Его кидало из стороны в сторону, но он крепился, цеплялся руками за изгороди палисадников, а там, где их не было, падал на четвереньки, и полз, поднимался и опять падал. Так он прополз несколько домов, остановился у крыльца какой-то избы, забрался на него и, держась за перила, привалился к стене, чтобы отдышаться.
Услыхав чье-то бессвязное бормотание, пожилая женщина вышла на крыльцо и тут же отпрянула назад, в сенцы, хотела было закрыть на щеколду дверь.
Пустите меня! прохрипел Волдырин. Я человек. Человек я Пустите!
Петр Глебович, войдя в избу, опустился на табуретку и привалился к стене. В его голове билась одна мысль: «Женили, женили! Как же это так?» Женщина сходила в сени, принесла охапку соломы, расстелила ее на полу. Он ткнулся носом в холодную, пахнущую навозом солому и захрапел. Она постояла над ним, покачала головой и пошла за перегородку.
Мама, кого это ты впустила?
Какого-то человека, дюже пьяного. Спи, доченька, ночи еще много.
А он, пьяный-то, ничего?
А что он сделает нам? Разве только помрет от винища-то?.. Да не сдохнет: пьяницы как кошки.
* * *
Мама, да ведь ты впустила Волдырина, вербовщика с болота, бросив взгляд на спящего мужчину, сказала шепотом Глаша. Неужели он вчера был так пьян, что не держался на ногах?
Разве не видишь? Так вывалялся в грязи, что даже глядеть противно, тихо ответила женщина, и ее бледное лицо стало озабоченным. Проснется, попросит опохмелиться, а у нас ни капельки.
Опохмелиться? Пусть идет к Протасовым Глаша бросила взгляд на Волдырина, который тихо и отрывисто храпел, и сердито повторила: Опохмелиться! За кого ты, мама, считаешь меня? Чтобы я ему водку искала. Нет, я не способна на это!
Тише! Что ты! Разве можно так, испуганно шепнула женщина. Он может услыхать
А пусть! рассмеялась Глаша. Запросит он у тебя, мама, опохмелиться, так ты покрепче чапельником опохмели его, чтоб у него, негодяя, лысина зазвенела Да, да! Чтобы он надолго запомнил, как ходить по избам и с таких, как ты, «подарочки» собирать. В наше село за годы Советской власти, как я помню, еще не приезжал из Шатуры такой человек, как этот
Тише! Он ворочается
Ему эти «подарочки» в печенку войдут! гневно сказала девушка.
Мать махнула рукой и замолчала. Вернувшись к печке, она нагребла в совок жару и высыпала его в трубу самовара у подтопка. Скоро самовар весело зашумел.
Волдырин открыл глаза, тупо уставился ими и что-то прохрипел. Вербовщик сел, заметил, что спал на соломе одетым и в сапогах.
«А где же калоши, шапка?» подумал он.
Калош и шапки не было. Ему стало не по себе. Голова сильно болела, внутри все жгло, точно раскаленным железом.
«Ну и угостил чертов кузнец! Шел к нему за окороком, а потерял калоши и каракулевую шапку».
Петр Глебович стал вспоминать. События вечера ускользали из его памяти, как ящерицы. Иногда ему удавалось поймать хвостик какого-нибудь происшествия, но он тут же обрывался, и Волдырин с пустой головой проваливался в туман.
Воды! прохрипел он.
Чайку, может, выпьете? предложила женщина, высовываясь из-за перегородки. Самовар вот-вот будет готов.
Волдырин затряс головой и повторил еще более настойчиво:
Воды!
Когда Глаша протянула ему стакан воды, он отшатнулся и дико посмотрел на нее. Померещилась Ариша, которая вот так же протянула свой стакан, чтобы чокнуться, и подмигнула
Опомнившись, Петр Глебович жадно проглотил ледяную воду, опустил голову и забормотал:
Черт знает, что за дрянь получилась со мной. Неужели и вправду женили меня на Аришке? Как же это я очутился в ее постели, рядом с нею? Вот этого путешествия на ее перину я никак не припомню. Дьявол, что ли, швырнул меня на нее, когда я был мертвецки пьян?
Он с трудом поднял мутные, покрасневшие глаза на женщин и тут же, заметив на их лицах не то насмешку, не то презрительное сострадание, опустил их.
Вы вчера крепко, знать, выпили? спросила мать и, вздохнув, предложила: Я пошлю девку на село, она достанет водки, и вы опохмелитесь.
