И не надоест вам, Давид Маркович!..
Это не может надоесть, Мусенька. Это мудрость йоговиожья мудрость, понимаете?
Конечно, я вас понимаю, Белецкий. Вы все развеселились, когда добродетель восторжествовала, а порок ушел в эти ваши кустарники... Но я сейчас о заочниках. Юристы! Это они у меня изучают русский язык. Сообразите, что это значит на заочном! Рассядутся за партами прокуроры, начальники тюрем, милиционерымножество милиционеров, ну жуть!
Да вам-то чего бояться, Мария Андреевна,откликнулся старый Саарман,вы же не уголовник.
Все равно тут есть что-то уголовное. Домашние работы они представляют без единой ошибочки, а в аудитории пишут такое, что больше двойки никак не поставишь. Вы пробовали когда-нибудь поставить двойку прокурору? Нет? То-то же... Жуткое состояние у обоих!при этом глаза у Муси сделались совсем круглыми.
Это что!сказал Саарман, посмеиваясь.Мне для заочников в анатомикуме аудиторию отвели. Вчера прихожу со своими филологами, а дверь закрыта,говорят, идите с другой стороны. Иду, а навстречу опечаленные родственники с гробом, иду в помещение, а там справапод простыней и слевапод простыней...
Вы же взрослый человек,резонно заметила Муся.Это не страшно.
Я и не устрашился, а вот заочники народ нервныйпо дороге половину растерял. А вторая половина потеряла способность воспринимать информацию в аудитории. Аудиторияона же кабинет судебной медицины, кругом, знаете ли, утробные младенцы в банках, и холод собачий, чтобы они не портились, видимо. Заглянул за печку, а там...
Ну, пожалуй, лучше не рассказывайте,решила Муся.Вам тоже не сладко...
Во время всего этого разговора Сильвия смеялась, глядя, как смеется Алексей Павловичсовсем так, как когда-то в Ранна, безмятежно, весело.
Но когда вышли они вдвоем на улицу, пропал не только смех, пропала безмятежность.
Голова опять болит,сказал он.
Надо идти домой и лечь.
Нет, на воздухе скорее пройдет.
Некоторое время шли молча. Солнце проглядывало и снова скрывалось. Высоко в небе орали галки, сердясь, что ли, на скуповатое солнце.
Скуповатое... сердце,вполголоса сказала Сильвия, переходя через улицу.
Что?..переспросил он, догоняя ее и беря под руку.
Да так, весна уже, а солнца мало...
У поворота он пообещал:
Я приду вечером.
Купив колбасы, килек, масла, Сильвия пришла домой в приподнятом настроении. Никто его не заставлял сказатьприду... Надо ему полечиться от головных болей. Весенняя усталость? Сварить витаминный чай?..
Радостное ожидание не помешало Сильвии сесть за работурадостное ожидание работать не мешает. Жизнь прекрасна, хотя и нужно писать отчет за прошлый месяц. Еще включить радиобудет тихая музыка... Алексей Павлович, правда, однажды сказал, что тот, кто, работая, слушает музыкуне любит ни работы, ни музыки. Ну, тут что-то... Не обязательно любить отчет за прошлый месяц.
У него сейчас болит голова. Путаются ли у него мысли? О чем он сейчас думает? Мог бы он в любую минуту ответить ей на этот наивнейший из вопросов. Она-то может. Но он никогда не спрашивает, это вопрос, который задают женщины, причем глупые женщины.
Отчет был почти готов, когда явилась вдруг Вика. Сильвия заставила ее снять пальто, хотя девочка спешилаей нужно только немножко поговорить.
Сидя в кресле, где она любила сидеть, когда жила у Сильвии, Вика повторила:
Мне надо немножко вам что-то сказать, тетя Сильвия.
Ну, говори немножко.
У нас дома не очень хорошо.
Что же?обеспокоенно спросила Сильвия.
Во-первых, у нас Эльснерон папа нашего Олимпия. Он покаялся.
Господи! В чем покаялся?
Мама говорит, он выпил водки и покаялся, что написал статью, и хочет опять жить у нас. Как вы думаете, тетя Сильвия, это нормально?
Сильвия только вздохнула, ожидая продолжения.
Мама говорит, что это нормально. Она говорит, что только человек с большой буквы может покаяться от всей души... Тетя Сильвия!..Голосок стал умоляющим.Я хотела попросить, чтобы вы пришли к нам и сами посмотрели, нормально или нет. Мама иногда ошибается, она потом так и говорит, что ошиблась...
