Правильно сделал, одобрил Сосна и решительно сказал: Задаток беру, к четырем часам мы явимся.
Не надо вам самим ехать, Валерьян Павлович за вами машину пошлет, сказала Оля. Ему от покойного отца «Волга» досталась, а Валерьян Павлович с товарищем приехал, так тот править умеет. Он только просил узнать, сколько всех музыкантов будет. За раз в машину сядут или другой раз ехать?
И это было неожиданностью для Сосны туда и назад на «Волге»!
Тогда передайте, чтоб к трем часам ко мне подъезжали. Все за раз поместимся, не стал раздумывать Сосна.
Он взял задаток, проводил женщин за калитку, вернулся во двор, выпил кружку холодной воды из колонки и отправился к Остапу Браге (бас «цэ», седые запорожские усы, подковой виснущие до самой шеи); так как его, Остапа Брагу, вчера прихватило сердце, потому он на реке не был, к случившейся ссоре отношения не имел и, по мнению Митрофана Сосны, должен был поддержать его план.
Остап Остапович Брага (бас «цэ», запорожские усы до шеи) повел Митрофана Сосну в сарай, где с утра столярничал, поскольку сердце его уже вошло в норму, выслушал Сосну и сказал, что со всем согласен. Тогда они стали прикидывать, кого им взять с собой, и выбрали троих, самых надежных. Остап Брага вспомнил еще, что весовщик топливного склада Лебеда лет десять назад поигрывал на кларнете, и они решили взять и Лебеду. После этого Остап Брага кликнул своего внука Петьку, которого в доме звали Чикой, потому что еще в ползунковом возрасте Петька проявлял повышенный интерес к спичкам, ликующе визжал при вспышке огонька и кричал «чика».
Чика, ступай сюда! громко позвал Остап Брага, не выходя из сарая.
Говори, деда, я слышу! донесся с крыши сарая ломкий басок.
Ты чем сейчас занят? спросил Остап Остапович.
Читаю, последовал сверху ответ.
А что читаешь?
Фантастику!
Фантастик много. Про что именно?
«Туманность Андромеды».
Тогда спустись сюда!
Толь на крыше хрустко зашуршала, и голый, в одних плавках, Петька спрыгнул с крыши и вошел в сарай. И был он похож на черта, выскочившего из трубы, где никогда не трусили сажу.
На речку б шел, басурман, а не на крышу, сказал Петьке Сосна. Сгоришь в головешку. Вон какой обугленный.
Не сгорю, ответил Петька. Я шланг от колонки на крышу забросил и обливаюсь.
Слухай, фантаст, надень штаны и сбегай позови сюда кой-кого. А кого, я тебе на бумажку напишу, сказал внуку Остап Брага, извлекая из столярного ящика растерзанную тетрадку и огрызок карандаша. Кого дома застанешь, пускай сразу идет, бо дело важное.
Петька сдернул с жерди выгоревшие до белизны техасы и стал натягивать их на себя, прыгая то на одной, то на другой ноге.
Остап, а что как мы его на барабан поставим? сказал Остапу Браге Сосна, оценив рост и верткость его внука. И спросил Петьку: Ты на барабане никогда не пробовал?
А чего на нем пробовать? Бей дробь, лишь бы в такт, дернул черным от загара плечом Петька.
Но-но лишь бы в такт! осадил внука Остап Остапович. Потому-то ты все песни на один мотив тянешь, а что за мотив не поймешь. На вот тебе бумажку и бегом! Одна нога тут, другая там.
А ну, Остап, как возьмем мы его с собой? вновь предложил Сосна. Все ж барабанщик будет. Ты в каком классе? спросил он Петьку.
В девятый перешел, ответил тот и спросил: А куда возьмете?
На кудыкину гору, усмехнулся в длиннющие усы Остап Брага. Потом узнаешь. И возьмем, если ни отцу, ни матери не сболтнешь. А так не возьмем.
Зачем, я сболтну? удивился Петька. Разве, деда, у нас с тобой мало от них других секретов?
Тогда беги живо, махнул ему рукой Остап Остапович.
Остап Брага принес из погреба оплетенную бутыль прошлогоднего яблочного вина, и они с Митрофаном Сосной выпили по кружечке. Когда пришли трое «надежных», а за ними и весовщик топливного склада Лебеда, Остап Остапович и им налил по кружечке. Потом «надежным» все объяснили, они все поняли, и Сосна повел их в клуб, чтобы каждому выдать по музыкальному инструменту. Пока еще Сосну от руководства оркестром никто не освобождал, ключей от комнаты, где хранился духовой инструмент, никто не отбирал, а стало быть, он мог распоряжаться этим инструментом по собственному усмотрению.
В половине третьего весь оркестр (пятеро с трубами, Лебеда с кларнетом и Петька с барабаном, но не с тем, каким владел Миша Капка, а с гораздо меньшим) был полностью готов к выезду. Расположившись в саду на травке, музыканты отдыхали в ожидании «Волги» из Вишняков. Оплетенная бутыль, какую Остап Брага перенес из своего сарая в сад Митрофана Сосны, была пуста и наполнить ее было нечем, так как в погребе у Браги подчистую иссякли все прошлогодние запасы.
Митрофан Сосна сидел на траве, скрестив по-турецки ноги, по-турецки посасывал трубку и давал последние наставления.
Смотрите ж, хлопцы, чтоб все было, как договорились, предупреждал он. Мы, трое играем: я, Остап и Лебеда, а вы, значит, того Только ж, смотрите, раздувайте щеки как следует И не забудьте, в каком порядке за гробом пойдем. Мы с Остапом с боков, альт и тенор в середке, Лебеда за нами, а Петька замыкает. И не бойся, Петька, сразу такт лови и пошел Может, еще разок прорепетнем?
Не надо, отмахнулся грузчик маслозавода Ванька Окунь, самый расторопный из троих «надежных». В клубе уже пробовали и получалось. И там получится.
В три часа машины не было. Не было ее и в четверть четвертого. Если бы не внушительный задаток, можно было бы предположить, что бывшие друзья Митрофана Сосны сыграли с ним злую шутку, подослав к нему тех женщин с выдуманной историей про почившего в бозе попа. Но пять красненьких задатка гнали прочь всякие сомнения.
В половине четвертого за воротами загудел клаксон, и музыканты заспешили на улицу. Из голубой «Волги» вылез представительный мужчина в траурной черной рубашке и в черных очках.
Извините за опоздание, любезно сказал он. Заблудился на проселках и пришлось поплутать.
Он снял очки и одним взглядом сосчитал музыкантов.
Семеро и я восьмой?.. Да-а покачал он длинноволосой головой. Ну ничего, как-нибудь доедем. И распахнул все дверцы: Втискивайтесь, товарищи!..
Доехать они доехали. Правда, сидели кто на чем и кто на ком, и сильно намяли друг другу бока и отдавили ноги. К выносу тела из дому опоздали. Покойника уже вынесли для прощания на воздух, и гроб стоял на длинном столе возле цветущих алых георгин. Народу собралось тьма: и во дворе и на улице. Двор в основном заполонили старухи в черном, молчаливые, с неживыми лицами, видимо, прихожанки местной церквушки. Молодые мужчины, женщины, девчата и даже дети толпились на улице за воротами. Этих, должно быть, привело сюда любопытство, вызванное странным завещанием усопшего батюшки. По двору, сплошь усыпанному живыми цветами, похаживал тщедушный старец в черной рясе, с восковым лицом, скорее всего, дьячок этой же церквушки. О чем-то шептался со старухами.
В гробу лежал рослый мужчина, совсем не старый, черноволосый, гладко выбритый, в сером костюме и белой рубашке, и ничто, решительно ничто не указывало на его причастность к церкви. И если бы не божьи старушки во дворе да не дьячок, похаживавший возле гроба и топтавший ногами раскиданные по земле цветы, да не деревянная церквушка с позлащенной маковкой, возвышавшаяся рядом с домом, то в подобное вообще невозможно было бы поверить.
Оля, приходившая утром к Сосне и давшая ему пять красненьких задатка, тоже была здесь. Увидев Сосну, она подошла к нему и сказала:
Вы погуляйте трошки. Сейчас машина от сельсовета придет, тогда, наверное, грать будете А лучше я у Валерьяна Павловича спрошу, как сделать. Почекайте трошки. И ушла в дом, в котором и двери, и окна, и чердак все было настежь распахнуто.
Пока Сосна с Брагой и Петькой стояли и ожидали Олю, подошли задержавшиеся в уличной толпе весовщик Лебеда с кларнетом и Ваня Окунь с трубой. И стали рассказывать им о том, что узнали и услышали. Оказывается, батюшка, давно схоронивший матушку, вел далеко не богочтенную жизнь. Был вертопрах и выпивоха, раскатывал на своей «Волге» по селам, волочился за молодицами, выбирая для этого дальние села, где его не знали и где он выдавал себя то за фельдшера, то за лесничего. У него и там и сям детки растут. Он по месяцу службу не правил, поручал это дело дьячку. И частенько вроде бы хвалился, что вот когда он помрет, тогда-то все и ахнут, а черти в аду так взбесятся, что сами в кипящую смолу попрыгают. Умер же он по собственной дурости. В пятницу приехал откуда-то средь ночи на «Волге» да, видать, был крепко пьян. Из машины не вышел, заснул в ней, а двигатель не выключил. Вот и надышался газом, да так, что утром его мертвым обнаружили.
Дьячок, проходя мимо, зыркнул на них совиными глазками и загундосил:
Какое непотребство свершилось Какое непотребство
С крыльца спустилась Оля, сказала, чтоб они сыграли, но негромко, а потом чтоб зашли в дом. Митрофан Сосна увел своих за цветник с георгинами, подальше от дьячка и божьих старушек, две из которых уже подобрались к самому гробу и, прилипнув к нему, что-то шептали.
Стоя за высокими георгинами, они сыграли похоронный марш. Митрофан Сосна и Остап Брага умело вели свои партии, Петька в лад постукивал на барабане. И хотя весовщик Лебеда пер не туда, а остальные «надежные» только надували щеки, делая вид, что дуют в трубы, все равно получилось хорошо, и некоторые женщины, услышав музыку, сразу начали плакать. Потом люди отхлынули от ворот, пропуская въезжавший во двор грузовик, оплетенный по бортам зеленой хвоей и яркими цветами. Митрофан Сосна сделал знак кончать игру и повел своих музыкантов в дом, как велела Оля.
В доме уже шла уборка. В одной комнате бабы мыли полы, в другой, где полы уже были вымыты, расставляли столы для предстоящих поминок. В третьей, где, видимо, еще не прибирали, выпивали и закусывали несколько мужчин, и какой-то пьяненький мужичок, шмыгая красным птичьим носом, плаксиво говорил другому:
Три завещанья оставил, три завещанья!.. Все предчувствовал, все он предчувствовал Потому одно завещанье в сельсовет сдал. А не сдай в сельсовет, его б дьяк отпевал Вот человек был, вот человек
А другой отвечал:
Не хнычь, подбери слюну. Было б по ком слюну пускать
Вошел тот представительный, в черных очках, что вез их на «Волге».
Угоститесь, товарищи, угоститесь! сразу же сказал он им и стал наливать каждому в стакан водку. Но Петьку обошел: Тебе паренек, нельзя. Тебя я кагорчиком угощу.
Но-но, Чика! строго повел на Петьку глазом Остап Брага. Вон лимонаду выпей!
Они закусили, после чего представительный, в черных очках, налил им еще по полстакана.
Быстро вошла Оля, которая, похоже, сейчас распоряжалась здесь.
Выходите, выходите!.. Будем трогаться, сказала она.
Процессия двинулась со двора и потекла по мощенной булыжником улице, мимо беленьких хат в зеленых садах. Впереди семенили старухи в темных платочках, купленных, видимо, для них в городе бабой Феклой. За ними женщины несли венки. За венками медленно ползла машина с гробом, за машиной шел сын покойного батюшки, Валерьян Павлович, видный мужчина лет тридцати, в меру бледный, с опущенной головой. Рядом с ним находились представительный друг в очках и Оля-соседка. Дальше следовал оркестр, а уж за оркестром остальное.
Еще раз сыграли марш, и опять получилось неплохо. Только один раз, когда весовщик Лебеда сильно попер не туда, Валерьян Павлович оглянулся и внимательно поглядел на музыкантов. Заметив это, Митрофан Сосна заморгал выпученным глазом Лебеде, чтоб тот не портачил и приглушил звук. Лебеда норовисто дернул плечом и мотнул головой, показывая тем самым, что он свое дело знает и нечего его учить.
Кладбище находилось в лесу, который вплотную подступал к селу, и как только вошли в лес, оставив позади булыжник, так над дорогой сразу заклубилась страшенная пылища, поднимаемая медленно ползущим грузовиком и десятками ног. Как раз в это время Митрофана Сосну стало развозить от выпитого и в глазах у него начало все качаться: и дубы, и березы, и люди, и шагавший рядом Ваня Окунь Сосна уже хотел было сказать Окуню, что надо всем им сойти с дороги и двигаться меж деревьями, как сделали тщедушный дьячок и божьи старухи, не желавшие брести по пылюке. Но в это время к нему подошла Оля и сказала:
Дядя, заграйте. А то вы совсем не граете.
Приготовились! сказал своим Митрофан Сосна. Марш Шопена!..
Но никакого марша у них не получилось, потому что Ванька Окунь и другие, кому положено было лишь раздувать щеки и делать вид, что играют, стали дуть изо всех сил в трубы, кто во что горазд, лишь бы выходило громче. Митрофан Сосна со злостью поддал Ваньке локтем в бок и крепко наступил ему на ногу, призывая его опомниться. Окунь сильно пошатнулся, но на ногах устоял, и тут же сам дал под бок Митрофану Сосне и пьяным голосом изрек:
Не мешай! Не хуже тебя играю!..
Валерьян Павлович опять оглянулся и замахал рукой, чтоб они перестали играть.
Перестаньте играть! приказал своим Митрофан Сосна, который, несмотря на клубившуюся пыль и качавшиеся в глазах деревья, все-таки заметил взмах Валерьяна Павловича и сообразил, чего тот хочет.
Но его послушались только Остап Брага да Петька. Остальные продолжали с остервенением дуть в трубы.
Не надо грать! подбежала к ним Оля. Валерьян Павлович не хочет, чтоб вы больше грали!
Прочь! крикнул ей, оторвав от мундштука мокрые губы, Ванька Окунь, весь красный от усердного дутья, и хотел было двинуть Олю трубой.
Но в эту самую секунду с Митрофаном Сосной случилось что-то непонятное.
А-а-а!.. диким голосом вскричал Митрофан Сосна, вскидывая над собой свою трубу-баритон, и опустил ее прямехонько на голову Ваньки Окуня.
А-а-а!.. пронзительно взвыл он снова, опять вздымая вверх трубу и собираясь опустить ее на голову весовщика Лебеды. Но в Лебеду не попал, а только вышиб у него из рук кларнет.
За мной!.. вскричал он после этого и бросился со своей трубой в лес, сметая с пути насмерть перепуганных божьих старух, которые подняли страшенный визг.
За ним в лес кинулся Остап Брага, волоча на спине свою огромную трубу бас «цэ», и Петька с барабаном.
Митюха, не бросай меня!.. тоже диким голосом закричал Сосне Остап Брага. Митю-юха!..
Деда, не беги!.. кричал Остапу Браге внук Петька. У тебя сердце лопнет!.. Деда, тебе нельзя бегать!..
Чика, Чика!.. кричал внуку Остап Брага. Не бросай меня!.. У меня в голове все крутится!..
А трое «надежных» вместе с весовщиком Лебедой остались на дороге и пытались уже играть что-то веселое, похожее не то на полечку, не то на краковяк, а в общем-то ни на что не похожее. Пока представительный друг Валерьяна Павловича да тщедушный дьячок не прогнали их с дороги и не велели убираться вон.
Поздно ночью Митрофан Сосна с Остапом Брагой и Петькой добрались до города, изрядно поплутав в лесу и хорошенько изодрав о сучья свою парадную одежду. Петьку немедленно послали узнать, вернулись ли остальные и цел ли инструмент.
Только б инструмент вернуть!.. Только б инструмент Ведь все на мне числится, чуть не плакал от горя Митрофан Сосна.
К счастью, «надежные» хоть в чем-то, да оправдали себя: Петька приволок три трубы и кларнет, правда, без мундштука. Сами «надежные» в этот час уже отсыпались по домам.
Вот ироды, ах, ироды! сокрушался Митрофан Сосна. Да они нас специально напоили! Ей-богу, специально!.. Никогда с попами дел не имел и иметь не буду! клялся он.
Опасаясь, что Валерьян Павлович и его представительный друг явятся к нему учинять скандал и требовать назад задаток, который еще перед выездом в Вишняки был честно поделен между музыкантами, Митрофан Сосна скрылся в дальнее село к двоюродному брату и отсиживался там целых две недели.
А в день, когда вернулся, к нему заявились кто б вы думали? Заявился к нему Миша Капка вместе с Ерофеем Мельником.
Ну, изверг-мучитель, про духовную особу мы всё знаем. Папа римский тебе не простит! сказал ему Миша Капка. Так что давай лучше мириться, чтоб никаких последствий. А мы в своем нехорошем поведенье раскаиваемся.
Давайте мириться, я не против! обрадовался Митрофан Сосна. И трижды облобызался с Мишей Капкой, а затем трижды с Ерофеем Мельником.
И они помирились. Теперь в нашем городке оркестр играет в прежнем составе:
1. Митрофан Сосна руководитель, баритон, ореховая лысина, ноги колесом, на подбородке торчит бородавка с седым волоском, как мыс Доброй Надежды торчит на оконечности Африки.
2. Остап Брага бас «цэ», запорожские усы до самой шеи.
3. Григорий Пархоменко 2-й альт, шея в три складки, слова произносит лишь в крайнем случае.
4. Ерофей Мельник кларнетист, смоляной чуб, сестра Маня-Мери в Нью-Йорке.
5. Нестер Козодуб 1-й тенор, козлиная бородка, зеленые веснушки, оставленные дробью.