Стяпонас опускает голову; хрустят костяшки пальцев, кулаки исчезают в карманах брюк; задев плечом за косяк, он вываливается в сени, стоит там минутку, кусая губы; знает, что под кленом сидит мать, не хочется мимо нее проходить. Но мать усердно уминает деревянной ложкой масло; она занята рухни изба, не заметит. Стяпонас бредет в сторону.
Отца не видел? Мать не поднимает головы, и Стяпонас не уверен его ли спрашивают?
Найдется.
Может, валяется где в тенечке?
Подойти бы к матери, сесть на лавку и, помолчав, спросить: «Ты правда, мама, ничего не знаешь о Миндаугасе?..» Стяпонас даже делает шаг к ней, но останавливается.
Работе конца-краю нет. И в магазине столько проторчала Где же этот совсем уж в детство
«Ты правда, мама, ничего не знаешь о Миндаугасе?» Но что она может ответить? Ведь спрашивал Стяпонас ее когда-то. А сейчас в ее ушах наверняка продолжает звенеть голос Полины. Слышала же, она все слышала, так почему молчит, почему не спешит с поучениями; всегда горазда поучать, а сейчас «Где отец?..». Отец, видите ли, понадобился, мать поглядывает на озеро, словно он на самом деле там.
Вечно он так, когда нужен
«Правда ли это?..» спросил недавно, как бы между прочим. «Перекрестись, сказала мать. Двадцать лет, как по твоему брату молебен отслужили, как ты можешь спрашивать такое?» А если сказать ей о том случае? Но уверен ли сам Стяпонас настолько, чтоб говорить, да еще матери?.. Поежившись, идет по выжженному солнцем двору. Голова гудит, веки болят. Косится на свою угловатую тень часов пять, наверно. Смотрит на часы половина пятого. Что делать, куда себя деть? Три дня, как ушел с работы, три дня бродит как душа без места. «Кажется, руки отсохнут», сказала Полина; чистую правду сказала, столько времени без дела сидит Полина с первого же дня рвалась на стройку, но было не с руки. Сам Стяпонас не пускал мать тогда змеей шипела: «Обзавелись наследышем, сами и растите. Я с ним не столкуюсь и язык ломать не стану». «Это мой сын, мама!» стиснул зубы Стяпонас. «Не только твой». «Полина моя жена!» «Я сватов к ней не засылала». «Жена! кричал Стяпонас. А Марюс сын! Мой сын!» Мать, отвернувшись, уголком платка утирала слезы. Полина не поняла, из-за чего он поругался с матерью. «Она твоя мать, ты ее не обижай», говорила. Стяпонас ничего жене не сказал, только попросил не спешить с работой, обещал все уладить: и садик для ребенка будет, и работа, и, главное, квартира. Час прождав в коридоре, попал к начальнику. Молоденький инженер, листая пухлую папку с чертежами, не дослушал его: «Документы в профсоюз сдал?» «Три месяца уже». «Только-то?.. Жди, подойдет очередь». «Когда же она подойдет?» «Сам должен понять, товарищ Крейвенас, нехватка жилья. Сможем дадим». «Когда? Когда? Мне сейчас надо жить». «Всем надо жить!» Инженер встал, собираясь уходить, Стяпонас заслонил собой дверь. «Товарищ начальник, да поймите же меня Послушайте, я еще не все сказал» «Мне на совещание, некогда» «Да товарищ начальник» «Побродяжат, а потом являются и знают одно все им подавай». «Не из тюрьмы же я! Я хочу здесь остаться, в родном краю». Инженер брезгливо поморщился, и Стяпонас вспылил: «Всю Россию изъездил, везде добрым словом встречали, входили в положение, помогали, но чтоб тут дома вот не думал» А Полина все допытывалась: «Ну, как! Ходил, говорил? Ты же в родном краю; ты мне все говорил: дай приедем в Литву» Стяпонас прятал глаза, виновато молчал. Раньше, чем через год, и не жди, а то и через все два. Шли дни, росла его неуверенность и неустроенность. И вскоре Стяпонас подумал: оно и к лучшему, что квартиры не дали, все проще будет
Подходит к дровяному сараю, видит на колоде топор хворосту нарубить, что ли
Не обязательно, говорит Вацис, вылезая из-под автомобиля. Не обязательно, Стяпас, я сам могу
Чах! чах! Стяпонас легко стучит топором, словно кленовой мялкой по снопику льна.
Оставь, я порублю! кричит Вацис.
Стяпонас, покосившись на него, замахивается обеими руками.
Вот дурень! бормочет Вацис. Мужской ум, называется! Такая колода была и пополам!
