьяного, сам знаешь, где живет Наи Ратиани. Не мешай, а то совсем в другое место тебя отведу.
Даже в грозных устах этого стража порядка имя Наи звучало божественной музыкой. И я полюбил этого милиционера, как родного, как, впрочем, любил сегодня все человечество.
Поцелуй меня, попросила Наи, когда мы вышли из кино.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Поцелуй меня, снова сказала она, прячась за чугунной решеткой парка.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Теперь здесь, прислонилась она к дереву.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Словно ей хотелось освятить нежностью и любовью все, мимо чего мы с ней проходили в тот вечер.
Войдя в комнату, она первым делом задернула занавески и погасила яркую люстру. Легкий аромат цветов как-то сливался с приглушенным светом торшера.
Наи, я не узнавал своего голоса и повторил как можно тверже. Наи
В чем дело, Заал? ласково отозвалась она. Знаю, знаю, ты сейчас потребуешь кофе.
Нет, кофе ты меня угостишь завтра утром.
Что-о?
Завтра утром, потому что я не уйду отсюда или уйду вместе с тобой.
Заал!
Мы долго, очень долго сидели молча. Я не помню, когда я погасил свет, как погасла лампочка, скрытая голубым абажуром. В комнате было темно, и только бледный свет проникал в окно с улицы. И в этом мерцающем полумраке я увидел Наи, увидел, какой слепящей белизной сверкнули ее грудь и бедра, не тронутые загаром. Она искала что-то, склоняясь к стульям, к тахте, шаря рукой по стене, и плавные движения ее складывались для меня в стройный ошеломляющий танец. Наконец она отыскала ночную рубашку и сразу стала невидимой. Я только услышал, как ступает она по полу босыми ногами, и почувствовал, что она совсем близко, по волне тепла, захлестнувшего меня прежде, чем она подошла.
К утру определились узоры на занавесках, проявились краски. Наи спала. Или не спала. Лежала, прижавшись к моему плечу.
Так завершилась, а может, только началась? история нашей любви. Мы нашли друг друга и отныне будем вместе. И нам предстоит впереди путь с неизбежными находками и потерями, радостями и печалями.
В то утро я вспомнил, как плакала Наи, читая письма Гочи Хергиани, и думал о том, как было бы хорошо, если бы Мака позволила еще многим людям прочесть эти письма. Кто знает, может, она бы и разрешила, но Иродиона боится А что Иродион?.. Его дела плохи. До чего же ботинки на хозяина похожи. Прямо карикатура, дружеский шарж! «Гав-гав-гав!» лают желтые полуботинки. По извилистой горной дороге летит грузовик, груженный мышьяком. На ящиках сидит Иродион Менабде, пьет водку прямо из горлышка. Вдруг на дороге появляется какая-то старушонка, машет рукой, чтоб машина остановилась. Шофер тормозит. Иродион или его ботинки? злобно, по-собачьи, оскаливается, рычит на старуху, та в долгу не остается. Шофер поминутно оглядывается и не замечает, как грузовик сползает с дороги в реку. Старуха повисает на дереве и злобно хихикает, глядя, как машина погружается в воду вместе с мышьяком и Иродионом и желтыми полуботинками
К реке подходит стадо, коровы жадно пьют, помахивая хвостами, через минуту валятся наземь с раздутыми животами. Пьет собачонка, лакает красным языком черную воду, падает замертво. Женщина поднимает ведро из колодца, к воде приникают ребятишки распухают и задыхаются. Вянет трава вокруг отравленной реки, умирают птицы, бабочки, стрекозы. А река несет свои ядовитые воды дальше, к морю, сливается с синими волнами и нет моря! Осталась огромная рыба, раздутая и страшная.
Вот, говорю я Дата Кавтиашвили, старому кочегару, это тоже, след, который оставляет за собой человек!
Упаси господи! отмахивается Дата. Разве о таком следе я говорю.
Я поднимаю голову и вижу небо, усыпанное звездами, или шапками, закинутыми в небо?
Гванца! зову я громко.
Я здесь, Заал! Она сидит, склонившись над вышиванием. Медленно откидывает со лба челку, и лицо ее, как светлая луна, выплывает из-за облака волос.
Гванца! Теперь я счастлив. Я люблю замечательную девушку, и она меня любит. Я так счастлив, что мне хочется взмыть в воздух и летать как птице. Я тоже хочу закинуть шапку в небо!
Гванца смотрит на меня испытующе:
Однажды ты пытался, но твоя шапка упала обратно на землю.
Но сейчас она улетит, я уверен, и останется в небе!
Попробуй, я буду только рада.
Я подбросил свою кепчонку изо всех сил и не успел глазом моргнуть, как она ракетой взвилась в небо и застыла там мерцающей звездочкой.
И тут я услышал плач. Гванца плакала громко, навзрыд, обеими руками утирая слезы.
Гванца, что с тобой?! Почему ты плачешь!..
