Ладно. Чего уже там. Мне пора. Нажимаю в кармане куртки кнопку сигнализации своей тачки.
Найк, ну куда же ты!
Оборачиваюсь. Возле распахнутой двери стоит Алёна. Вся встревоженная, дышит тяжело, и из её рта и дверного проёма валит пар, который в свете фонарей кажется особенно густым.
Иди! А то простудишься! кричу ей, плюхаюсь на сиденье и хлопаю за собой дверцей.
Рулю на автомате. Ничего не вижу, нихрена не понимаю.
Дома меня отвлекает Наська. У неё новый любимый актёр. Очередной тошнотный красавчик, у которого молоко на губах не обсохло. Глаза бы мои не смотрели, но она постоянно о нём что-то щебечет, а потом мы опять с ней переходим на тему «Войны тронов» и «Звёздных войн». Я пью чай и расслабляюсь. И даже этой ночью неплохо сплю.
Хоть и не отпускает меня что-то.
Опять отрываюсь в воскресенье на боксёрской груше, но почему-то не в кайф даже она. Это ведь не смертельно, да? Скажите мне, что это лечится. Пусть хоть лоботомией, хоть живительной эвтаназией, да хоть говном собачьим, только чтобы всё опять было как прежде. Пожалуйста, пока я не прибил кого-нибудь от злости на себя.
А в ночь на понедельник случается вообще какое-то отстойное дерьмомне снятся женские губы. Отродясь такого не было, клянусь! Я их целую нежно и кажется даже, сука, чего-то боюсь. Они очень мягкие, сладкие и вкусные до того, что яйца сводит, но меня это не волнует, а только в кайф.
Предатель айфон звонит так не вовремя. Мне, мать вашу, понравилось целоваться.
В понедельник еду в Универ уже немного другим человеком.
Захожу в аудиторию и, не успев сделать и пары шагов, застываю соляным столбомна передней парте, там, где всегда сидит этот Гешенька преподобненький, расположилась Елизавета. Заметив, что кто-то вошел, она дежурно поднимает голову от тетрадки, а увидев меня, всё с тем же испугом распахивает свои глаза с ресницами. Тут же быстро-быстро моргает, поджимает губки и резко опускает взгляд в стол.
Что-то мне совсем хуёво стало. Так тошно, что только взвыть. Что ж так всё плохо-то, а?!
Но делать нечего. Сжимаю кулаки и зубы, закусываю щёку изнутри и иду на своё место в центре. Сажусь. Прожигаю взглядом её спину в ярко-сиреневом или фиолетовом (не различаю эти цвета) худи. Она это явно чувствует и ёрзает на скамье. Но не поворачивается. Вытаскиваю конспекты, ручки, потом телефон и открываю Лурк. Поглядываю на Лизу и, наверное, поэтому не пропускаю момент, когда в аудиторию входит Гешенька.
При виде Гороховой рядом с его местом рожу Говннадия искривляет какая-то непонятная мне мина.
А потом начинается настоящий цирк.
Он подходит и, не заходя за парту, останавливается ровно напротив Лизы.
Горохова! говорит громко и отчётливо, стаскивая с шеи свой полосатый шарф.
Потц жаждет держать речь. Ну-ну, послушаем.
Если я принял твоё приглашение на танец, это ещё не значит, что между нами что-то есть. Не надо за мной бегать. Вот при всех ребятах тебе говорю, что ни каких таких чувств к тебе не испытываю. Обводит рукой с шарфом застывшую, окаменевшую толпу.
Слышали? Вот такой он и есть. Гондурас, блять! И как эта глупая этого не видит? Он же гондон до уздечки внутреннего уха.
А теперь представьте, что начинаю чувствовать от всего этого дерьма я. Представили? А теперь умножьте это на десять и возведите в двадцать девятую степень.
От лавки меня отрывает какая-то совершенно новая, неведомая до этого сила. Хотя, нет вру. Что-то знакомое в ней всё-таки есть. Кажется, это она тогда вертела моей башкой.
В кромешной, гробовой тишине прохожу между рядами и направляюсь прямо на Криницына. Ещё чуть-чуть и снесу его, как асфальтовый каток, пущенный под горку. Бросаю на него взгляд, и нутро нехило омывает кайфом от страха гомерических масштабов, промелькнувшего в глазах пидорка.
То-то же. Бойся, сука.
Но не сейчас. Перед самым его вонючим, отстойным рылом чуть сворачиваю в сторону и нехило толкаю плечом в плечо.
Выйдем. Бросаю через это же плечо и иду дальше к двери.
На Лизу смотреть боюсь реально и не по-детскиугроблю же урода к ебеням.
Никуда я с тобой не пойду, доносится мне в спину голосом Криницына.