Стяпонас швыряет топор на щепу, вонзает взгляд в Вациса.
Чего смотришь? не выдерживает тот. Стоит добротная вещь не трожь!
Косматая тень клена ползет по двору, мелькает на голубом автомобиле. Душно; легкие распирает густой воздух, пронизанный сотней запахов: сухого сена и навоза, терпкой мяты из палисадника и бензина. Руки Вациса по локти в машинном масле; это запах его рук, его автомобиля. («Потратился, зато имею!») Стяпонас редко писал письма Вацису, и коротенькие, а еще реже получал ответ, но все-таки надеялся: приедет, встретятся через столько лет, как ни крути, братья. Встретились
Весной, вернувшись с работы, Стяпонас пошел помогать отцу. Пахал огород, и славно было прокладывать борозду, как в юности, еще до службы в армии. Хотя, если по правде, тогда он не испытывал такого наслаждения с утра до вечера спина ныла от смертельной усталости. А теперь он словно родился заново; и ведь не разучился пахать; рассыпчатый хруст дерна, добрый полузабытый запах земли, который он слышал только во сне. Хоть бросай к черту стройку в Крикштонисе, садись на трактор и жми во всю железку За садом мелькнул автомобиль, и вскоре появился Вацис. «Пашешь, значит?..» «Пашу». «Дай-ка сюда». «Я допашу». «Мы уж как-нибудь сами» Вацис взялся за рукоятку плуга, плечом отпихнул Стяпонаса, и тот остался посреди борозды, толком не понимая, что это все значит. А когда он собрался подлатать крышу хлева, Вацис сказал: «Не обязательно, мы уж с отцом» Вацис частенько наведывался на родной хутор, переодевался и сразу брался за работу. «Ты посиди, папенька, отдохни», ласково говорил он отцу, а сам допоздна постукивал на дворе, что-то чинил, плавал на лодке в лес за хворостом. За ужином прикидывал: избу надо вагонкой обить («Да вот Стяпонас бы мог», напоминал отец. «Не обязательно, я найму человека», отвечал Вацис); и печь надо переложить кафель уже заказан, обещали скомбинировать; яблоньки молодые посадить, а то у старых ветки подсохли, не плодоносят. Говорил один Вацис, строил планы, а отец молчал и только кивал, соглашаясь. Молчал и Стяпонас, и чем дальше, тем мучительней чувствовал, что он здесь лишний. Полина замечала, как он убивается, и ночью, положив жаркую руку на плечо, спрашивала: «Что с тобой, Степан?» «Да ничего». «Не говори, я же не слепая. Что с тобой?» «Ничего», повторял Стяпонас, уставившись в черный потолок. Но он ведь, правда, не знал, что ответить Полине, как ей все объяснить. И Полина горько шептала: «Это я тут сбоку припека. Чует мое сердце, Степан». «Еще чего, не выдумывай», сердился он, хотя знал, что в словах Полины какая-то доля правды есть, а может, и вся правда.
Стяпонас не сводит взгляда с брата. Вацису не по себе, он вытирает руки тряпкой; под клетчатой рубашкой навыпуск вздымается выпирающий животик, и не старайся он так, не вкалывай на отцовском хуторе, давно бы стал вроде бочонка поперек себя шире.
Стяпонас ни с того ни с сего разражается хохотом, даже приседает от веселья. Вацис тоже улыбается скупо, неуверенно: очень уж странно смеется брат.
Так и думал уже пропустил
Хохот замолкает, словно его и не было, но дышать стало легче, как после грозы.
А что?
Как постелешь
Давно уже постелил.
Вот так и живешь.
Не у каждого, как у тебя.
Хм! смеется Вацис и, скомкав тряпку, сует в багажник. Думаешь, даром мне все достается? Я же меньше твоего получаю. Хвастался ведь, сколько загребал в России.
Две с половиной сотни в месяц, вот.
А что имеешь?
Стяпонас видит, что Вацис не почувствовал насмешки и, как всегда, гнет свое.
Что имеешь, а?
Вот! Стяпонас протягивает руки задубелыми, ободранными ладонями вверх. Вот!
Вацис не замечает его рук.
Вациса всегда задевает, что Стяпонас не держит, зажав, копеечку.
Я тебе почетные грамоты показывал
Хм, все твое добро почетные грамоты да медали, усмехается Вацис. И подстелешь, и укроешься.
Мое добро что в сердце положу, а не в карманы.
Только угла своего нет. Все в чемоданах. Никак у Полины этому научился. Мешочницы!..
Стяпонас опускает голову; подбородок дергается; он делает шаг к Вацису.
Кто моя жена?