Знаешь Знаешь, что я скажу детям, когда они придут в мой дворец на экскурсию? Я скажу, что эта шапка принадлежит человеку, которого я любила, очень любила и сейчас люблю
Гванца! Я не мог собраться с мыслями и только повторял ее имя, как попугай. Гванца, послушай! Ну, посмотри мне в глаза. Она подняла на меня свои грустные, мокрые от слез глаза, и я совсем растерялся. Гванца, понимаешь, ты идеал, недоступное божество, я не решался Я боялся, что ты прогонишь меня, засмеешь
Кажется, она перестала плакать, вздохнула прерывисто и повторила:
Я им скажу, что это шапка человека, которого я любила.
Да, да. Сегодня. Приходите непременно. Мы вас ждем. Что ты сказала? Внезапно? Да Так получилось.
Я просыпаюсь. Наи говорит по телефону.
После свадьбы мы еще дня два никак не могли встать из-за стола. Наконец, в воскресенье Наи и Мелита взбунтовались: ведите нас в театр, в кино, куда-нибудь! Но билетов в театре мы не достали, а в кино опоздали.
Тогда пошли в ресторан, сказала Мелита, а то вы все без нас ходите.
Мы с Тазо долго «отнекивались», но в конце концов оказались в ресторане.
И вот золотым тбилисским вечером мы идем по Университетской улице, взявшись за руки.
Как дела, Заал? подмигивает мне Тазо. Как тебе нравится семейная жизнь?
Заал, может, съездим на море? улыбается Мелита.
Тебе не холодно, Наи? спрашиваю заботливо.
Мимоходом заглядываем в магазин, где продают телевизоры. Мы с Тазо вспоминаем, что сегодня интересная игра, и, к неудовольствию наших спутниц, торчим возле экрана до конца тайма. (Правда, они тоже потом увлеклись и болели не меньше нашего.)
Выходим из магазина и шествуем дальше по улице, освещенной поздними закатными лучами. Лето.
Позвольте узнать, уважаемый юрист, кривляется подвыпивший Тазо, исправили ли вы допущенные следствием ошибки?
Я отвечаю ему вполне серьезно:
Знаешь, Тазо, почему люди усомнились в существовании бога? Потому что он никогда не делал ошибок.
Ты мне лучше скажи, как Иродион Менабде поживает?..
Я говорил тебе, что он своего заместителя выгораживал? Мы выяснили, почему он это делал. Однажды этот самый заместитель записал на магнитофон вечеринку, на которой Менабде какой-то анекдот рассказал. Когда раскрылась махинация с машинами, он пригрозил Иродиону: если не возьмешь всю вину на себя, я эту пленку куда следует доставлю. Иродиону со страху стало плохо. Вызвали «скорую». Он, по обыкновению, на глазах у врачей стал опухать, даже пуговица на воротничке отскочила Сигареты есть?
Тазо пошарил по карманам и двинулся к гастроному.
Что вам купить, девушки? галантно осведомился я.
Шоколад, заявила Мелита.
И тебе тоже, Наи?
Она кивнула.
Мы подошли к прилавку. Продавца не оказалось на месте.
Вот этот, указала Мелита.
Я, недолго думая, зашел за прилавок и встал на место продавца.
Выходи сейчас же, а не то тебе достанется, зашептала Мелита, но я уже вошел в роль.
Не угодно ли торт, абсолютно свеженький, только что привезли! Советую вам взять.
Вдруг я заметил двух мальчуганов лет девяти десяти, которые таинственно перешептывались, считали на ладошках мелочь. Наконец, один из них подошел к прилавку и попросил сто граммов конфет. Я почему-то сразу вспомнил Паату с его машиной, нагруженной новогодними конфетами. Как скоро я забыл о нем, поглощенный своим счастьем!
Я насыпал в кулек конфет, которые мне показались самыми лучшими, и протянул мальчонке.
Что я вижу? изумился я, когда он высыпал на прилавок мелочь. Разве ты не знаешь, что сегодня, по распоряжению директора, мы все выдаем бесплатно? Нет, дружок, забирай свои деньги и верни их маме.
Краем глаза я заметил, что в дверях, ведущих, очевидно, на склад, показался изумленный продавец.
Не менее изумленный мальчик, забыв даже поблагодарить меня, отошел к своему приятелю, и они оба наблюдали, что же будет дальше.
К прилавку подошел пожилой раздражительный мужчина в шляпе.
Яблочного торта, конечно, нету? сварливо справился он.
Яблочный торт есть? крикнул я продавцу.
Он только кивнул, вытаращив глаза.
Старый? не успокаивался покупатель.
Абсолютно свежий. Я лихо прикрыл торт крышкой.
Сколько я должен?
Сколько? крикнул я продавцу.
Двадцать рублей, десять копеек.
Вы что, новенький? спросил покупатель.
Нет. Я был в отпуске.
Он протянул мне деньги, и я чуть было не взял их, но вовремя вспомнил о мальчуганах, которые еще не успели уйти.