Откуда вы знаете, что я подвыпил? резко возразил Волдырин. У меня живот болит. Я вчера поел у начальника пристани свиной тушенки, и вот
Глаша отвернулась от Волдырина и фыркнула в фартук. Петр Глебович гневно посмотрел на нее и забормотал что-то о своем предшественнике Иване Герасимовиче, который развратил девушек села до того, что они чувствуют себя слишком свободно, критикуют его, Волдырина, будущего их начальника, смеются над ним.
Дверь открылась, и в избу вошел круглолицый, светлоглазый, в большой шапке и шубенке мальчик.
Дяденька, это ваши калоши и шапка? Я поднял их. Калоши валялись среди улицы, в самой грязи, а шапка в навозе у крыльца тетки Ульяны.
Мальчик бросил шапку и калоши к его ногам и выбежал из избы. Волдырин молча поднялся. Ноги были тяжелые и подгибались под ним. Он все же надел калоши, шапку и, не глядя на женщину, лбом открыл дверь. Выйдя на улицу, он остановился, передохнул и медленно, стараясь не качаться, направился в конец села.
День начинался пасмурно; небо было затянуто мглистыми облаками, временами моросил мелкий дождь. Дул ветер, и от Оки несло холодной сыростью. На березках за избами, в садах кричали грачи у черных гнезд. Волдырин, ковыляя по улице, ничего не замечал вокруг. Подойдя к маленькой избушке, он вскинул глаза на дверь сенец. «Зайду», решил он и открыл дверь.
Идет вербовщик. Легок на помине, поправив белый платок на голове, предупредила маленькая женщина и черными глазками взглянула на дочь, сидевшую на сундуке. Пьян, как
И пусть себе идет, безразличным тоном ответила девушка, поблескивая вязальными спицами.
Вербовщик вошел в избу, поздоровался. Женщина низко поклонилась ему, приняла из его рук шапку и полупальто, повесила и обратилась к дочери:
Валя, почисть в сенцах.
Девушка положила вязанье на сундук, взяла щетку с полки и вышла. Волдырин подобрел, ему понравилась женщина, ее почтительная встреча. Он сел на коник и зевнул, разглядывая белые стены, большие фотографии.
Я сейчас самоварчик поставлю и яичницу сделаю, Медок у меня имеется проговорила женщина. Курочки у меня исправно несутся. Ежели желаете, так и петушка зарежу.
Не надо, сказал Волдырин, не надо ни яичницы, ни курятины. Медку я у тебя, пожалуй, возьму баночку. А сейчас, ежели есть сметана, так поставь. Я, признаться, хе-хе, очень уважаю этот продукт.
Как не быть сметаны? отозвалась женщина и, спустившись под пол, достала оттуда горшок со сметаной и поставила его на стол.
Хлеб убери. Тарелка тоже не нужна мне.
Взяв ложку, Волдырин подвинул ближе к себе горшок, наклонился над ним и стал есть.
Сметана, мамаша, хороша, похвалил он и запустил ложку глубже в горшок. Чудесная сметана! Дай бог, хе-хе, здоровья корове! Какой она у тебя масти? Красной? Бурой? От красной, говорят, молоко жирное, сладкое. Чувствую, мамаша, что твоя корова красной масти.
Красной, угадали, Петр Глебович. Что тут угадывать! Это и по сметане видно. Чувствую, мамаша, и масла набрала с кадушечку?
Не совсем, но набрала, отозвалась женщина. Немножко наложу вам, Петр Глебович, уважу хорошего человека, а вы уж мою Валю поставьте на работу, какая полегче.
Будь спокойна, не поднимая лица от горшка, заверил серьезным, обещающим тоном Волдырин, я хозяин на своем поле и все могу. А мед у тебя, позволь спросить, сотами или в жидком виде?
Мед только в жидком, призналась женщина. А вы бы, Петр Глебович, хотели в сотах? Так я обменяю на селе.
Что ты, что ты! Я с удовольствием возьму жидкий. Его можно и в банку и в литровку из-под водки
Вошла Валя. Волдырин мельком взглянул на нее, подумал: «Сухая вобла, непривлекательная». Он вычистил ложкой стенки горшка, вытер платком губы и поднялся. Холодная, густая сметана хорошо легла в утробе, освежила его, и голова как будто меньше стала болеть, да и во рту был приятный, кисловатый привкус, не такой, как был до этого, сухой и противно горький.
Волдырин оделся и, собираясь уходить, бросил выразительный взгляд на женщину. Та поняла его и кинулась вслед за ним в сенцы. Через несколько минут она вручила вербовщику бутылку с медом и махотку с топленым маслом, завернутую в газету. Петр Глебович взял и, не поблагодарив, вышел.
