Ауримас лежал рядом, подпирая рукой голову, а другую положив ей на грудь, глядел на ее приоткрытые ждущие губы и говорил: «Завтра попробую достать номер в гостинице». «Меня не пустят». «Полчервонца за ночь». Ее кольнул этот спокойный, уверенный голос. Села, обхватив руками колени; ныла спина. «А ты откуда знаешь?» «Дурачок! Кореши говорят», привлек к себе, стал осыпать поцелуями, и сосны снова взлетели в потемневшее небо и долго плавали там.
Но это было было
Шаруне мотает головой; тогда она до полуночи причесывала перед зеркалом длинные волосы, все не могла вычесать сосновые иголки и серебристый мох, а две женщины, вместе с ней снимавшие комнату, смотрели со своих коек и ничего не говорили, но Шаруне чувствовала: они знают все, и гребень все падал из рук.
Пора ему показаться, думает Шаруне, глядя на дорогу: ведь узнает его издали, как только увидит. Проходят две бабы с пустыми корзинами видно, ягоды возили на продажу. Галдя, шагают четверо парней в черных костюмах, в руках у них вместительные сплюснутые сумки. Пробегает девушка в развевающейся болонье. Кто сворачивает на свой проселок, кто шагает напрямик по полю. Только Ауримаса нет как нет. Он ведь никогда не торопится. Смешно, но правда, походка у него неспешная, размеренная, даже улицу он переходит прогулочным шагом, не оглядываясь на визг тормозов. «Бешеный темп жизни велит не торопиться», говорит Ауримас. В его речах, в манере жить много парадоксов и мало логики; пожалуй, это один из крючков, на которые он ее поймал. Шаруне улыбается: а может, это я поймала его на свой крючок? «Ты в самый разочек для любви» И она ни капельки не обиделась тогда, приняла это за комплимент. Скажите, разве грешно быть привлекательной? Какая девушка не захочет хоть раз вскружить мужчине голову, чтоб и сама потом захмелела от наслаждения победа! Правда, мало кто признается даже самой себе: «Да-да, я и такая тоже»
За придорожными вишенками идет кто-то. Темные очки, белая каскетка. На спине рюкзак, и мужчина наклонился вперед: видать, нелегкий груз. Шаруне шарахается в сторону сейчас отбежит за пригорок, спрячется. Как он смеет опаздывать? Можно подумать, что она не ждет! Бесчувственный, видите ли. Ничего, Шаруне тоже может быть бесчувственной. Но почему она не прячется, медлит? Из-за поворота вылетает автомобиль, мужчина погружается в облако пыли. Удобно будет спрятаться. А то еще подумает, что она тут с утра торчит. Тоже мне, принц А вдруг проскочит проселок? Начнет спрашивать в деревне: «Не подскажете, где хутор Крейвенасов?» Сколько разговору потом будет: «К Шаруне ухажер приехал»
Пока осела пыль, мужчина дотопал до их проселка, стоит, оглядывается. Увидел, думает Шаруне, и знает уже никуда она не побежит. Ауримас приближается своей валкой походкой, Шаруне подается навстречу, но но Черные очки неужто они так меняют лицо? И одет как-то
Шаруне словно о невидимую стену ушибается.
Меня ждешь, красотка?
Голос чужой, но есть в нем, как и в походке, что-то знакомое самоуверенность, прямота, что ли.
Да вижу, что меня
Мужчина стоит перед ней, и Шаруне готова сквозь землю провалиться. Готова убить себя за то, что ошиблась, за то, что незнакомец чем-то смахивает на Ауримаса, за то, что он так нахально говорит Как он смеет?!
На белой каскетке голубые буквы: «Т р а к а й». За темными стеклами не видать глаз. Пошутить вздумал!
Подумаешь! говорит Шаруне и, приосанившись, удаляется мимо незнакомца к большаку. У, глаза бесстыжие
Дуться тут нечего, догоняет ее угрюмый голос. Может, лодку кто сдаст на уикенд, не подскажешь?
Комбинат бытовых услуг, бросает через плечо Шаруне.
Я серьезно.
И я
Даже не оглянется на него. Какого черта он к ней привязался? Идешь, вот и топай себе мимо. Нет, обязательно должен И те, что на озере, и этот черная кобра У мужчин такое самомнение, стыда они не знают. Не выглядит же Шаруне как какая-нибудь Почему они ее оскорбляют? Будь тут Ауримас, никто бы рта не раскрыл. «Ненавижу, ненавижу», шепчет она, гневно сжимая кулаки; зубы стиснуты, на глазах слезы в жизни не простит Ауримасу за то, что его рядом нет, что он снова не приехал и не приедет ведь это последний автобус из Вильнюса Разве разве что приятель на машине подбросит; у него таких дружков навалом, рассказывал, как весело катались по всей Литве.