Возьмите свои деньги, гражданин, сказал я вполне официально, сегодня мы все раздаем бесплатно, по распоряжению директора.
Продавец молчал. Я поглядел на ребятишек и понял, что убедил их окончательно.
Слушай, ты из отпуска вернулся или Нервный покупатель не договорил, но я понял, что он хотел сказать: «или из сумасшедшего дома».
Я улыбнулся и повторил:
Сегодня все бесплатно. Не верите, спросите у этих товарищей, я указал на ребят, и они радостно закивали в подтверждение моих слов.
Вы напрасно думаете, что я не возьму этот торт, рассердился мужчина в шляпе, направляясь к выходу. Расплачивайтесь сами за свои шуточки.
Мальчики последовали за ним, и я вышел из-за прилавка.
Один торт, два шоколада, полкило конфет, доложил я продавцу и, расплатившись, присоединился к Тазо, Наи и Мелите.
Заходите почаще! крикнул мне вслед продавец.
Ты что, свихнулся! накинулась на меня Мелита.
По-моему, сошел с ума, вот и полез за прилавок, бесстрастно констатировал Тазо. Раз и навсегда.
Было бы достаточно одного раза, зачем же навсегда! пошутила Мелита.
Недостаточно! я почему-то разволновался. Недостаточно! Не кажется ли вам, что мы слишком рассудочно живем и слишком разумно поступаем?
Мы шли еще долго, бесцельно и медленно, пока со стадиона не хлынула толпа, и нам пришлось повернуть, потому что идти против общего движения было невозможно. Улица наполнилась голосами, смехом гулом, и среди этого многолюдья я снова вспомнил Паату. Неужели он не выживет? Не выскользнет из цепких рук смерти? Если верить моей бабушке, то это зависит от меня и Наи, Тазо и Мелиты, от всех этих горячо спорящих и жестикулирующих людей.
Не знаю. Но если верить тому, что даже самая безобидная мысль не исчезает бесследно, что добрые и злые желания влекут за собой самые неожиданные последствия, значит, права моя старенькая бабушка, и все в этой жизни зависит от нас.
1970
ПОВЕСТИ
Зеленый занавес
Памяти Ушанги Чхеидзе
1
Пол студии был завален обрывками магнитофонной ленты. Леван и Гизо сидели посреди комнаты и терпеливо рылись в пыли. Когда кто-нибудь из них замечал на замусоренном паркете короткий обрывок ленты, обрадованно подхватывал его с восклицанием:
Вот еще!
Они искали кусочек пленки, который Леван по ошибке отрезал от очень важной записи.
«Как это у меня получилось, сокрушался Леван, и именно теперь»
«Если мы не найдем, на папу будут сердиться», думал Гизо.
Когда они обыскали всю студию, Леван кинулся к большим магнитофонам, стоявшим вдоль стен, словно комоды, выложил собранные обрывки лент и вытащил пробку из склянки с ацетоном. Время не терпело: надо было срочно найти пропавшее слово, которое он случайно отрезал. Если до тех пор позвонит председатель радиокомитета и пожелает прослушать запись, он что-нибудь придумает: в конце концов сам продекламирует или попросит кого-нибудь произнести это злосчастное слово, запишет его и приклеит к пленке. Председатель вряд ли разгадает, в чем дело, но вдруг передачу назначат на сегодняшний вечер. Что тогда? Тогда председатель позвонит этому странному человеку, легендарному Уча Аргветели, сначала справится о его здоровье, подбодрит его, а потом скажет: «Нам очень понравилась запись, батоно Уча, большое вам спасибо, сегодня вечером будет передача, в таком-то часу вы можете себя послушать» И что тогда? Тогда произойдет такое, что даже подумать страшно великий актер сразу узнает чужой голос и
Если бы эта неприятность произошла с записью какого-нибудь другого артиста, Леван бы так не убивался, каким бы выдающимся этот артист ни был. Другой, наверно, тоже узнал бы чужой голос, рассердился, пожаловался начальству, Левану объявили бы выговор, возможно, даже с работы бы сняли. Но Уча Аргветели не рассердится и жаловаться не станет эта история просто доконает его.
Леван на своем веку видел многих умирающих, многих близких провожал в последний путь, но никогда так остро и ощутимо не переживал он близости смерти, как в доме Уча Аргветели. Великий артист был похож на собственное глиняное изваяние. В эту статую вдохнули душу, но так скупо, с таким сатанинским расчетом, чтобы он дышал и в то же время не дышал, жил и одновременно не жил. Злой бес проник и в мозг артиста, едва заметно сдвинул там какие-то важные клетки и внушил ему, что он больше никогда не сможет сразиться с затемненным залом, выйти на освещенную разноцветными огнями сцену, вдохнуть прохладный воздух кулис
Папа, давай я перемотаю пленку! предложил Гизо.
Да, конечно, отвлекся от своих мыслей Леван и жадно вздохнул: только теперь он ощутил, что пока думал, почти перестал дышать от тревоги и напряжения.