Из-за угла Валиной избы вывернулся дедушка Аким. На нем были дубленая шуба, серые валенки с калошами и шапка-малахай. Он подошел к Волдырину и, опершись на посошок, сказал:
А я вас разыскиваю, Петр Глебович.
Что такое? расставив ноги, чтобы не упасть, спросил Волдырин; от воды, выпитой им на вчерашний спирт, он здорово запьянел, был похож на быка, которого ударили обухом по лбу; у него троилось в глазах.
Очень долго вас, Петр Глебович, разыскивал, а вы, как вижу, сметанку кушали у Даниловны?
Откуда это вы знаете, что я кушал сметану? икая, огрызнулся Волдырин и бросил мутный взгляд на Ольгу и Дашу, вышедших следом за Акимом из переулка.
Из сенец вышли Даниловна и Валя; они задержались на крыльце и прислушались.
Да и как не знать, когда у вас на подбородке сметана, сказал с улыбкой Аким.
Что вы, старик, хотите от меня? махнув рукавом по подбородку, визгливо крикнул Петр Глебович.
Я должен получить от вас, Петр Глебович, за масло и сало, проговорил Аким, не спуская глаз с вербовщика. Вы, вероятно, забыли заплатить. Я вас не виню, так как были выпивши. Старуха моя, да и Маша без денег не велели возвращаться.
У Петра Глебовича как бы отнялся язык, а на глаза ему кто-то набросил серую пелену они ничего не видели перед собой. В виски что-то тупо ударило, отчего загудело в голове. Ноги дрожали.
«Что же это такое?» подумал он.
Петр Глебович приоткрыл глаза. Старик Аким, опершись руками на посошок, стоял против него не моргая. Волдырин перевел взгляд на крыльцо, с которого он так трудно спустился. Увидел Даниловну с дочерью, их улыбки, со страхом отвернулся от них.
«Что им надо от меня? Неужели и они сейчас потребуют деньги? подумал Петр Глебович. Может, это шуточки Ольги и Даши, этих комсомолок?» Он покосился на них.
Черт знает что! выругался он и тупо уставился выпуклыми, покрасневшими глазами на Акима; спросил рывком: Деньги? Какие деньги? Я у тебя ничего не покупал и не собираюсь покупать. Пусти с дороги!
Старик молчал, стоял крепко и грозно перед ним, как скала. Петру Глебовичу от взгляда его стало не по себе. Он опять посмотрел на крыльцо на нем Даниловна и Валя. Они то появлялись, то исчезали. «Что это? Я, знать, на самом деле очень пьян. А все спирт чертова кузнеца! Уж не заболел ли я? испугался вербовщик и, достав платок из кармана, протер глаза. Ольга и Даша тоже, как Даниловна с дочкой, то пропадали, то появлялись. Волдырин остолбенел. Потом заметался и стал бросаться то в одну сторону, то в другую.
«Что это? Откуда тут стены?» Петр Глебович открыл рот, чтобы закричать, позвать на помощь, но не закричал, а только наскочил на старика.
Это сметанка перемешалась со спиртом, вот она и бродит и бродит в вас. Совесть, потерянную вами, ищет и никак не найдет. Медленно пожевав губами, Аким уже строго проговорил: Денежки, денежки гони за масло и сало! Без денежек я не могу явиться домой.
Петр Глебович выпучил глаза старик не улыбался, не улыбались Даниловна и Валя. С крыльца только раздался голос:
И у нас взял махотку масла и литр меду.
«Ты что, старик, прилип ко мне? фыркнул Петр Глебович, мысленно обращаясь к Акиму. Я жениться хочу, вот и усердствую. Хочу дачу соорудить. Постой, постой! Куда пятишься? Хочешь, старик, я тебя, как масло, положу в карман, а то и съем. Ам-ам!»
Аким уже не улыбался. Вместо улыбки на старом, морщинистом лице был испуг.
«Дружок у меня замечательный, исключительный. Прямо черт! Мне он Ох, как далеко мне до него! Я только мечтаю о даче и жене, а он уже дальше дач занесся, своей женушке в этом году три каракулевых манто преподнес А я что? Я ничто Я живу подарочками, выпрашиваю их. Разве из таких подарочков построишь дачу, заманишь ими в нее какую-нибудь кралю на высоких каблучках? Гм у меня, старик, нет никакого дружка. Он был и сплыл. Он надулся, как огромный яркий шар, и лопнул: товарищ Шкирятов пырнул ему в бок. И от дружка даже дырки не осталось».
«А ведь и вы, Петр Глебович, тоже пузырь, ехидно сказал старик. Недолговечный пузырь, дождевой. Фукнете и испаритесь»
Пухлые щеки Петра Глебовича побагровели, на крошечном носу выступил пот. Он сжал кулаки, рванулся и еле устоял на ногах. Шапка съехала на затылок. Старика Акима перед ним не было. Рядом стоял парторг Долгунов.
