А я уж управлюсь одна дома, продолжала Авдошина. Как-нибудь отработаю и трудодни в колхозе. Как не работать, когда время такое война! Кабы не война, разве я отпустила бы тебя на болото! Она вздохнула и помолчала, потом опять заговорила: В корзинку я положила ситный, лепешки и масло. Как приедешь на место, так ты его положи в холодную воду, чтобы не испортилось. Питаться на болоте надо хорошо. Ведь добывать торф очень трудно. Береги продукты-то, особенно масло, сало и мед.
Знаю, мама, отозвалась с неудовольствием Соня и засмеялась.
Ты это над чем? Надо мной? Я тебе советы даю, а ты зубки скалишь!
Да нет, маменька, возразила Соня и еще громче рассмеялась. Я была у Глаши и слышала, как ее мать говорила ей то же самое.
Матери мы, вот и речи у нас к детям одни, нахмурилась Авдошина. Что же она еще говорила?
Не велела хороводы водить, песни петь с подружками, смеясь, сообщила Соня. «Кончится работа, наказывала она ей, так поешь и вались на бочок отдыхать, спать, а не носись егозой-козой по поселку».
Советы неплохие, сказала Авдошина, мать Глаши сама работала на болоте, знает.
Соня снова засмеялась.
Что с тобой? Многие плачут, а ты
Вчера Ольга и Даша здорово разыграли Волдырина, вот я и смеюсь! Они отучат его брать взятки.
Волк, доченька, так и останется волком!
Мать и дочь долго говорили в этот вечер. В словах матери было много грусти и тревоги; она тревожилась за дочь, как та, такая молоденькая, будет работать на торфу, вдали от ее глаз, среди незнакомых людей. Дочь думала о матери, как она, старенькая, с больным сердцем, будет жить без нее и на старости лет работать за себя, за нее и отца в колхозе, чтобы засеять хлебом поля и убрать с них урожай.
Наговорившись, они заснули на одной широкой постели. Проснулись рано, за три часа до отхода парохода, позавтракали и, взяв вещи, молча вышли из дому и отправились на пристань. Говорить им было уже не о чем; все переговорили вчера.
Утро ясное, солнце только что показало красный край из-за горизонта; казалось, оно глядело не на землю, а в синий, безоблачный и такой спокойный, неподвижный купол неба.
На улице, недалеко от своей усадьбы, Соню и ее мать нагнала Варя с большим мешком на спине и черным чемоданчиком в руке.
А где же Анисья Яковлевна? обратилась к девушке Авдошина.
Она придет к отходу парохода, ответила Варя. Отец что-то занемог.
Из переулка вышла большая группа девушек с чемоданами, корзинами и мешками. Матери провожали их, шагая следом. У некоторых были заплаканы глаза; видно было, как им трудно расставаться.
Девушки пели. Песни далеко разносились над лугом, селом и Окой. Эхо откликалось и возвращалось от чернеющих лесов и темных полей, обратно к селу, к пристани, старенькой и обветшалой, похожей на состарившийся гриб мухомор.
Соня и Варя шли рядом. Когда они подошли к пристани, у парохода шумела пестрая толпа девушек и женщин. Многие из них уже поднялись по сходням на палубу и занимали места. Ольга и Даша, поставив перед собой вещи, сели недалеко от толстой черной трубы. Поднялась на палубу и Катя со своими девчатами. Соня и Варя вбежали по трапу и присоединились к бригадам Ольги и Даши Не прошло и часа, как все погрузились на пароход, и на берегу, у пристани, покачивающейся на воде, остались только провожающие. Да между ними, крича и озоруя, шныряли ребятишки.
На палубу из капитанской каюты вышел Волдырин, неся свои чемоданы и мешки с «подарками». Он мутными, выпученными глазами окинул отъезжающих, пожевал губами, поправил каракулевую шапку и, ничего не сказав, вернулся в каюту.
Машина заработала сильнее, палуба задрожала, точно ее стала трепать лихорадка. Грязный черно-бурый дым повалил клубами из трубы. На пристани все еще стоял народ. Девушки махали руками и платками. Мать Ольги и бабушка Даши остались дома, простились на крылечках: Ольга и Даша не любили, чтобы их провожали, да еще с заплаканными глазами.
Раздался густой, пронзительный свисток. Словно сам голубовато-молочный воздух закипел и бешено вскрикнул. Пароход стал отходить, удаляться. С берега понеслись крики.
Глаша, пиши чаще!
Валя, не забудь, что я наказывала тебе!
Ариша, свинина не соленая, как приедешь, так посыпь ее солью!
Груша, смотри за вещами в Рязани, да и на пароходе-то!
Пароход уже вышел на середину реки, и пристань осталась далеко позади. Девушки все еще стояли на палубе и прощались с родным селом, темневшим с холма побуревшими садами, березами и липами. Провожавшие стали медленно расходиться. Они поодиночке и группами поднимались по дороге.
Ольга стояла у скамейки и смотрела на удалявшийся берег, на серо-голубоватые струи воды, вылетавшие из-под колес парохода. Сизые нервные чайки метались над водой, то падая на нее, то взмывая в синь, то неслись низко-низко и задевали острыми крыльями за ее зеркальную поверхность. Комсомолки из бригады Кати запели песню. Ольга обернулась на поющих и, вздохнув, задумалась. Песня широко и звонко разливалась над Окой. В ней говорилось о родной стране, о любимых, сражающихся за отечество.
Хорошо поют в Катиной бригаде, сказала Даша.
Хорошо, отозвалась не сразу Ольга.
Не было бы песни, было бы труднее жить, вздохнула Соня. С песней и горе не горе!
Тебе, Соня, еще рано думать о горе, упрекнула ласково Ольга.
А я, Оля, и не думаю о нем: у меня и нет его.
Постарайся, чтобы и не было никогда, сказала еще ласковее Ольга, села возле Сони и обняла ее. Запомни, что я старше тебя. Считай меня старшей своей сестрой. Этого не забывай, особенно на болоте.
Где тут Ольга и Даша? спросила маленькая с курносым лицом девушка в короткой поддевке. Ах, вот вы где! увидев их, воскликнула она чуть насмешливо. Идите скорее! Вас требует к себе в каюту Петр Глебович!
Ольга побледнела, глаза ее расширились.
Передай Волдырину, что Ольга и Даша в каюту к нему не придут!
Зря отказываетесь, блеснув белыми зубами, засмеялась девушка и быстро ушла с палубы.
Солнце поднялось выше. Его красно-золотой шар плыл за пароходом, недалеко от борта, качался, подпрыгивал на волнах. Несмотря на недавно прошедший ледоход, воздух был очень теплым.
Весна!
* * *
Торфяницы, нагруженные чемоданами, корзинами и мешками, сошли с парохода и выстроились на площадке, недалеко от пристани. Единственный фонарь освещал мутно-желтым светом проходную. Подошел Волдырин и остановился под фонарем. Он был зол и осипшим тенорком крикнул девушкам, чтобы забирали вещи и шли на вокзал.
Они двинулись к городу по разбитой и грязной мостовой, медленно, толкая друг друга, изредка перекликаясь.
Наконец девушки добрались до вокзала и вышли на перрон. Волдырин, успевший уже где-то снова выпить водочки, встретил их двусмысленными шуточками, провел на запасные пути к эшелону и стал шумно и грубо руководить посадкой. Бригадам Ольги и Даши был отведен предпоследний вагон.
Носильщики внесли мешки и чемоданы Волдырина в тот вагон, в котором находились мобилизованные девушки и Ариша Протасова. Приставив караулить свои богатства Аришу и белозубую, маленькую, в кремовом полушалке, девушку, вербовщик направился в конец эшелона.
Поезд тронулся, загромыхал и загудел колесами. Вагоны поскрипывали, как старики, жаловались на то, что им очень тяжело, что они больны и давно не были в ремонте. Волдырин на ходу влез в широкую дверь теплушки. От него сильно несло водкой. Глаша прикрыла дверь. Петр Глебович сел на чью-то корзину и отдышался.
Еще немножко, и вы, товарищ Волдырин, остались бы, а мы бы без вас уехали, уставившись круглыми глазами в начальника, проговорила Варя.
Никак нет. Поезд, красавица, не повез бы тебя без Волдырина, сразу переходя на «ты», рассмеялся Петр Глебович, поймал Варю и потянул к себе.
Девушка вскрикнула и вырвалась.
Козочка, нельзя быть такой сердитой.
Варя ничего не ответила, спряталась за Соню и Дашу. Пестрая от звезд полоска неба, которую было видно в щель, не рассеивала мрак в теплушке. Ольга зажгла огарок сальной свечи и поставила его на плетеную корзинку. Огонек заколыхался, наполняя вагон желтоватым светом. Петр Глебович достал бутылку водки из кармана, стакан из другого и поставил все на корзину.
Давайте, девки, пропустим по маленькому стаканчику. Думаю, что закуски у вас есть неплохие.
Как не быть, отозвалась какая-то девушка из угла вагона, но только не для вас.
Это кто сказал? Выйди-ка сюда!
Не выйду, рассмеялась девушка. Я ужасно боюсь тебя! Лежу на корзине и баю-бай!
Послышался смех. Кто-то глубоко и шумно вздохнул, кто-то пропел: «Черный ус под горой шатается» Волдырин насторожился и поморщился.
Ольга открыла чемодан и положила кусок сала и горбушку хлеба на корзину.
Пейте и закусывайте, Петр Глебович, предложила она. Пейте за наше здоровье, за то, что мы любим вас как начальника.
Вот за это, хе-хе, люблю, хохотнул Волдырин, уважаю за такие добрые слова. Конечно, хе-хе, и вы все хлебнете водочки за мое здоровье. Я вот хвачу стаканчик, остальное на всех вас, девки.
Да нам и по одному глотку не хватит, раздались голоса, комсомолки лихо пьют!
Девушки, не клевещите на себя, да еще при начальнике! прикрикнула Даша. Что он подумает о нас!
А ничего. Он позабудет, как выпьет.
Держи! Такой позабудет!
Это какой «такой»? гневно вскинул глаза Волдырин на Варю. Отвечай!
Что вы, Петр Глебович, придираетесь? Я сказала «такой хороший»!
«Хороший» не сказала!
Сейчас? Сказала: «Такой хороший». Вы, видно, глухи на оба уха, вот и пузыритесь и обижаетесь.
Варя, замолчи! Ты еще не работала на болоте, а потому и грубишь начальнику, сердито оборвала ее Ольга и отвернулась. Пейте, Петр Глебович, потом и мы Девушки уже спать хотят, а ноченька весенняя не так длинна.
Дело, дело говоришь, хе-хе! Волдырин ловко, ударом ладони в дно посуды, выбил пробку из горлышка, налил водки в стакан, выпил, крякнул и сплюнул.
Берите бутылку, потяните из нее, предложил он Ольге и Даше, а сам взял ломоть сала и стал жевать. А сало-то ничего, хе-хе!
Свое, трудовое, пояснила Ольга, вот и вкусно. Она поднялась с чемодана и подмигнула девушкам.
Встала и Даша. Подошли из угла Глаша и другие девушки, окружили начальника. Волдырин, жуя сало, поднял глаза и сказал:
Что, цыпочки мои, разинули рты-то? Небось водочки захотелось?
Нет, Петр Глебович, нам хочется покачать вас немножко, сказала серьезно Ольга.
Это как покачать? В вагоне-то? удивился Волдырин, остановив недоверчивый взгляд на Ольге.
Девушки молчали, насмешливо и презрительно глядели на него.
Еще убьете, черти. Я боюсь, девки, да и вагон качает, трясет!
Покачаем, как начальника. Не убьем, в этом ручаемся, сказала Ольга. Да вы маленький, легонький, а мы, торфяницы, медведя до головокружения закачаем, мы здоровые, сильные.
До головокружения не надо, буркнул Волдырин, а немножко, пожалуй, можно, хе-хе! Он шевельнул ногами, даже чуть-чуть вытянул их, чтобы девушкам было удобнее поднять его.
Девушки подхватили вербовщика за ноги и за руки. Две девушки открыли дверь. Свежий ночной воздух сильно пахнул в вагон. Волдырину показалось, что вместе с воздухом на него упали небо, яркие звезды. Не понимая еще того, зачем девушки открыли дверь, он зажмурился и стал вдыхать ночную прохладу. «Надышусь, а потом пусть качают», думал Петр Глебович. Но девушки почему-то не качали его. Он открыл глаза и, взглянув на Олю, державшую его за ноги, обомлел от страха.
«Что они хотят сделать со мной?» пронеслось в голове Петра Глебовича, и мурашки забегали по его спине.
Зачем открыли дверь? закричал он. Закройте, иначе я могу схватить грипп. Родные, что вы! Да вы сошли с ума! завопил Волдырин и стал вырываться из крепких рук торфяниц. Пустите! Я уж пожилой, больной человек
Не трепыхайся! крикнула Ольга. Девушки, станьте ближе к двери. Будет рваться из рук бросайте, пусть летит под колеса.
Девушки шагнули к двери. Петр Глебович был ни жив ни мертв. Багрянец слетел с его лица. Лоб покрылся потом. Запинаясь, он каялся в своих грехах и умолял не лишать его жизни.
Они хохотали долго, пока не устали.
Что вы ржете? Пустите! Будет вам смеяться!
