Все это не сулило ничего хорошего.
Вместе с Никаноркиным Гриша вернулся в свой основной приготовительный класс, сел за парту. Никто ему теперь не мешал. Даже Никаноркин сидел молча.
Гриша задумался, уставившись взглядом в черное поле парты, изрезанное ножом вдоль и поперек. Надо бежать отсюда, пока не поздно. Еще тепло, можно идти полями, лесами Грибы еще не перевелись, он будет их печь на углях, а хлеба дадут в любой деревне. И тут вспомнился ему Ян, с которым он даже не успел толком попрощаться Вот кто ему нужен был сейчас!
Парта была вся покрыта затейливо вырезанными вензелями, изображениями стрел и сабель; видно, надо всем этим потрудилось не одно поколение школяров. Среди рисунков выделялась крупная надпись: «Сто человек ринулось на него». Все это немного развлекло Гришу, он даже пожалел, что такие незаурядные, на его взгляд, рисунки были кем-то безжалостно залиты черниламивидно, нарочно.
Сидевший рядом Никаноркин ткнул его локтем, на этот раз легонько: в класс входил новый учитель, плечистый, рыжеусый, с солдатским лицом. Начался урок арифметики.
Гриша разглядывал рыжие усы учителя, бархатные петлицы на его воротнике; в петлицах поблескивали шитые серебром звездочки. А говорил учитель про давно известные вещи: сложение, вычитание. И все время глядел на Гришу. Гриша даже забеспокоился, выпрямился, старался сидеть не шелохнувшись. Не помогло: учитель поманил его пальцем:
А ну-ка, иди сюда, к доске.
Гриша встал, все еще надеясь, что это ошибка, что не его зовут.
Ну, иди, иди! Что это ты не то чересчур задумчивый, не то тебя крепко высекли дома.
Гриша нерешительно подошел к доске. И вдруг сразу успокоился. Все на свете стало безразличным. Ну, и пусть беды на него валятся со всех сторон! Все равнобежать ему отсюда
Бери мел, пиши!
Рыжеусый, посмеиваясь, задал Грише задачу. Задачка была легкая, прямо на смех: купили три пуда сена Гриша уже будто решал такую когда-то раньше.
Учитель удивился: так скоро расправился этот обладатель пылающих, словно надранных, ушей со сложением и вычитанием. Он продиктовал Грише другую задачу, тот и ее решил, не задумываясь, и даже почувствовал при этом что-то вроде стыда, будто обманул невзначай людей.
Ему всегда казались соседними слова: «загадка» и «задача». Они и похожими были, как два брата. Задачу он понимал как загадку, только чуть потруднейне сразу найдешь ответ. Так, отгадывая зимними вечерами задачи, он прошел дома почти весь учебник Евтушевского.
Математик задал Грише еще несколько задач и наконец отпустил его, проговорив с веселым недоумением:
Что ж, молодец Как фамилия-то? Шумов? А отчего у тебя. Шумов, уши такие красные?
Не знаю.
Кто тебе их надрал?
Никто.
Ну, вот и врешь. Ступай!
Гриша с деревянным, бесчувственным лицом вернулся на свое место.
Никаноркин сразу же зашептал ему в ухо:
Ох, и везет тебе, малец!
Гриша не ответил. Ему теперь все равно. Будь что будет.
Это ж Лаврентий, слышишь? Это сам Лаврентий, жужжал неугомонный сосед. Теперь тебе и надзиратель не страшен Ты что, очумел? Я тебе говорюэто Лаврентий Голотский, инспектор!
Гриша продолжал молчать до самого звонка.
После занятий в класс пришел крепыш, видно страшно сильный, в потертой форменной курткезначит, «старичок», и еще с порога закричал:
Который тут Шумов?
Ему с готовностью показали на Гришу.
Крепыш, расправляя плечи, подошел ближе и сказал:
Это ты победил Дерябина?
Гриша не знал, что отвечать. «Какого Дерябина?»
Силач подождал, потом воинственно раздул ноздри и спросил:
Хочешь со мной помериться силой?
И тут раздались со всех сторон пронзительные крики. Никаноркин выскочил вперед и завопил громче всех:
Ты усы бреешь! Я знаю!
Крепыш усов, должно быть, еще не брил. Однако, самолюбиво закусив нижнюю губу, он сунул руки в карманы, круто повернулся на каблуках и вышел с гордым видом.
Чего он от меня хотел? спросил Гриша.