Сильвия почесала бровь. Вика смотрела серьезно, выжидательно.
А удобно будет, если я к вам пойду?
Очень удобно. Вы пойдете сейчас вместе со мной, а там уже как-нибудь... Папа Олимпия, наверно, спит, и с мамой можно очень хорошо поговорить, пока он не проснулся.
Сильвия оделась, и они с Викой вышли. Сели в автобус.
Тетя Сильвия, по-моему, пока что Олимпию ничего не надо рассказывать,сказала девочка, когда уже подъезжали к дому. Сильвия на это опять только вздохнула молча.
Нина Васильевна, увидев их, чуточку удивилась, но тотчас же заговорила приветливо:
Вот и вы собрались ко мне, милая Сильвия Александровна! Извините, у меня не прибрано... А знаете, на кафедре как-то не замечаешьвы очень похудели, и под глазами синее. Вы обязательно проверьте почки.
Сильвия пообещала проверить почки. Вика, освободив стул от наваленных на него блузок, чулок и полотенец, пригласила тетю Сильвию сесть.
А где же Олимпий?спросила Сильвия.
Ушел. Вероятно, к Шмидтам,небрежно ответила Нина Васильевна, садясь против Сильвии.Ну, как поживаете?
Н-ничего...смущенно вымолвила Сильвия. Труднее всего было освоиться с полноправным присутствием Вики.
Нина Васильевна, понятно, и глазом не моргнула:
А у меня вот новости... Вика, ты уже рассказала?
Да, немножко рассказала,отозвалась Вика.
Здесь Сильвия, прислушавшись, различила неясные звуки, доносившиеся из соседней комнаты. У кого-то отрыжкавероятно, у человека с большой буквы.
Я стою перед дилеммой,сказала Нина Васильевна, вертя в руках какую-то бумажку.Он раскаялся. Но верить ему нельзя.Она бросила бумажку на стол.
Я же тебе говорила, что нельзя,сейчас же вставила Вика.
Нина Васильевна досадливо махнула рукой:
Не вмешивайся, ты не можешь судить об этом.
Очень даже могу,спокойно возразила Вика.
В это время из-за двери послышался легкий стон раскаявшегося, и Нина Васильевна поспешила туда, оставив гостью.
Сильвия чувствовала себя неловко. Что ей тут делать?.. Она машинально взяла бумажку, брошенную Ниной Васильевной, задумалась.
Вика села на стул матери и принялась развлекать Сильвию:
Как ваше здоровье, тетя Сильвия?
Хорошо. А ты почему редко ко мне приходишь?спросила Сильвия, рассеянно читая какие-то слова на смятой бумажке.
Когда же мне ходить? Времени у меня в обрез,рассудительно сказала Вика.
Чем же ты так занята?..Сильвия, зевнув, прочла: «Милая...»
Во-первых, школа, во-вторых, Олимпий...перечисляла по пальцам Вика.В-третьих...
В это мгновение слова на бумажке вдруг ярко очертились: «Милая Нина Васильевна, благодарю вас, но я лишен возможности принять приглашение. Буквально все вечера заняты. А. Г.» Прочитав это, Сильвия ошеломленно мигнула и, тут же придя в себя, положила записку на стол... Когда же это Нина Васильевна приглашала Алексея?.. Отказался!
Нина Васильевна вернулась. Вика, отсев в сторонку, уже что-то лепила, но вид у нее был озабоченный, и она настороженно прислушивалась к разговору.
Так что же вы мне посоветуете, Сильвия?грустно спросила Нина Васильевна.Он раскаялся, и это меня убивает. Ведь он опять может уйти... Я ему говорю, что он явился ко мне из-за скандала с Касимовой,ведь всякий дурак поймет это. А он отвечает, что у него функция любви строго отделяется от общественных функций и... и стонет. Мне следовало бы собраться с духом и прогнать его. Как вы думаете?
Сильвия взглянула на Викубыло совершенно понятно, какого ответа она ждет от тети Сильвии, и ответ был дан:
Трудно мне думать за вас, Нина Васильевна, но я бы прогнала немедленно.
Вика весело закивала, и Сильвия поднялась, с облегчением чувствуя, что ее миссия подходит к концу.
Подождите немножечко, тетя Сильвия! Я что-то для вас вылепила!..
Неудача за неудачей,говорила между тем хозяйка.А сердце еще не угомонилось, нельзя же в мои годы отказаться от всех надежд и жить одной наукой. Правда, иногда я мечтаювот я академик, вхожу в зал, где идет конференция, и все взоры оборачиваются ко мне. На мне скромное платье с одной только бриллиантовой стрелкой у шеи...
Идите сюда, тетя Сильвия!
Как и можно было ожидать, пластилиновые фигурки дышали злободневностью: кругленький Олимпий в зеленых штанах замахивался палкойувы!на собственного отца (макаронные ножки Эльснера не оставляли никаких сомнений).
Сильвия оделась, ей отворили двери, и тут же за дверью оказался Олимпийкругленький, в зеленых штанах.
Где ты шатаешься?закричала Вика, втащив его в прихожую.Куда ты ходил?
К Шмидтам,нехотя ответил Олимпий.
Что ты там делал?строго допрашивала сестра, расстегивая ему тугой воротник курточки.
Ужинал,так же нехотя буркнул Олимпий.
Как будто дома нет ужина! У нас есть булка и сгущенное молоко, я уже провертела в жестянке дырочку, можешь сосать...
Вика повела мальчика в комнату, а Нина Васильевна, приветливо улыбаясь, попрощалась с Сильвией.
Дома в передней висело синевато-серое пальтопришел! В комнате кипел чайник; Алексей Павлович с хозяйственным видом осматривал накрытый стол: кильки, колбаса, хлебвсе было расставлено, и голубые чашки вынуты из серванта. Посередине в вазочке ярко горели желтые нарциссы... Но никакие цветы не могли бы так обрадовать Сильвию, как этот накрытый стол и узорчатые чашки, вынутые из серванта им самим, Алексеем.
36
«...Искусство живет в прошлом и в будущем, от вчера переходит к завтра; это мы, живущие с ним, хотим удержать его в настоящем, прикрепить к нашему дню. Такое желание естественно. Однако труднее всего говорить о том, что всего ближе нас касается, что срослось с нашим существом и образует стержень нашей судьбы и средоточие нашей личности...»
Прочитав это вслух, Ксения закашлялась от своего же дыма.
Откуда?спросила Фаина.
Вот выписала и не отметила, теперь не помню...
Ксения еще полистала тетрадь со своими заметками, потом задумалась. Дым становился все гуще.
Через некоторое время раздался вопрос:
Фаина! Как я должна трактовать твой внешний вид? Платье на тебе праздничное, с воланчиком, голова вся в кудрях химического характера, а на ресницах спит печаль. Почему?
Ерунда, никакой печали.
Ты погрузилась в размышления о стержне своей судьбы и средоточии своей личности?
Да-да.
Отмахнуться от шутливого вопроса легко, но что-то кольнуло. Что?.. Весь мир вокруг живет, дышит, волнуетсяи пришло время участвовать, пришло время действовать. Еще несколько дней ожидания, еще несколько дней меня ведут, мной управляют. Из аудитории в аудиторию, в библиотеку, на кафедру, в актовый зал...
Средоточие личности? При всех обстоятельствах останусь Фаиной Костровой, никогда не откажусь от своей работы, пройду через все сомнения и неудачи, даже если...
Ксения, мне никто не звонил, когда меня дома не было?
Никто. А должны были позвонить?
Да... с кафедры.
Насчет дипломной?
Да!вызывающе ответила Фаина, вдруг пожелав утвердить что-то, не имеющее веса.Да. Гатеев должен позвонить.
Мгм...
Томительное молчание. Ну, к чему она выболтала Ксении, что ждет звонка,теперь ждать будет еще труднее. Теперь Ксения мешает ждать. Радио мешает ждать, песенка Ива Монтана мешает ждать, дым мешает ждатьполным-полно дыму в комнате...
Ксения взялась за работусейчас станет немножко вольнее... Фаина открыла окно, столбы дыма закачались и потянулись вон.
Ксения! Радио выключить?
Пжалста... Знаешь, Фаинка, до чего писатели дошли? Правда, пока не у нас, но, пожалуй, и наши подхватят. Представь себе: автор прилагает к своему же роману «диспозицию» и там объясняет, в какой последовательности идут события в его спутанном и перепутанном произведении! А? Что же этоон нарочно путал эпизоды? Сидел и придумывал, как бы намутить помутнее? А потом был вынужден сам себя пояснять... Нарочитость, рассудочностьэто наверняка. По-моему, и фальшь какая-то!..