Разворачиваюсь на автомате, подхожу к нему и хватаю за шиворот.
Гондурасам слово не давали. И волоку его за собой на выход.
Выволакиваю козла в коридор и только тут вспоминаю, что звонка на пару вообще-то ещё не было, и здесь полно народу. Чёрт, засада. Смотрю по головамслава яйцам, рост позволяетно с огорчением констатирую факт, что нормально поговорить с уебоном пока не получится. Наверное, поэтому ощущаю жгучее желание волочь его прямо до пустыни Гоби и там, не марая рук, закопать в самом её центре.
А пока просто впечатываю эту тушу в противоположную стену, где тянется галерея окон, подхожу, втыкаю два пальца ему в печень и придвигаюсь ближе, чтобы не дать маневра для замаха.
Ты чё творишь, чепушило? шиплю ему прямо в его мерзкую рожу.
Ему больно, он хватается за мою ладонь и пытается отодрать пальцы, и всё это одной рукойво второй у него портфель.
Найк, если ты думаешь
Что я думаю, я тебе потом скажу. Смешной, её богу. Надавливаю сильней и оглядываюсь по сторонам.
Мимо проплывает стайка девчонок, и нет бы всем им уставиться в свои телефоны, но как назло они все узнают меня и не сводят глаз, и даже пробуют улыбаться. Со психом отворачиваюсь.
Козёл корпит, терпит и не роняет свой портфельчик, который, кстати, до обидного напоминает те, которые обычно носят наши преподы. Не рановато ли Говннадию до такого саквояжика? Не порядок. Второй рукой хватаю его за шею и большим пальцем надавливаю на кадык.
Есть! Портфель хлопается о пол, а урод хватается и за вторую мою руку.
Вот теперь шоколадно. Можно и поговорить.
Короче, баран, расклад такой. У тебя есть пара. Если к следующей перемене Лиза тебе не улыбнётся, у нас с тобой после занятий разговор будет один. Если улыбнётсядругой. Моргни, если понял.
Он, кажется, уже не дышит. Ничего, не подохнет. Когда меня учили держать пальцы в печени, я сам чуть не сдох.
Ну?! Нажимаю сильней на кадык, и он моргает. Молодец. Орёл! Зло хлопаю его по уху и отпускаю.
Он выдыхает. Его грудная клетка начинает ходить ходуном, как после пяти тысяч.
А какое тебе дело.
Ого! Оно заговорило?! Вернулись вербальные функции?
А какого хуя ты взял в свидетели ваших отношений весь поток?
Молчит и буравит меня взглядом. Но видно, что только в пол силы. Боится. Ну-ну, нам не привыкать.
Да ладно одёргивает свою одежонку, так и скажи что тебе Горохова нра
Чпок!
Не даю ему договорить и от души (терпеть только хуже. Проверено) вонзаю кулак прямо под левое ребро. Там до сердца далеко, а печень у него уже повреждена. Но дух из мудилы вышибает неслабо. Его складывает пополамлюбо-дорого посмотреть.
А тебя ебёт?! Со звонким шлепком хватаю его за шею, как в ближнем бою и озираюсь по сторонам. Скоро должен подойти наш Генрих Михайлович, лектор по кредитованию. Красиво пёрднул? склоняюсь к самому уху мудилы. Теперь осталось ответить за базар и кушать с маслом. Чуть позже скажу, где мы с тобой встречаемся после занятий. Зассыш, я тебе такую жизнь в Универе устрою, не жизнь, а существование. Будешь у нас умным фикусом.
Опять оглядываюсь и вижу препода, идущим по коридору с каким-то парнем.
Пше-е-ел, поднимаю и толкаю Говннадия к дверям. Он летит чуть ли не лбом, но хорошо, что не бреет носом пол. Поднимаю его портфельчик и несу следом.
Захожу после него в аудиторию и ни на кого не смотрю. На первой парте Лизы уже нет, ну оно и понятно, а дальше оно мне не надо, все и так хорошо знают, каким я могу быть волчарой. Бросаю портфель на место козла затем поднимаю с пола его же полосатый шарф и кладу рядом. Он сам, кстати, остановился в проходе другого ряда и осматривает помещение. Ищет Лизу? Пусть ищет. Его проблемы.
Прохожу и зло плюхаюсь на своё место. На нас с ним посматривают, но в упор изучать стесняются. Вижу, как гондон исчезает где-то в высоте аудитории, и туда же ему по столам передают его портфель с шарфиком.
Входит Генрих Михайлович, и начинается лекция.
Найк, ты чего? шепчет мне в ухо Лёвыч. Если чего надо, так ты скажи. Кладёт мне руку на плечо, поскольку сидит сразу за мной.
Я молча киваю и одобрительно хлопаю его по ладони.