«Где я? Неужели это я говорил не с Акимом, а с парторгом? Ах, это он моего дружка угробил! Зачем Долгунов приехал сюда?» Волдырин махнул рукою по глазам парторг исчез, как и Аким. Это ужасно удивило Петра Глебовича. «Уж не рехнулся ли я? Не отравил ли меня чертов кузнец своим зельем так, что мне начала представляться всякая мерзость? подумал он с ужасом. Все это мне померещилось спьяну. Ой, ой! Так ведь старик мог опозорить меня и на собрании. Вышел бы, старый черт, на трибуну и потребовал бы денежек».
Петр Глебович побледнел, глаза расширились. Он сунул руки в карманы полупальто, шагнул к девушкам.
А где старик Аким? спросил сипло, с трусливым беспокойством Волдырин.
Вво-она, протянула ласковым голосом Даша. Дедушка Аким давненько прошел. Он и не разговаривал с вами. Вы, Петр Глебович, закрыв глаза и покачиваясь, стояли среди улицы и что-то бормотали, а что мы не знаем, не слушали. Не желая вас тревожить, Петр Глебович, мы любовались разливом реки.
Хе-хе! рассмеялся Волдырин. Прошел, а я вообразил
Потом вы привалились к клену и заснули.
Гм И Долгунов не проходил?
Нет.
Стоя спал? взглянув недоверчиво на девушек, спросил Волдырин и подумал: «Может, старик и денег не требовал с меня, все это только приснилось мне, как в парторг Долгунов? Все это во сне? С перепою? От спирта? А как женил он меня на своей дочке или не женил?»
А мы идем к вам, Петр Глебович, сказала Ольга и сверкнула глазами. К другим девушкам заходите, а к нам и не заглянете. Неужели вы избегаете нас?
Петр Глебович за что-то осерчал на нас, подхватила Даша и наигранно вздохнула. Куда вы теперь направляетесь? Зайдемте к нам. Мы сумеем не хуже других угостить своего начальника. Она насмешливо взглянула на Волдырина.
Петр Глебович, не чувствуя в их словах озорства, подумал: «Да, это не те, что были в Доме колхозника. Зашел бы к вам, кралечки, да вот подарочки мешают. Впрочем, можно и с маслом и с медком», решил вербовщик и улыбнулся.
Я купил кое-что из продовольствия и хотел было занести на квартиру начальника пристани, а потом
Покупка ваша никуда не денется и у нас, сказала Даша. Мы ее положим в чулан, чтобы она не испортилась в тепле, и конечно, весело проведем время.
Девушки подхватили под руки Волдырина и направились к дому Даши.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
К вечеру дождь перестал, тучи скатились с неба и пропали за горизонтом. На стеклах окон засверкали золотистые блики заката. Поверхность Оки стала зеркальной. В наступившей вечерней тишине с реки послышались ритмичные удары лопастей, и через несколько минут продолжительный, многозвучный гудок возвестил жителям села о прибытии первого парохода из Рязани.
Александр Денисович обошел село, передал распоряжение Волдырина девушкам-торфяницам наутро готовиться к отъезду. Почти в каждом доме начались сборы, суетня. Затопили печи, жарили свинину на дорогу, пекли лепешки на сметане и на сале, пироги с капустой, гречневой кашей, с морковью и яйцами.
Я так думаю, говорила Авдошина, что тебе, Соня, надо жить в дружбе с Ольгой. Она тебя в обиду не даст Да и сразу с парторгом познакомься. Скажи ему, что ты комсомолка, отец у тебя коммунист, майор, на фронте. Волдырину, хотя он и начальник, не доверяй. Таких, как Волдырин, много на болоте. Доверишься им погибнешь. Помни это Компаний нехороших избегай. Твоя компания Ольга, Даша, Катя и девушки их бригад. Кто станет обижать к парторгу. Твой отец работал парторгом до войны на торфу, он всегда был другом, отцом девушек, никогда не давал их никому в обиду. Пьяниц, развратников и воров не миловал. Так вот, Соня, запомни все то, что я говорю тебе.
Соня молчала, укладывала платья, белье в кожаный отцовский чемодан. Она слушала мать рассеянно и думала о том, положить ли избранные стихи Блока, два толстых романа Драйзера и книгу рассказов Лескова или оставить дома. «Может, там, на болоте, и читать-то некогда будет, думала она и тут же сама себе возражала: Как это так не будет свободного времени? Будет! И зеркальце возьму, как же без него!»