Надежды почти нет, Шаруне знает это и все-таки надеется. Ауримас обожает сюрпризы, не раз он удивлял Шаруне то галстуком с экстравагантным рисунком, то пиджаком сногсшибательного покроя, то шальной мыслью: «Знаешь, придется купить обезьянку. Почему бы нет? Все в парке собак прогуливают, а я обезьянку». Возьмет, да и объявится посреди ночи или поутру.
Шаруне выходит на большак, оглядевшись, замечает далекий автомобиль и убегает на свой проселок жуть какая пылища. Плетется еле-еле, и хотя не переставая твердит, что Ауримас еще м о ж е т приехать, в сердце такая пустота, что подумать страшно и вечером не найдет себе места, и ночь будет тянуться без конца.
В комнате все еще пахнет свежестью. Георгины в вазочке и аккуратно постеленная кровать ранят взгляд. Все в комнатке чужое, бессмысленное, не хочется туда заходить.
Луку нарви, говорит мать, и Шаруне рада занятию.
Вяло растет свекла, захирела фасоль, сквозь чахлые огуречные плети просвечивают мелкие желтые цветы. Оскудел огород без дождя, отец каждый день ведрами таскает воду, но разве все успеешь полить Только подсолнухи улыбаются свысока да стройные маки не опускают головок.
Шаруне рвет ломкие стрелы лука. Набрав полную горсть, возвращается в избу, кладет в кухне на стол и убегает в дверь неподалеку загудела машина. И правда мимо сада, прямо к воротам катит зеленая легковушка. У ж е?! Шаруне бежит за избу, мимо кустов георгина, но автомобиль, не останавливаясь, едет мимо гумна.
Почему я только об Ауримасе думаю? Если б он обо мне думал Ужас какой, я блажная стала, чувствительная; никогда ведь такой не была.
Из-за гумна доносятся мужские и женские голоса.
Мама трусит через двор. Кажется, зовут ее, и она спешит на помощь, боится опоздать.
Шаруне добегает до гумна и видит: на пригорке, за огородами, стоит зеленый автомобиль, а двое мужчин без пиджаков и две женщины в шортах (а может, девушки?) поглядывают вокруг, пялятся на озеро. С этого пригорка видно далеко. Как они наткнулись на любимый уголок Шаруне, где она, расстелив простыню, загорает? Бородатый мужчина открывает багажник, бросает наземь коричневый брезент, другой достает топорик и, размахивая им, оглядывается.
Вон березняк, показывает бородач.
А если из забора колья выдернуть?
Некультурно, говорит женщина в цветастой кофточке. Сруби лучше две березки. Нет, три, одну вместе с листочками перед палаткой воткнем, для красоты.
Бородач сует руку в машину, взрывается джаз. И тут же захлебывается рядом вырастает мама. Подбоченилась и молчит. Молчат и мужчины с молодыми женщинами не ждали, видно, что кто-то придет.
И что же вы собираетесь делать? наконец спокойно спрашивает мама.
У вас такая красота, бабушка, заискивающе говорит женщина в цветастой блузке.
Красота, ну и что? Мамин голос по-прежнему ровен.
Мы здесь палатку соорудим, говорит бородач.
Тут? Она обводит взглядом отаву, изрезанную глубокими колеями.
Мы на две ночи, бабушка.
А я вот чего скажу: собирайтесь и с богом.
Двое мужчин и две женщины переглядываются. Мужчина с топориком в руке изображает удивление:
Ну и ну, подумать только! На колхозную землю и ногой не ступи?
Мама поднимает руки, грозит кулаками:
Эта земля и меня и тебя кормит, пащенок!
Шаруне испугана: сейчас все четверо набросятся на маму! Раздается хор злобных голосов. К матери подскакивает мужчина с топориком:
Кто вам позволил, гражданка? Мы закон знаем!
Но мама за свой век еще не таких видывала. Она только оглядывается, словно ищет камень или палку, но под рукой ничего нету, и она повторяет:
Сказано вам: собирайте манатки и с богом.
Она стоит и ждет. Не говорит больше ни слова, просто подбоченилась и ждет.
Бородач складывает брезент палатки, женщины залезают в открытые дверцы.
Ну и баба! цедит мужчина с топориком.
Мама не слышит. Мама ждет.