Говорит тихо; от ярости, перехватывает горло; этот жулик сам за копейку удавится и еще учит судит других.
Все там такие И ты будто цыган
Кто моя жена?
Вацис отскакивает, забегает за автомобиль.
Не дури, Стяпас.
Повтори!
Стяпас, не балуй
Вацис хватает с земли монтировку, сжимает в кулаке, и от этого Стяпонас еще пуще свирепеет. Был бы у братца нож, тоже бы достал. В глазах темнеет, и Стяпонас, набычившись, кидается на Вациса, но тот бежит вокруг машины.
Стяпас, если что, себя вини
Стяпонас задевает рукой капот машины, гулко звенит жесть. Вацис застывает.
Погнул!.. Машину мне испортил!
Вацис замахивается монтировкой, но Стяпонас хватает его за руку, локтем трахает брата в подбородок, и когда тот отшатывается, сплеча шарахает кулаком.
Стяпас, не бей брата! кричит Шаруне; она бежит к ним по двору.
От одного крика сестры у Стяпонаса опускаются руки, зря она хватает его за кулак.
Стяпас С чего это вы?.. лепечет Шаруне, и Стяпонас, глядя, с каким трудом Вацис встает с лужайки, скупо улыбается:
Да пошутили малость, Шаруне, а ты бог весть что Понимаешь, пошутили
Не хочу, чтоб вы так шутили.
Дурак, сопит, пятясь бочком, Вацис, но монтировки не выпускает, вытирая тыльной стороной ладони нос. Осел! А добравшись до угла избы, кричит: Цыган! Цыган бездомный!
И прячется за угол.
Опустив тяжелые руки, Стяпонас бредет к сараю, садится на опрокинутое корыто, в котором отец когда-то солил убоину, и закрывает лицо широкими ладонями. Сквозь пальцы, словно сквозь решетку, смотрит он на окаменевшую, спекшуюся землю и удивляется, что ничего не испытывает к ней. Он равнодушен к земле отцов и дедов проклятой и любимой, голодной и щедрой, рожавшей и хоронившей людей. Равнодушен к усиженному курами двору, к покосившимся постройкам с дырявыми крышами. Словно не здесь родился и вырос, словно не эти поля пахал. Подумать страшно. Неужто не уберег в себе святого чувства ни к родному гнезду, ни к родителям, ни к брату Вацису с Шаруне.
Ему казалось, что он тоскует по ним. Даже по большаку, где когда-то ползло стадо и в серой пыли извивался лоскут волшебной картины; даже по отцу, хлеставшему по спине ивовым прутом: «Домой, гаденыш!» Каждая частность тех дней и горькая, и светлая оживала в мыслях и манила сюда; все здесь казалось родным. И вот вернулся. Неделя не прошла, как осенило: он здесь отломанная ветка. И снова задумался о дальних краях; каждую ночь они являлись ему в родную избу. Почему? Почему так?
Почему ты такой?
Стяпонас вздрагивает, отрывает руки от лица и осоловело смотрит на Шаруне.
Почему?
Шаруне накручивает прядку волос на палец: на ногтях блестит перламутровый лак, губы слегка подкрашены. Девчушку оставил, когда уезжал («Последыш, одному богу известно, как она появилась», говаривала мать), а теперь вон какая! Она одна писала Стяпонасу письма, полные умилительной тоски, пахнущие полями родного края, не забывая вложить в конверт неяркий луговой цветок, лист яблони или веточку сосны. Может, эти письма и завлекли его? Но почему на такой короткий срок на такой короткий?.. Почему?
Почему ты такой, Стяпонас?
В письмах Шаруне была откровенной и близкой, и он тоже откровенничал с ней. Но это было давно и в письмах.
А что я могу поделать, Шаруне? Стяпонас снова прячет лицо в ладони, но тут же поднимает голову. А ты всегда можешь сказать, почему поступила именно т а к?
Расширенные глаза Шаруне голубые, как у отца; только у него, Стяпонаса, зеленые, от матери, и у Миндаугаса, кажется Цвета глаз Вациса он не помнит; может, тот и не посмотрел ни разу в глаза
Смотря в чем
Почему кирпич в стене положил на ребро, а не плашмя, я всегда скажу, смеется Стяпонас; Шаруне заливается румянцем, словно сказала глупость.
А если Полина не поедет? Я слышала, как вы Переборка-то тоненькая
Стяпонас встает с прогнившего корыта ему снова нестерпимо душно.
Пойду искупаюсь, говорит не Шаруне, себе, и бредет к озеру.
Шаруне хочет окликнуть его, но так и не решается.
«А ты всегда можешь сказать, почему поступила именно т а к?»