А мы не смеемся! резко, чуть насмешливо оборвала Ольга его бормотанье. Совсем не смеемся!
Да вы меня уроните. У меня от одного вида открытой двери сердце лопнет. Ведь я страдаю пороком.
Это видно. Он на вас как проказа!
А водку хлещете, как лошадь!
Сколько у вас денег в бумажнике? спросила Ольга.
Ни гроша, Оленька!
Какая я вам Оленька! Не смейте так называть меня!
А что это? грозно спросила Глаша, ткнув пальцем в торчащие из карманов бумажники.
Глаша, возьми, пожалуйста, у него бумажники и сосчитай деньги, распорядилась Ольга. Считай так, чтобы он видел. При девушках.
Глаша выхватила бумажники и рассмеялась, показывая их девушкам.
Не бумажники, а чемоданы!
Такому человеку такой бумажник и нужен! Что ему делать с маленьким-то?
Да, карманы у него широкие: литры ныряют в них, горлышек не увидите!
Смех. Хохот. Глаша считала крупные банкноты. Считала, сбивалась и снова считала. Наконец подняла толстую пачку кверху, помахала ею.
Ровно сорок три тысячи!
Все эти деньги выручены вами от продажи «подарков»? обратилась Ольга к Волдырину.
Да, сознаюсь, скулящим тоном промолвил Петр Глебович, часть продуктов продал на вокзале в Рязани.
Откуда ты, чертушка, взялся? Кто это тебя, такого взяточника и хама, послал в район за девушками? Мы такого начальника поля, как ты, за годы эти и во сне не видели. В каких районах бывал в прошлые годы? Говори! Что надулся-то? Вот тряхнем так сразу и лопнешь. Говори живо: куда катал за «подарочками» еще?
В Рязанской области первый раз и очень сожалею, что поехал. Я еще таких разбойниц нигде не встречал, брызгая слюной, проворчал Петр Глебович. Каждый год до этой весны я ездил за торфяницами в Татарию И закричал: Пустите, говорю! Пустите! Я вам не контра какая-нибудь, а человек деловой, специалист! Нужный государству человек! Друг
Татарские девушки останутся довольны нами, если узнают, как мы вас поблагодарили и за них. У матерей их, наверно, брали «подарочки»? допрашивала с суровой усмешечкой Лена.
Не брал, клянусь вам, девки! взмолился Волдырин. Пожадничал только в вашем селе. Побожусь. Вот Ой, пустите, не трясите так! Ой! Отвечать строго будете за меня Помните, что сейчас военное время! Ой! Я же специалист на болоте!.. Не давите так Как вы будете работать без меня, ежели я Ой! Я же не враг, друг!.. И он умоляюще обратился к Тарутиной: Ольга, я покаялся в том, что люблю пожить Так вот, оставьте мне половину, если есть у вас совесть чуть не плача, воскликнул Волдырин. Прошу вас, родная, оставьте мне деньги и отпустите Не отпустите умру от разрыва сердца.
Глаша, дай ему три тысячи, а сорок тысяч спрячь, приказала Ольга и обратилась к Волдырину: А вас, Петр Глебович, мы полегоньку выбросим из вагона.
Боже! Да что вы! Это вы серьезно? Да я попаду под колеса! Ой-ой! взмолился Волдырин и закричал: Караул! Убивают! Оленька, Дашенька, голубоньки, не губите душеньку! Спасите! Караул!
Девушки, ближе ко мне! позвала Ольга и побледнела.
Караул! Убивают! Спасите! вопил Волдырин.
Петр Глебович, вы зря трусите. Поезд идет на горку, тихо, не больше восьми десяти километров. Видите, какая хорошая насыпь, не щебень, а сырой песочек, внизу канавка с водой неглубокая.
Волдырин не успел даже крикнуть, как Ольга и Даша махнули его из двери вагона.
Хорошо! Упал за концы шпал, на мягкое, и даже в канаву не скатился, воскликнула Даша.
Жаль, что не искупался немножко, пожалела Ольга. Девушки, об этом никому ни слова!
Было дело, да умерло! отозвались девушки. Вот только бы Волдырин не разблаговестил.
Петр Глебович? Что вы! Он самый надежный, успокоила Ольга.
Поезд шел медленно, по-черепашьи поднимался на крутой уклон, вагоны трещали, скрипели, буфера лязгали и булькали, как бы переливали воду.
Соня и Варя прикрыли дверь. Огарок свечи догорал. Мутный свет колебался на лицах девушек. Двигались по стенам и потолку причудливые, невероятных форм тени.
Поезд приближался к Шатуре.