Когда легковушка уезжает, она опускает руки и, сгорбившись, плетется домой. Опускается в изнеможении на лавочку у забора.
Господи, вот времена настали на голову садятся. И ничего им не скажи
Дышит тяжело, смотрит под ноги на серый песок. Платок опустился на глаза, кончик носа торчит.
Отец-то где? поправляет она платок.
Не видела, отвечает Шаруне.
Ни о чем не печется, совсем уж Если б не я
Помолчав, покачавшись на лавке, вздыхает:
Господи, после войны покоя не знали, и теперь его нету
Тракимас яростно швыряет трубку на аппарат, словно прихлопывая назойливую мысль именно сейчас всплыла, когда ему надо сосредоточиться и хорошенько все взвесить.
Наваливается грудью на стол, подпирает кулаком лоб, крепко зажмуривается. Как тут и работать. Вслух не захохочут, усмехнуться тоже не посмеют, но он так и видит их хитрые и самодовольные лица. «Передовик, видите ли, обязательства принял!.. Бери косу и маши» вот что они думают, хоть говорят другое: «Беда, конечно, если комбайн вышел из строя. А помочь ничем не могу». Это расфрантившийся, наодеколонившийся Карпавичюс Тракимас даже по телефону аромат чует. В «Рассвете» агроном ответил: «Да нет у нас, нет» И в Пакальнишкяй то же самое покряхтел председатель: «Не знаю точно, товарищ Тракимас и тут же «вспомнил»: Нету. Были, да вышли. За милую душу бы помог, да» А в объединении, где должны бы болеть за технику, сказали: «В ближайшее время не предвидится, так что не надейтесь».
Тракимас снова кладет ладонь на телефонную трубку. Пчелы Пчелы перемерли Почему лезут в голову пчелы, когда ему позарез нужна Крейвенас смотрел жалобно, осуждающе, а я растерялся как маленький. Пчелы Ему-то начхать на колхозную капусту, которую блошка жрет.
Для него главное десяток пчел из трухлявой колоды. Пчелы его, а огород колхозный, вот в чем суть. Я-то всегда знал, что он Знал знал Что же я знал? Ах, с ума с ними сойдешь. Или у меня дела нет, раз этой чепухой голову забиваю?
Тракимас закуривает, глубоко затягивается дымом. В открытое окно струится вечерняя свежесть, слышны крики детей во дворе. Кому еще позвонить? Тамашаускасу? В эту уборку возьмет с гектара центнеров на пять больше других, но ведь не скажет при всех: «А ведь район выделил мне куда больше удобрений» Почему? За что?
Набирает номер.
А что я ему скажу? Упаси бог сразу быка за рога, культурно надо, исподволь. Ух, и ненавижу же эту галантерейность!..
Да, отзывается женский голос.
Тамашаускаса дайте.
Кажется
Позарез нужен
Погляжу.
Тракимас ждет, ладонь, сжимающая трубку, потеет, сердце частит. Вот так-так, будто девушке звоню С чего же начать, а? Этот Тамашаускас такой, шут его знает
Слушаю, раздается спокойный голос, и Тракимас впопыхах глотает слюну. Слушаю!
Тракимас беспокоит, удается-таки заговорить.
Кто-кто?
Узнавать не хочет?
Тракимас.
А, Тракимас Здорово, Тракимас. Как дела?
Раз уж в страду звоню, значит, дрянь дело, прямо тебе говорю.
Да что ты, что ты. Знаем мы вас, плакальщиков. Оглянуться не успел, а они уже наверху сводки.
Я серьезно, Тамашаускас. Тебе-то легко, у тебя все как по маслу. Наверно, центнеров тридцать
Еще три прибавь. По предварительным.
Ого! Поздравляю. У Тракимаса пересохло во рту; выпил бы воды, да в графине, как на грех, ни капли. Поздравляю, Тамашаускас, жму руку У тебя учиться надо.
Ну, ну, Тракимас, твое хозяйство тоже
Да куда уж там Тракимаса тошнит от собственного подхалимства, но Тамашаускас на другом конце провода вроде отмяк. Послушай, Тамашаускас, я уже говорил дело дрянь.
Ну? Голос Тамашаускаса сразу остывает.
Комбайн вышел из строя. Мелкая чепуховина нужна, а не достать. Понимаешь пружина в клапане полетела. И сам клапан тоже.
Тамашаускас молчит.
Весь день простоял, а вдруг и завтра?..
На то объединение.
Шиш от них получишь. Может, у тебя найдется, Тамашаускас, одолжил бы. Из-под земли достану, отдам.