Не всегда, о, нет
Так я и думала, говорит себе Крейвенене, увидев, что Марчюс гребет от леса.
Так я и думала! повторяет вслух и хватается за штакетины забора голова чего-то закружилась.
Марчюс машет веслами, но лодка стоит на месте; может, и плывет, да так медленно, что Крейвенене не знает, дотащится ли муж до вечера домой. А надо бы, господи, ох как надо, чтоб он оказался тут, в этом дворе, чтоб она могла вглядеться в его лицо и сказать Да, этими короткими словами она смоет грязь со всей своей жизни и наконец-то испытает сладость возмездия. Господи, не прогневайся на меня, ведь сотворилось то, о чем просила двадцать лет, ты и так меня покарал, взвалив на меня непосильный крест, но я несла его и не роптала, как учил нас ты, господи, и если еще копчу небо, то одно это чудо из чудес, господи, слава тебе за то, господи, вечная, боюсь согрешить даже в мыслях, но грешу, господи, и знаю об этом, нерадивая слуга твоя Да он на месте стоит! Сходить на берег и позвать, что ли, а то солнце сядет, пока дотащится. Ладно, раз уж т о г д а я его не звала и когда греб на тот берег и когда возвращался, а только глядела на него из-за штакетника, то теперь Теперь уж, господи, награди меня терпением: столько лет ждала ждала, подожду еще малость
Стяпонас поругался с Полиной («Надоело! Пусти руки!») Вацис пробежал, задыхаясь («Цыган! Цыган!») Мелькнула Шаруне («Не бей брата!») Сходить бы в избу да посмотреть, как там что. Но стоит, навалившись на забор, и ей кажется, что лодка удаляется, к тому берегу плывет. Исчезла за ивой, окунувшей ветки в воду.
И тогда она дотемна поглядывала на озеро, хоть знала: не воротится раньше завтрашнего вечера. А то и в понедельник. Не раз и не два в понедельник возвращался «На лесоповал», отвечал Марчюс, когда она еще ничего не знала. «И воскресенья для вас нет?» удивлялась она. «Такая уж работа», негромко говорил он, опустив глаза, и шел к озеру, где ждала лодка. Крейвенене верила откуда ей знать, какие порядки у лесорубов. Но встретила как-то на базаре свою Марцеле и не могла себе простить, что ходила как слепая. Марчюс не стал открещиваться, молчал и вроде бы не слышал горьких слов, даже слезы его не разжалобили. Тот субботний вечер, правда, просидел дома, но сам не свой, очумелый, а через неделю, не сказав ни слова, исчез.
Крейвенене подоила корову, непроцеженное молоко оставила в кухне на скамейке и сказала Стяпонасу: «Смотри за детьми!» Ушла. Брела по дороге, в огиб озера, через густой лес. Был самый конец апреля, лесная тьма пахла гнилушками и сморчками, страшные тайны скрывали кусты и деревья. Но она спешила, забыв про запятнанный кровью мир. Где-то неподалеку бабахнули подряд два выстрела, загудел потревоженный лес, звук рассыпался по влажному мху. Остановилась, прислушалась, вспомнила оставленных дома детей (Стяпонас-то большой, семнадцатый пошел, подумала) и, разувшись, очень уж громко хрустел под галошами гравий пустилась бегом. Знала: девять километров дороги (прямо через озеро и тропками, подумала, и шести нет), а пока еще вернутся Чтоб только Вациса кто не напугал, до того в страх парня вогнали, что мечется во сне и кричит, будто его душат. И Шаруне Ладно, маленькая, глупенькая. Но ведь не задержится, ей надо только увидеть, и его и ее обоих вместе и сказать Нет, она еще не знала, что скажет. Наверно, крикнет э т о й: «Сука! Шлюха! Хватит чужого мужика приманивать!» А е м у: «А ну-ка домой, жеребец! К детям!» И пригонит домой. Приволокет да так осрамит его, что он в ту сторону и посмотреть не захочет.
Притомилась Крейвенене, замедлила шаг и огляделась не заблудилась ли, задумавшись? Да нет, сквозь ветки уже просвечивает опушка, слава тебе, господи, сдвинул тучи, показал луну. Еще версты две, и Дегимай, избушка э т о й у самого леса стоит, Марцеле все в подробностях растолковала, да и сама Крейвенене угадывает на базар-то по этой дороге ездит.
В деревне незлобно тявкала собака. По проселку, стуча по корням деревьев, прогромыхала телега, фыркнула лошадь. Замолкло все, и Крейвенене услышала, как гулко бьется ее сердце. «Господи, не покидай меня», прошептала пересохшими губами.