А когда он её убирает, расслабляюсь и начинаю думать.
Ну вот загладит сейчас гондон своё дерьмо перед Лизой, попросит прощения или что они там делают эти Говннадии, я не знаю, а что дальше? Начнут общаться ближе, и она рассмотрит, какое он уёбище?
А если нет?
А если нет, значит не судьба. Пусть живёт девчонка, зачем ей такой как я? Хочет-то она его, а не меня.
А чего хочу я? Её? Не знаю. Вроде бы и да, но и чёрт, сука, я боюсь. Мать его так, но я действительно ссу. А вдруг чего не так сделаю? Я ведь не умею, с такими, как она, и могу траха захотеть так, что звёзды в глазах. А она
Ну что же, если Лиза хочет Криницына, она его получит. Это я ей оформить в состоянии стояния. Говнодон мне для неё Луну с неба достанет в экологически чистой упаковке, и сказку наяву организует. Будет делать, что я скажу.
ГЛАВА 6
Все два часа лекции думаю, прикидываю, оцениваю и первое, к чему прихожу к звонку с урока, так это называть теперь Гену не иначе, как ГовноГена. Ему идёт, я считаю.
А ещё я составляю план. Ну это типа, как в плановой экономике, только в локальных масштабах.
В перерыве между часами оглядываю аудиторию и вижу Лизу на последней парте. Забилась в самый угол спиной и волчонком смотрит на сидящего рядом с ней ГовноГену. А тот ей что-то там втирает, пыхтит. Ну-ну, пусть старается. Включает обаяние или что там у него.
Плакала она или нет, я не в курсах, но после лекции они выходят из аудитории вместе, и его грёбанная клешня лежит у неё на плече. Девчонка не улыбается, но и руку не сбрасывает. Блять.
Ну, а кто говорил, что будет легко, так ведь?
Лады. Хер бы с ним. Пусть хоть так.
Следую за ними чуть поодаль, а когда они в фойе первого этажа расстаются и направляются по разным коридорам, догоняю Криницына.
После английского возле библиотечного стенда, кидаю ему на ходу и, не глядя, ухожу в сторону.
И на этом забываю до поры до времени эту историю к чертям собачим и пытаюсь учиться. Этот плейбой недоделанный у меня за последние два часа галлон крови выпил и год жизни отнял, не меньше. А мне с ним ещё мутить и мутить. Мы с ним теперь почитай что компаньоны, кореша, так сказать. Тьфу ты, бля.
Хочу ли я поговорить с Лизой? Очень. А вообще не спрашивайте меня, сука, ни о чём, потому что я скучаю. Да! Да! Я Найк Громов со всем, что ко мне прилагается, и я скучаю. Довольны? Думаете, такого не может быть? Анриал? Инпосбл? Согласен. Тоже думаю, что не может. Нет, я даже уверен в этом, потому что на то оно и невпихуемое, чтобы его невозможно было впихнуть во что вздумается.
Но грёбанные чудеса всё-таки случаются, и даже с такими упоротыми отморозками, как я.
Не верите в чудеса? Тогда объясните мне, как так получилось, что выхожу я из аудитории после семинара по истории экономики, и ко мне от стены отделяется, кто бы выдумали?
Правильно. Елизавета Горохова. А теперь скажите, что это не чудо.
Нет, и всё-таки я потрясающий шнур, потому что девчонку опять всю трясёт. Это видно сразу, с первого взгляда на её нескладную, худенькую фигурку. На щеках лихорадочный румянец, руки ходят ходуном. Она в них что-то там вертит.
Замечаю её, и тут же появляется желание дать дёру. Не поверите, чувствую себя будто в чужой сад за яблоками залез и напоролся на сторожа с дробовиком. Не пытайтесь меня понять, потому что я сам себя не понимаю. Смотрю на неё в упор, но набранной с порога скорости не сбавляю. Это, вообще, как, а? Чтобы и поговорить, и испариться хотелось одинаково сильно.
Подожди! почти кричит она и рвётся вперёд, ко мне, но ей дорогу преграждают две тёлки, беззаботно жующие на ходу один на двоих пакет чипсов. Вы бы видели, как она на них посмотрела. Будто они хомячат земляных червяков, не иначе. Умора, прямо.
Найк, подожди, пожалуйста! Огибает их и нагоняет меня.
Я стопорю. Разговор неизбежен, что не может не радовать.
Найк, ты как? Идёшь? Со мной поравнялись Зимин с Дергачёвым. На странице нашего факультета появилось объявление о конкурсе на лучшую экономическую модель. Ну это типа, знаете, кто сочинит сказочку позабористей. Все, кто идёт в экономисты начитаются про ошибки и недочёты в опыте разных стран, и им кажется, что они смогли бы устроить всё гораздо лучше. Я, кстати, не исключение. И вот нам таким опупенно умным и наивным дают шанс описать всё, что да как. Надо сейчас будет прогуляться до деканата и посмотреть, что вывесили там.