Тамашаускас цокает зубом, и Тракимаса осеняет: ничего не выйдет. «Нету», скажет. А я скажу: «Что ж, пока».
Подожди на проводе, инженера наберу в мастерской.
Тракимас тешит себя надеждой а вдруг? Подпирает плечом трубку, зажигает потухшую сигарету и жадно затягивается. Смотрит в окно на улицу по ней плетется какой-то старик. Крейвенас?.. («Химию сыплете») Не он, другой старикан Почему не выходит из головы этот Крейвенас? Вечно путается под ногами. И он и его Ах, я опять шут знает что Мне ведь нужна пружина клапана. Ни о чем больше знать не хочу, мне нужна только
Тракимас, а другие хозяйства обзвонил? вдруг спрашивает Тамашаускас.
В «Передовик» звонил, в «Рассвет» и в Пакальнишкяй.
И ничего?
Ничего. Ну как, Тамашаускас? Выручишь? Отдам, будь спокоен.
Не догадываешься, почему они не хотят выручать? А вдруг им самим эта пружинка понадобится? Не сегодня, так завтра. Не знаешь ведь ни дня, ни часа.
Тракимас берет трубку в другую руку, влажной ладонью вытирает вспотевший лоб. Он издевается! В лицо смеется
Но ты-то ведь, Тамашаускас, можешь мне поверить?
Верю. Правда, верю. Но инженер сказал: есть тяги, есть поршни, а вот клапанных пружин нету.
Издевается!
Этими своими поршнями пускай он
И швыряет трубку.
Мечется в кабинете. Иди куда хочешь, приказывай кому хочешь, и все тебя выслушают, исполнят, что ни скажи. А кому ты прикажешь достать эту чертову пружинку? Ты силен в больших делах и начисто бессилен перед копеечными мелочами, до которых тебе и дела не должно бы быть, но вот ты уже потратил полдня, и механики тоже Спасибо, хоть Гуделюнас к комбайну пришел. Тоже хорош гусь! «Ладно, Дайнюсу цены нет, золотые руки у парня, на него не могу обижаться. У него собачий нюх, чует, что и где не в порядке. Не комбайном ему управлять электронной машиной!.. Но где возьмешь эту мелкую чепуховину? Кто чем разжился, держит в кулаке. Будто ты сам другой Весной тебе позвонили из «Рассвета», попросили картофелесажалку. Мол, вы завтра-послезавтра не сажаете, дайте-ка нам машину, а когда начнете, мы вам свою пришлем, и в расчете. Что же ты ответил? Нету, мол, в ремонте. А что подумал? Еще поломаете, и когда нам надо-будет сажать, полетит непременно то, чего у тебя в запасе нет.
Вот так и живем, горько усмехается Тракимас. А грубить Тамашаускасу все же не стоило Ты всегда легко теряешь равновесие и можешь черт те что наговорить. Нервы издерганы, позарез нужен отпуск, ведь ни разу еще не удавалось на все двадцать четыре рабочих дня оторваться от колхоза. Недели две, не больше, и снова носишься как угорелый по полям да фермам все, что сделано без тебя, кажется никудышным. Дурацкий характер, работа на износ, конечно. И никто ведь не войдет в положение А чуть что не так И все-таки Что ж, твоя работа всем нужна ты закрома колхоза наполнил, района закрома всей страны
Со скрипом открывается дверь.
Чего тебе, Регина? сухо спрашивает Тракимас.
Из района звонили, председатель. Регина подходит к нему; стоит так близко, что Тракимас прямо-таки чувствует, как под белой блузкой вздымается ее крутая грудь.
Садится за стол, придвигает к себе папку с бумагами.
Чего им?
Сводку по жатве просили.
Передала?
Передала, председатель.
Еще чего?
Сводку по молоку.
В дочери мне годится, думает Тракимас, а ведь только пальцем помани
Почему раньше не говорила?
Только сейчас пришла, председатель. Покраснев, она теребит свой янтарный медальон. Работа-то ведь давно кончилась.
А, верно, очнувшись, Тракимас поглядывает на часы. Сводка по молоку готова?
Я сейчас. Регина поворачивается, но Тракимас останавливает ее:
Не надо, в понедельник покажешь. Помнишь ведь в общих чертах.
Регина возвращается к столу, поправляет алый георгин, вставленный в бокальчик для карандашей. Тракимас только теперь замечает этот цветок. Как он проглядел, а может, его и не было, может, она сейчас пришла с георгином?..
По сравнению с прошлым августом ниже.