Он же сказал: силой помериться. И как ему не стыдно! Второклассник, а приходит к нам бороться.
А про какого это он Дерябина говорил?
Ну ты просто чумовой какой-то, тебе ничего не втолкуешь! Сам повалил Дерябина и сам спрашивает, какой Дерябин!
То ж Мейер был.
Ну да. Его зовут доктором Мейером за то, что он лечит новичков. А фамилия емуДерябин. Ух, он и здоров! Ты первый ему сдачи дал.
Все стало понемножку проясняться. Гриша приободрился и даже сказал сипло, по-дерябински:
Что ж эко дело. Я и второкласснику дал бы!
Да ему уже двенадцать лет!
Да, двенадцать летэто, конечно, много. Это уж действительно старик! С таким, пожалуй, не поборешься.
Никаноркин собрал свои книги, небрежно сунул их в обшитый телячьей кожей ранец и посоветовал Грише на прощанье:
Ты смотри не уходи. Жди надзирателя. А то хуже будет.
3
Ученики основного приготовительного класса по одному, по двое стали расходиться, шумно переговариваясь, пересмеиваясь, уже забыв про Гришу.
И он остался один среди белых стен, толстых, как в крепости, судя по оконным проемам. Узкая зеленая панель шла снизу по стенам, в одном месте она была украшена огромной кляксой: видно, какой-то озорник пустил чернильницей. Над школьной доской, высоко, висела географическая карта: голубые червячки рек, коричневые сороконожки горных отрогов, кружочки городоввеши пока что мало известные Грише. Вот только в нижнем углу, справа, виднелось синее, похожее на большой изъеденный боб пятнооно-то Грише было знакомо. Да и надпись на нем была видная: «Каспийское море».
Отец когда-то был там, на Каспии. Где он только не бывал, батя! Гриша слышал, как он рассказывал Шпаковскому, будто горько смеялся над самим собой: «Все по свету ходил, счастья искал».
Гриша опять сел за парту, подпер щеку кулакомначал жалеть отца: «Не нашел он счастья-то». И немножко стало жаль самого себя.
Что с ним теперь будет?
Он не знал, что как раз в эту минуту инспектор, он же учитель математики, Лаврентий Лаврентьевич Голотский разговаривал о нем с надзирателем.
Ах, этот Шумов. Знаю, знаю. Ну, он деревенщина, надо будет его отесать. Носпособный. Задачки решает, как орехи щелкает. Да нет, что ж сразу такнаказывать. Пока внушите. Внушите и отпустите домой.
Гриша этого не знал, а потому все, что случилось потом, так и осталось для него не совсем понятным.
Надзиратель Виктор Аполлонович Стрелецкий вошел в класс, где сиротливо сидел Григорий Шумов, мягко взял его душистой рукой за плечо и сказал:
На первый раз мы решили, голубчик, не наказывать тебя. Пойдем, дружок.
Они вместе вышли в коридор, повернули и скоро оказались в тупичке, который кончался маленькой коричневой дверью.
Виктор Аполлонович вынул из кармана связку ключей, любовно позвенел ими, выбрал нужный ему и открыл дверь.
Гриша шагнул вслед за ним через порог и увидел шкаф с пыльным глобусом наверху, рядом, у окна, раскрытую конторку, а в углучучело орла с лысой головой.
Виктор Аполлонович подвел его к конторке. Там лежали карандаши, резинки, перья, шелковые ленточкизакладки для тетрадей, картинкипечатки для приклеивания закладок. Картинок было много; на них нарисованы были тигрята с полосатыми мячами, птички с письмом в клюве.
У тебя все школьные принадлежности имеются?
Имеются.
А вот это?
Надзиратель вынул из конторки маленький блестящий предмет, похожий на кончик стрелы, вставил в него неочиненный карандаш и сделал несколько быстрых движений; из-под его пальцев посыпалась на пол тончайшая стружка.
Машинка для точки карандашей, объяснил он Грише.
Не надобно: у меня ножик есть.
«Не надобно»! передразнил Гришу Виктор Аполлонович, ласково, впрочем, улыбнувшись. А это? И он покачал перед самым носом Григория Шумова лиловой ленточкой.
Григорий молчал.
Возьми, великодушно сказал Виктор Аполлонович. И еще вот это! Он порылся в конторке, вытащил оттуда картинку величиной с пятак и подал ее вместе с ленточкой Грише.
Тот не знал, что делать. Надзиратель ему помог:
Поклонись теперь. Вот так!
Гриша шаркнул ногойнеуклюже, с угрюмым видом.
Ничего, дружок, мы тебя отшлифуем! ободрил его надзиратель. Ленточка с печаткой стоит всего шесть копеек. У тебя нет денег? Ну, отдашь завтра, но ужесемь копеек. Понял?
Понял.
Если задержишь уплату больше неделипринесешь десять копеек. Я тебя торопить не буду. Конечно, до поры до времени, голубчик Ну, можешь идти. До свиданья, дружок! Нет, не такноклонись сперва.
Гриша опять шаркнул ногой и, багровый, вышел в коридор.
Там он внимательно разглядел свою нечаянную покупку. Муаровая ленточка отливала живым волнистым блеском. На картинке была птичка неизвестной породыс зелеными перьями и изумленно вытаращенными коралловыми глазками. Это были прекрасные вещис такой закладкой тетрадь для чистописания будет выглядеть совсем по-другому
Нет, и ленточка с птичкой не могли его утешить. Он не думал в ту минуту ни о шести копейкахоткуда их взять, ни о том, как выругали его, обозвав мужиком: что ж, он и вправду мужик и отец у него мужик Но сердце у него ныло, ныло от тяжкой обиды: все кругом было чужое, а ему, видно, еще рано жить совсем одному среди чужих
Он вышел из училища, перешел через мостовую, сырую от недавних дождей, отыскал под знакомыми каштанами скамейку посуше и сел.
И снова стал вспоминать горестное прощанье с отцом и всем сердцем почувствовал, как больше всех на свете нужна ему сейчас мать. Вспомнив о ней, он даже задохнулся и испуганно оглянулся вокруг: как бы не заплакать.
А ведь он и не подумал о матери ни разу за последнюю неделю, в счастливые дни, когда его водили по магазинам, покупали учебники, обновкиформу реалиста, стригли в цирюльне и даже прыскали на него душистой водой, должно быть той самой, которой сегодня пахли руки Виктора Аполлоионича. А под конец подарили необыкновенный ножик, купленный в магазине «Любая вещь за 20 копеек». Ножик был с двумя лезвиями, с крохотным буравчиком, а ручка у него была нарезная, рубчатая.
И весь этот праздник сразу кончился.
4
Праздник кончился хмурым вечером. Отец вернулся из города к Нениле Петровне, у которой пока что жил вместе с Гришей, и сказал угрюмо:
Не поладил я со своим новым хозяином. Придется мне уезжать, искать другое место.
Ненила Петровна быстро, с колючим любопытством оглядела Ивана Шумова:
Ну, а мальчонка-то? Его куда? Или с собой возьмешь, что ли? Рано, рано ты его определил в еральное Не поладил, значит, с хозяином? Ай-ай-ай!
Выжига, грубиян! продолжал отец. Работы, дескать, в саду сейчас мало, хочет, чтоб я торговал у него в магазине. Дело для меня неподходящее.
А отчего неподходящее? Тут можеточень простослучиться своя выгода если с умом взяться. Торговал же мой покойник.
То твой покойник, а то я.
Загордели вы очень, Иван Иванович!
Не обессудь, Петровна, сегодня я не в себе.
Оно и видно, поджав губы, ответила Ненила Петровна и лебедью выплыла из комнаты.
Отец долго молчал. Гриша глядел на него со страхом и наконец не вытерпел:
А как же я, батя?
Иван Шумов поднял тяжелую голову:
Про тебя-то я все и думаю. На хозяина мне плевать, я себе работу найду! Меня на хорошее место кличут. Да далеко За Прейлями.
Не езди далеко!
В том-то и беда, что хочешьне хочешь, а надо ехать. Последние, видишь ли, деньги убил я на твою одёжу.
Продадим, шепнул Гриша.
Отец усмехнулся невесело, привлек сына одной рукой к себе:
Эх, брат, это мы купили дорого, а продатьгроши дадут. И в училище за ученье я внесэтих денег и вовсе не вернешь.
В сенях раздался шум, стук, послышался веселый голос Шпаковского.
Отец нахмурился, легонько оттолкнул сына.
Учитель вошел в комнату и еще с порога принялся радоваться:
Молодец ты, Иван Иванович, ей-богу, молодец!
Он даже руки потирал, до того был доволен.
Ты про что? спросил Иван Шумов.
Да все про то же! Теперь Григорию дорога прямая!
Отец угрюмо отвернулся к окну.
Понятно, почему так радовался Шпаковский: вся затея с реальным училищем была делом его рукдля того он, видно, и в город поехал.
В то памятное утро, когда отец водил Гришу определять в городское училище, вернулись они оба ни с чем. Заведующий училищем, грузный седоусый человек, похожий на старого рабочего, сказал Шумовым с каким-то даже удовольствием:
Опоздали. Все места заняты.
У Ивана Шумова опустились руки:
Как же так! Еще только август месяц
Да, август месяц. Ну, а прошений знаете, сударь, сколько поступило? Еще с весны! Ого! Мастеровой народ сынов своих надумал учить, вот оно что. С прошлого года это началось. Никогда еще такого наплыва не было. А в гимназии, в реальномпожалуйста: свободные вакансии.
Куда нам в гимназию!
Заведующий развел руками:
Ничего не могу сделать.
Всю обратную дорогу отец молчал, смотрел себе под ноги, в каменную городскую землю. А у железнодорожного переезда налетел на них запыхавшийся Шпаковский. Полы его замечательной накидки развевались. Он схватил Ивана Шумова за локоть:
Иваныч, тебя-то я и ищу! Удача какая! Встретил я таки своего друга, помнишьрассказывал тебе о нем.
Какого еще друга?
Здрасте! Я ж сколько раз толковал
Не до него мне сейчас! Гришку в училище не взяли.
В городское?
Ну, а в какое ж еще?
В реальное отдадим!
И Шпаковский, торопясь, с опаской поглядывая на красное, сердитое, упрямое лицо Ивана Шумова, рассказал: друг его, еще по школьной скамье («светлая голова, благороднейший человек»), замолвил где надо словечкоГригория согласны принять в приготовительный класс, хотя занятия уже и начались.
В изъятие из правил! воскликнул учитель, подняв кверху длинный палец. Поскольку есть вакансии!
Реальное не для нас! с сердцем сказал Иван Иванович. Баламутишь ты все У тебя будто ветер на чердаке гуляет, ну нет в тебе обстоятельности! А нашему брату надо на земле стоять как можно крепче.
Не стоять надо, а идти! Идти по землевперед!
И отец со Шпаковским поругались.
Учитель кричал Ивану Ивановичу: «Тяжкодум!» А отец гудел в ответ: «Ветряк!»
Они ссорились еще целых два дня: в горнице у Ненилы Петровны, на улице, в городском саду. Гриша уныло ходил следом за ними по городу, тянул отца за рукав:
Погляди-ка!
Отец смотрел невнимательно:
Ну, что там: писчий магазин. Чего глядеть-то! И оборачивался к учителю:Сбиваешь ты меня с толку бесперечь, спасу от тебя нету, ветрогон!
Да я ж добра вам обоим хочу!
Гриша опять впутывался:
А зачем там ободранный человек в окне стоит?
Анатомическая модель, отмахивался Шпаковский и кричал отцу:Поверни в голове жерновами-то!
И учитель наконец одолел.
Отец вечером при свете керосиновой лампы пересчитал оставшиеся свои деньгинемного их, видно, былопотом снял для чего-то со стены шапку и ударил ею об пол:
Ну! Была не была! Одолел ты меня, ветрогон
И вот через несколько дней, когда Гриша был уже принят в реальное училище, Шпаковский стоял перед Иваном Шумовым, сияя своими яркими, желтыми какими-то глазами. А отец молчал отвернувшись. Наконец учитель насторожился:
Ты что, Иваныч?
Уезжать мне отсюда приходится, с усилием проговорил отец. На новое место.
Опять на новое? всплеснул руками Шпаковский. Опять?
Не стрекочи ты, ради бога! И без тебя тошно! Я вот и думаю: как тут Гришку одного кинешь?
Раньше надо было думать! Столько трудов положено, друга я своего еле упросил
Не стрекочи!
Шпаковский обиделся, умолк.
После долгого молчания отец заговорил виновато:
Посоветуй, как быть.
Что ж я могу посоветовать?
Сердишься?
Ты не маленький, сам смотри.
Ехать мненеминуемо.
А неминуемо, так о чем разговор?
Разговор о Григории. Брать его из училищачто ж получится? За ученье заплатили, в новую форму одели А оставить его одного здесьна кого оставлю?
Учитель скоро перестал сердиться, а посоветовать толком ничего не мог. Так и ушел, уже поздним вечером: утром ему надо было возвращаться в Ребенишки, в свою школу.
Отец, вздыхая, лег спать рядом с Гришей.
Долго они лежали, прижавшись друг к другу. И оба не могли заснуть.