Идите. Я буду, отвечаю парням и тоже пропускаю их мимо себя. Заметив, что ко мне подходит Горохова, они слегонца так тормозят, но мой резкий взгляд придаёт им ускорения. Нехрен тут уши греть. Да и глаза тоже.
Эм-м привет. Она пытается быть и гордой, и вежливой одновременно. Это прикольно. Впиваюсь взглядом в её лицонет ли там следов от слёз. Ещё один, так скажем, бонусный повод почесать кулаки о ГовноГену всегда пригодится.
Милое девичье личико, с хорошими пухленькими губками, скорее всего, ещё нецелованными, как следует. А может и вообще не целованными. И что же в ней такого, а? И почему мне дохуя хочется погладить её по щеке? Да хотя бы, блять прикоснуться. Ах, да! Ресницы! Мёртвой хваткой вцепляюсь в лямки рюкзака. Рядом с ней чувствую себя каким-то неандертальцем. Примитивным и тупорылым животным.
Стою и жду.
Тут От волнения и, конечно же, от страхаа куда ж без него! она лихорадочно вертит в руке ручку. Мнёт её и сжимает в кулачках так, что белеют костяшки пальцев под её полупрозрачной кожей. Лиза топчется на месте, сгибает и выпрямляет поочерёдно ноги в коленках, и её коленные чашечки стучат друг о друга, как бильярдные шары на столе. Это ты заставил Гену извиниться передо мной? наконец строчит, как из Калаша.
«Гену».
Вы слышали?
«Гену».
Из её губ звучит так, будто я лёг третьим в их постель в брачную ночь.
Да. Я. Ничего, полежу тут рядышком, я не гордый.
А зачем? То есть, почему? То есть, я хотела узнать
О, боги, заберите у неё кто-нибудь эту грёбанную ручку, она сбивает меня с мысли.
Потому что не выдерживаю и медленно, как дрессировщик пугливых паучков, делаю аккуратный, с пятки на носок, шаг вперёд и протягиваю к девушке руку.
Лиза смотрит на неё, как кролик на удаване моргая, и с пустым ужасом в глазах. С обречённостью. Да-да, точнее будет сказать, с обречённостью.
не терплю обхватываю ствол ручки и одновременно касаюсь её пальцев.
Очень хочется потеребить их, поиграть ими, переплести со своими. Да, я уже понял, что болен. Вы опоздали с диагнозами, уже «спасибо, не надо».
конкуренции. Обнимаю обе её ладошки одной своей, и они почти тонут в ней. Девушка замирает и точно, вне всякого сомнения, перестаёт дышать. И дрожать, кстати, тоже. Но мне почему-то всё равно дохрена как надо сказать ей:Не трясись. Успокойся.
Кажется, она готова грохнуться в обморок. Её качнуло сначала назад, потом вперёд. Вот-вот закатятся глаза, и осядет на пол. Хватаю её за ладони уже обеими руками и говорю почти жалобно:
Отдай. Вытягиваю из тоненьких нежных пальчиков чёртову ручку и прячу её в ладонях за спиной. И отступаю.
Лиза моргает, судорожно набирает в лёгкие воздуха и отзеркаливает моё движениетоже заводит руки за спину. И наконец-тоаллилуйя! я вижу её выпяченную грудь под довольно тонкой кофточкой.
Двоечка. Зуб даю.
Эм? Так о чём о, извини. Ты не терпишь конкуренции?
И на кой хрен спрашивается я закатываю глаза и делаю мину, будто меня утомил разговор с теми, до кого доходит, как до лосей? Не знаю. Да вообще, что я сейчас знаю? Чуть-чуть, да нихрена?
В курятнике может быть только один петух, не так ли. Здесь только за мной бегают осекаюсь, потому что хочу сказать «тёлки», но не могу, девушки.
Оу, понятно. Вскидывает свои девчачьи, мягкие бровки Лиза, и у меня внутри всё опускаетсяона ни черта не смущается и не чувствует ни грамма неловкости. Видимо, мысль побегать за мной никогда не посещала её аккуратную головку. И даже мимо не пробегала.
Я ей не нравлюсь. Не интересен и не симпатичен.
Но я не бегаю за Впрочем, всё равно спасибо тебе. С честным самоотверженным выражением лица говорит так, будто отвечает стишок у доски. Ты нас помирил.
Да, блять!
Он же он же к тебе нихуя не чувствует, глупая твоя башка! Он же конченный мудило и уёбище! Тошнот! Неужели ты этого не видишь?!