Писатели многое делают нарочно. Даже если берут тон бесхитростного рассказчика... А кстати говоря, ты сама разве не стараешься путать?
Ксения вспыхнула.
Только шутя!воскликнула она.Только из озорства!.. Да и какой я писатель, этим словом швыряться не надо!
Опять тихо. Можно бы пойти прогуляться, бывают нечаянные встречи. Есть даже улица, где на углу прибита невидимая табличка: «Улица Нечаянных Встреч». По одной стороне растут березы; дома маленькие, с садами. Заборы, калитки, щербатый тротуар... Идет
Алексей Павлович. Он говорит ей: «Фаина, теперь исчезло все, что мешало мне открыться...»
Дудки, совсем не то он говорит. Он говорит: «В вашей дипломной мало чувствуется дыхание современности. Где же новое в быту?..» Вот это другое дело, такая мечта может сбыться.
Ужинали. Есть не хочется, а надо глотать. Ксения пустилась в разговоры, надо отвечать. Вечер. Алексей Павлович уже не на кафедре, а дома, и не помнит уже о какой-то дипломантке, которой он обещал позвонить...
Читать не хочется. Опять разложить по столу черновики?.. Вот такую частушку можно добавить, если он хочет. Это не подделка...
Вертолет сидит на кочке,
Гуси удивляются,
Мой миленок, что теленок,
В сторону бросается!
Беда! Без миленка ни шагу, девушки сочиняют... Но правда истинная: бывало, Емельяниха опрометью бежит телку отогнать, чтоб не зашибло грехом.
Карандашные пометки Алексея Павловича на поляхздесь и здесь. И еще одна драгоценность, не имеющая веса,старинная заставка, нарисованная пером. Нарисовал в рассеянности над веселой частушкой:
Слава богу, понемногу
Стал я разживаться:
Продал дом, купил ворота,
Буду запираться...
Половина одиннадцатого. Конечно, больше ждать нечего, можно ложиться спать... Господи, еще и Ксения поглядывает сочувственно!
Ксения вынула из тумбочки новую пачку папирос, взяла спички и вышла. Фаина, полураздетая, села на край кровати, радуясь хоть недолгому одиночеству. Но Ксения вернулась минут через десять, с недокуренной папиросой и с улыбкой, предвещающей критико-литературный разговор. Пошевелив свои рукописи, она прочла вслух:
«Изголодавшийся фон Зоммер, который только что прибыл из-за границы, где он проводил время в приключениях, катил в направлении имения, брюхо набитое едой бобыля, в то время как маленькая Луиза рыдала и ходила с головой набок».
На сонную Фаину напал вдруг смех.
Ну что это такое, Ксения! Это же невозможно...хохотала она, залезая под одеяло.Прочитай-ка еще раз!..
Это художественный перевод,сказала Ксения.Я когда-то сделала выписку, пораженная красотой стиля. Подумай только: «Изголодавшийся фон Зоммер...»
Фаина внезапно перестала смеяться, прислушалась. За дверью кто-то шагал, лениво приближаясь.
Комендант,задумчиво проговорила Ксения.
В двери, приоткрывшейся без стука, действительно показалось недовольное лицо коменданта.
Кострову к телефону,прохрипел он.
Торопясь, путаясь в рукавах, Фаина накинула пальто и побежала вниз, перепрыгивая через две ступеньки.
Взяла трубку.
Это вы, Фаина?
Она ответила, неслышно переведя дыхание:
Да, Алексей Павлович.
Это вы мне звонили?
Нет!быстро, удивленно сказала Фаина.
Гм... Мне показалось, будто ваш голос. Я собирался позвонить завтра, но если уж так случилось... Вы слышите меня, Фаина?
Слышу...
Приковылял комендант. Какой симпатичный, хоть и рыжие усы и красный нос...
Вашу работу я отдал перепечатать. У вас почерк четкий, но так рецензенту будет еще удобнее читать...
Комендант сел к столу, локоть положил вплотную к телефону.
Я слушаю, Алексей Павлович. Большое спасибо...
Вот что, Фаина... Я хотел бы с вами поговорить... Не о работе...
Фаина замерла в ожидании, но голос Гатеева странно переломился, замолк, и она услышала только конец фразы: