Вот! Ты опять хочешь подчеркнуть, что...начала Ира, но тут же решила пренебречь новым поводом для ссоры.Так ты поговоришь с Сильвией Александровной?..
Чей-то звонкий голос прокричал за дверью:
Костровой письмо!Дверь приоткрылась, и письмо влетело в комнату.
От кого, от кого?..не терпелось Ксении, пока Фаина вынимала из конверта синеватый лист.
Отмахиваясь от вопросов Ксении, Фаина прочла это странное послание про себя:
«Фаина! Вам, пожалуй, покажется непонятным мое к вам отношение. Я видел вас лишь издали, я знаю вас лишь по рассказам Ксении, двусмысленным и неопределенным, но мне случилось заглянуть (простите, простите...) в ваши записи-дневники, и я внезапно понял, как мы с вами близки. Среди реальностей мира я для вас только бледный призрак, да и вы для меня только знак, но разве не чужды нам обоим увесистые, краснощекие реальности? Доверьтесь мне, Фаина. Пусть это старо и избитопереписка без встреч, но ведь и встречи двоих тоже стары и избиты. Попробуем узнать друг друга в самом важном, в самом незамутненном, и наша будущая встреча станет или необычайной радостью, или... прервется топотом носорога. Ответьте. Вадим Витаньев.»
Почерк был с сильным наклоном влево, очень ровный, четкийточно писал увесистый бухгалтер, а не бледный призрак. На конвертеЛенинград, 27, до востребования.
Это Вадим? Вадим?не отставала Ксения.Что он пишет? Что?
Да ты, наверно, сама знаешь, на что способна твоя родня,пыталась отшутиться Фаина, слегка смущеннаякак-никак любовное письмо, хотя и несколько загробного характера.Ну, читай, если хочешь.
Ответ напишешь?..жадно допытывалась Ксения, мигом пробежав письмо.Ах, как интересно! Можно, я прочту вслух?
Письмо прослушали два раза, со смехом. Фаина смутно пожалелане надо было отдавать. Конечно, он убогонький, этот Вадим, если поддался на фокусы Ксении, но...
Ира, веселясь больше всех, просила показать ей Вадима, Ксения отмахивалась:
Ни за что! Никому! Вы банальные, вы краснощекие! Его должна увидеть, и то в далеком будущем, лишь она, лишь Фаина Кострова!
Только бы он в будущем не спятил совсем,вдруг усомнилась Ира,он у тебя и так ненормаша, это же ясно! Что это у него такое, что за носороги?
Тебе недостает эрудиции, Селецкая! А он читал Ионеско!похвалялась Ксения.Вы посмотрите-ка лучше на Фаинкукраснеет и похорошела!
Наконец, пришел Лео Тейн, и все угомонилисьне говорить же при нем о письме, не мужского ума дело. Ира отправилась домой, Кая загремела коробкой с шахматами, Ксения взялась за книгу.
Фаина усадила себя за стол насильноопять мешал молчавший Тейн и чем-то раздражала Ксения. Вероятно, пристальным вниманием, которое она скрывала, впустую перелистывая страницы книги.
Полчаса тишины. И вдруг молчание Каи и Тейна странно изменилось: не то король у них ушел с доски, не то у королевы разорвалось сердце, не то сами они перестали дышать, но что-то там стряслось. Оба быстро надели пальто и молча исчезли. Тейн, впрочем, пробормотал нечто, похожее на «до свиданья»...
Действие развивается,зевнув, сказала Ксения.
Фаина зябко повела плечами. Точно топиться пошли. Или нет, он утопит ее, а сам... Ох, какая чепуха лезет в голову. Надо ведь им и поговорить, не все же молчать целыми вечерами.
А без них и работается лучше... Итак, доцент Гатеев повелел подумать над темой. Что ж, подумали и еще подумаем. Можно взять и частушки, если, по его мнению, это самый интересный жанр. Все равнопосле дипломной она напишет диссертацию, а там уже ее воля... А Ксенечке, стало быть, удалось-таки закинуть петельку. Но на этом и кончится, на этом и кончится...
Стало быть, причудские частушки. Начинать нужно с Адама. Дескать, Причудьем называется побережье Чудского озера. Вдоль западного берега деревни с русским населением тянутся двумя ветвями, и так далее, перечислить. Первые насельникигде, как, когда, и так далее. Рыбаков влекли богатые рыбные угодья... Так. Потом о народном творчестве Причудья вообще, и, наконец, о частушках более подробно. Дескать, частушка создается чаще молодежью, поэтому диалектные черты сглаженыумеренный тип яканья, близость консонантизма к литературному языку, и прочее. Ритмика. Перебои в ритме заполняются при пении паузами и комической мимикой... Тут же не поспоришь: Катя Ермишина только подымет бровькругом хохот...
Живо представив себе ясноглазую Катю, Фаина с улыбкой перевернула страницу. «А вот и про меня!..»подумала она, прочтя четыре строчки сверху:
Я сидела у ворот,
Мил спросилкоторый год?
Совершенные лета,
Сижу никем не занята...
Именно. И лета совершенные, и сидит умницаникем не занята. И поэтому ей можно навязывать полоумных... Фаина исподлобья взглянула на Ксениювообразить только, чего она напела этому Вадиму!..
Ты что смеешься?быстро спросила Ксения.
Так, частушка смешная.
Какой прелестный научный трудхочешь припевай, хочешь приплясывай!.. Но ты не из-за частушки смеялась... Фаинка, а ты ему ответишь, да? Если хочешь, я помогу... Слушай, а на душе все-таки сладко, а? Есть такое чувство, а? Я заметила, как ты держала письмо в руке. Сладко? Признайся, что ты ощутила в руке? Рукой?
Сладко,сказала Фаина.И рукой тожебудто прямо в банку с вареньем.
9
Усадив Фаину на стул, который едва умещался между столом и стеной, Гатеев просматривал частушки довольно долго. Ему на диване, видимо, сиделось очень удобно. Когда вся тетрадь была перелистана, он потер прекрасно выбритую щеку и заговорил гладко, как на конференции. Фаина, заранее решив не возражать, спокойно приняла общие замечания о методологии, с удовольствием согласилась, что фольклор явление художественное, а не просто памятник быта, покивала головой, слушая рассуждения о специфике фольклорных жанров. Ей даже показалось (и польстило слегка), что серьезный ученый говорит с ней, как с равной. Но как только Гатеев, открыв тетрадь на восьмой странице, помахал над ней острым карандашиком, обманчивое чувство равенства развеялось бесследно. Школьница, да еще и будто провинилась в чем-то...
У вас, товарищ Кострова, к сожале-ению, нет четкой разницы между фольклором и устными произведениями отдельных лиц. Не всякая частушка относится к фольклору. Например, вот эта...он уколол частушку острием карандаша.Откуда она у вас?
Я ее сама записала.
Вы хотите меня уверить, что этот вирш поют? Так, свободно, без навязывания со стороны какого-нибудь культработника?Он с отвращением посмотрел на Фаину и прочитал:
Норму отлично выполняем
И за качеством следим,
Опыт свой распространяем
И другим передадим...
Пели в клубе,сказала Фаина,возможно... и с навязыванием.
Зачем же вы записали фальшивку? Разве вы не видите, что она плавает брюхом кверху, как дохлая рыба?
Но куда ее девать? Нам еще на первом курсе был приказ записывать все.
Вы такая послушная?
Я и теперь послушная, я не диссертацию пишу.
Он поднял бровь и буркнул:
А вы вот и в дипломной изложите собственные мнения.
Я не знаю, по какому признаку выбросить эту частушку. Нельзя же по тому, что нет традиционной основы...
Подделывают и с традицией.Он полистал тетрадь.Пожалуйста, есть зачин, пожалуйста:
С неба звездочка упала,
Патефон приобрели,
Мы в культурном отношеньи
Далеко вперед ушли...
Не очень решительно Фаина сказала:
Все-таки трудно определить, что фольклор, а что не фольклор.
Неужели трудно? Фальшь так и режет ухо.Он, морщась, подумал, еще посмотрел на Фаину.Не слышите?..
Слышать-то слышу...
Ага! Тогда попытайтесь проанализировать, почему это относится к «нефольклору»... Вот это, и это, и это...В тетради появилось несколько птичек.А дальше поищите самостоятельно. Хорошо?
Хорошо...И Фаина нечаянно засмеялась.Я их терпеть не могу!
Ну, так! А говоритетрудно... Это у вас будет целый интересный раздел. Я вам отмечу кое-какие статьи, не мешает прочесть. Зайдите сюда на кафедру завтра, я оставлю у лаборантки...
Вошла Сильвия Александровна, а за ней Белецкий. Гатеев улыбнулся им, не разжимая губ, потом взглянул на обложку тетради и проговорил неизвестно к чему:
Так-то, Фаина Кострова... У вас красивое имя.
Он отдал ей тетрадьпо рассеянности вместе с карандашиком. А выйдя за дверь, Фаина услышала смех.
Если красивое имя, зачем же смеяться. Наверно, решил, что оно слишком лазоревое. Не знает же, что у них на деревне это самое обыкновенное имя, Фаин сколько хочешь. Одна, толстая, в кооперативе торгует, сплетница отчаянная...
Не сделав и трех шагов по коридору, Фаина вернулась. Нет, вовсе не отдавать карандаш. Надо сказать Сильвии Александровне насчет того злополучного сочинения о предательстве...
Не писать сочинения?небрежно переспросила Сильвия Александровна, выслушав Фаину.Пусть не пишут, если оно им не по силам.
С таким ответом Фаина и вышла на улицу, раздумывая о том о сем. Изменилась Сильвия Александровна, холодна, неприветлива. Все же глупо срывать злость на старосте курса... А к доценту, пожалуй, нетрудно притерпеться. Возможно, он и не над ней смеялся. Интересно, какие он выпишет статьи. Задание немного странное, не сразу и в толк возьмешь. Жаль, не спросила, как он смотрит на импровизацию, но ничего, в следующий прием. Принимает по-барски, свысока. Для мефистофельских брови у него слишком редеют к вискам, а то бы... Ладно, сейчас на почту, написать отцу.
Купив открытку, написала краденым карандашиком несколько ласковых строчек. Завтра отец получит, наденет очки, прочтет, а вечером, когда мачеха уляжется, он еще к столу сядет с письмецом, и кота за дверь выкинет, чтоб не мешал читать и думать...
...Казалось бы, немудреное делоокончить, поехать туда, учить в школе ребят, пускай глядит отец на любимую дочку, спокойно доживает век. А то ещенадеть синее с пестринкой платье, покрыть лишние книги салфеткой, вязанной в звездочку, выйти замуж за Николая Ермишина и ждать его к ночи с лодкой, полной окунями. За Николая?.. «Эх, Фаина Степановна, имел я надежду до сего вечера, а сейчас вижувсе напрасно...» Да, напрасно, напрасно, не нужен синенький сарафан, не надо окуней, домика с резным крыльцом, праздничных застолиц... Отошло.
Не надо играть с собой в пустышки. Она здесь, с черновиками дипломной, с черновиками совсем другой жизни. Идет по городской улице, немного дымнойкое-где уже начали топить, сланцем пахнет...
В комнатеникаких перемен. Кая вытирает пыль, радио наставительно и громко говорит... вероятно, о мелиорации, и никто его не слушает. Ксения пишет про-из-ведение, а за ее спиной маячит невидимый миру Вадим.
Фаина спрятала в стол тетрадь и карандаш, за работу можно приняться завтра. Выключила радиоприемник. Взяв для отвода глаз книгу, закуталась в мягкий платок. Хоть минуту посидеть в тишине...
А благосклонный читатель уже давно обо всем догадался,туманно сказала Ксения.
Ну и пусть догадывается.
10
Сильвии очень хотелось бы зачеркнуть весь вчерашний день, все мыслишки и переживания, начиная с той минуты, когда она увидела на кафедре Кострову. Сначала Гатеев ни к селу ни к городу сказал, что Фаинакрасивое имя, потом Давид Маркович пошло сострил насчет тесного единения руководителей и студентов, потом оба неумно рассмеялись, и студентка за дверью могла слышать их смех. А Сильвией овладело то самое неумное и пошлое чувство, которое она в себе презирала.
Дома пыталась работать, но, просидев несколько часов, написала меньше страницы, да и ту пришлось выбросить. Иначе и быть не может, если научную работу прописываешь себе, как лекарство от надоедливых мыслей.
А вечером пришла Нина Васильевназа утешением. Пили вдвоем чай с пирожными, Нина Васильевна подробно рассказывала о своих горестях: обидная статья грозит большими неприятностями в будущем, дети простужены, кашляют, любимое существо в образе мизерного доцента Эльснера терзает душу двусмысленным поведением. Сильвия добросовестно утешала ее до тех пор, пока гостья не начала вдруг хвалить Гатеева: какой он внимательный, да как умеет сочувствовать, да как легко становится, когда поговоришь с ним. Услышав это, Сильвия, вместо утешения, могла предлагать только чай с пирожными.
Бесплодное занятиезачеркивать вчерашние дни, все равно они просвечивают. Но поутру, придя на кафедру, Сильвия все же спросила у Давида Марковича:
Можно зачеркнуть, Давид Маркович?
Тот, не моргнув глазом, ответил немедленно:
Рыдает страстное томленье в моей зачеркнутой строке!..
Ремингтон у Эльвиры Петровны поперхнулся и замолк. А Давид Маркович произнес безжизненным голосом:
Из цикла «Зиглинда».
Сильвия не улыбнуласьшуточка царапнула. Впрочем, сама она и напросилась на нее.
На кафедре новости: надо ехать со студентами копать картошку. Колхоз не поспевает, погода ненадежная. Короче говоря, ничего веселого. Ей, вероятно, придется ехать со вторым курсом математиков. Вариант приемлемый, если бы не Лео Тейн...
Сильвия, вздохнув, вытряхнула на стол содержимое своей сумки и стала раскладывать все по сортам. Этот второй курс математиков, пожалуй, тоже можно рассортировать. Водятся там разные породы: студент-светочне приставайте к нему, он завтра изобретет нечто неслыханно кибернетическое; студент-работягаучит то, что положено, только не требуйте от него песен и плясок; студент, берегущий голову,не захламливайте ее филологией, места и так мало... Еще: тупица-весельчак и тупица-мрачный, студенты средние, студенты симпатичные, студенты молчаливо-загадочные... Все это привычно, все это в пределах. Но Лео Тейн!..
Выбросив ненужные бумажки, Сильвия сложила остальное в сумку и, забывшись, продолжая думать, прижалась лбом к столу... Лео Тейн? Что в нем скрыто, она не знает, но в аудитории Лео Тейншут. Чтобы добиться смеха на уроке, он готов на что угодно, он не щадит и себя. Он даже нарочно ставит себя в жалкое положение, уверенный, что втягивает в это жалкое, шутовское положение и своего партнерапреподавателя, что аудитория смеется над обоими...
Сильвия Александровна!окликнул ее Белецкий.Вам пора идти, а вы поникли главой и, ей-богу, стонете вслух!
Сильвия, быстро поднявшись, пригладила волосы. Эльвира Петровна елейно промолвила:
Ничего, еще только шесть минут прошло.
Две!весело сказал Белецкий.
Сильвия посмотрела на него, и докучные мысли растаяли под его внимательным взглядом. Не так уж трудно идти к математикам и даже к Лео Тейну, когда тебя провожает такое облачко тепла...
Но в аудитории надо держаться крепко... Вот, пожалуйста, Лео Тейн всегда попадает в поле зрения, как ни стараешься его не видеть. Сидит у окна, против двери, разинув рот,беззвучно зевает. Можно не сомневаться, что рот он разинул заблаговременно, что зевать ему вовсе не хочется и что просидит он так, с полуоткрытым ртом, столько времени, сколько вытерпит. Замечать не стоит, ему же неудобнее.
Поздоровавшись, полезно взглянуть на Алекса Ланге. Перед ним всегда лежит наготове тетрадь, и хотя нельзя ручаться, что она имеет прямую связь с русским языком, однако пристойное отношение к работе налицо, и простодушный взор не таит никаких подвохов...
Товарищи!сказала строгая и уверенная преподавательница Сильвия Реканди.Сколько раз вам говорилосьзанимайте места впереди. Что вас тянет к стене?
Студенты из задних рядов медленно, неохотно пересели. Это начало входило в игру: если у нас не лекция, а урок, то и мы не взрослые, а школьники.
Затем все пошло своим чередом. Работяги отвечали бодро, равнодушные плелись потише. Новый текст читался толково, лишь под конец Вельда Саар нагнала на всех тоску. Эта здоровая и румяная девица читала на редкость расслабленным голосом.
Слова на доске писал Каллас, широколобый юноша, одолевавший науку так, как его деды одолевали каменистую землю. Продвигался не спеша, но уже в прошлом семестре все на курсе увидели его силу. И был в нем дух независимости: общая, довольно легкая настроенность аудитории никогда его не заражала. Сейчас ему было трудно записывать на слух, но он упорно писал, сам стирал написанное, сам правили только шея у него все больше краснела от напряжения.
Потом осталась еще та часть урока, которая называлась беседой, то есть попросту надо было заставить их вымолвить несколько слов по-русски. Сильвия Александровна предложила: