Я бы предпочел наоборот.
На другой день, едва они расположились под тем же каштаном, к ним подошел Игорь Козин.
О гонительница любви и каждой бочки затычка! обрушился он на Манюшку. Не сомневаюсьэто твой змеиный язык и твои ядовитые наветы отвратили от меня сердце моей дамы сердца. Мы разлучены, и я горько оплакиваю разлуку. Кто заплатит за мои бриллиантовые слезы?
За бриллиантовыевот разве что Барон, если его состояние за долги не перешло еще к Разуваеву и Колупаеву. Я могу только свой пирожок за ужином пожертвовать.
Годится Принимайте, о высокородные, в свою артель несчастного, насильственно разлученного со своей
Слушай, катись-ка ты!.. не выдержав, рявкнул Трош отнюдь не светским тоном. Не мешай работать широким массам баронов и княгинь!
Не гоните меня, о лучшие представители презренной голубой крови! переменил тон Игорь. Поверьте, вместе с дамой сердца готовиться к экзаменам упаси аллах. Чуть сосредоточишься на художественных особенностях «Мертвых душ», а тутраз! контакт, зажигание и полет. Смотришь в книгу, а видишь ручку, щечку, ушко, плечико, завиток Так что отказываюсь, о сиятельная, от пирожка в уплату за мои бриллиантовые слезы. Зубы мои готовы грызть гранит науки.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯВ летний лагерь. Первая ночь в палатке. Подружка и ее сердечные дела
После экзаменов вторая и третья роты (теперь они стали первой и второй) уезжали в летний лагерь. Но не в полном составе. В городе оставалась большая группа спортсменовготовиться к республиканским соревнованиям. В их числе был и Захаров. Он приехал на вокзал проводить товарищей, подошел к ребятам из четвертого взвода, толпившимся на перроне, стал прощально пожимать руки. Увидев Манюшку, вытащил ее из толпы за рукав, скороговоркой пояснив:
Надо передать своему заму комиссарскую власть, должен секретно молвить золотое слово.
Они медленно пошли вдоль вагонов.
Ну-с, товарищ римский полководец Марий, не поминай лихом. Постараюсь заскочить в лагерь денька на два. Надеюсь, встретите с оркестром.
Даже и не сумлевайтесь, Анатолий Иванович, почтительно наклонила голову Манюшка.
Паровоз просвистел отправление.
Ну, давай лапу.
А где ж ваше золотое слово, секретно сказанное, товарищ комиссар?
Вагоны дернулись и медленно поплыли мимо.
Вздохните иногда по оставленным друзьям, а уж мы Голос его дрогнул. Эх, жисть наша поломатая! Ладно, беги. Толик ласково провел ладонью по рукаву ее гимнастерки и подтолкнул к поезду.
В вагоне было жарко и весело. Согласно и мощно лилась песня:
В дорогу далекую,
В небо высокое
К звездам наш полет.
Манюшка стояла у открытого окна и смотрела на пробегающие мимо городские кварталы пролеты моста заводские трубы проплывающие сады, поля села на горизонте
Юность веет страстным ветром мая,
На борьбу зовет и манит вдаль,
произнес рядом знакомый голос.
Она задумчиво покивала головой. Сердце было переполнено. Грусть от расставания с городом, прощание с Толиком, сила и объединяющий лад песни, которую пели товарищи, широкий заоконный мир, залитый солнцем, голубизной, зеленью, все это слилось воедино в торжественную, пронзительно радостную и печальную, зовущую в дальние дали музыку. Вася коротко и точно выразил ее стихами. Он умел этотонкие и неопределенные чувства воплотить в одной-двух поэтических строках любимых поэтов, а иногда и собственного сочинения.
Совсем другой воздух за городом, а? сказал Матвиенко. Чистый, пахучий
Помолчи, пожалуйста, попросила Манюшка.
Вася обиделся и отошел. Она этого даже не заметила. Ей не хотелось расставаться с тем огромным и волнующим, что заполнило душу. Как будто кто-то подсказал ей, что вот если сейчас запомнить, запечатлеть и удержать в памяти и сердце этот мимолетный образ своего существования, то он останется в ней навсегда.
Высадились в Новомосковске. С песней пересекли его и вышли на проселок. Устоявшаяся густая темнота поглотила колонну.
Увеличить дистанцию, идти обычным шагом! раздался голос капитана Тугорукова.
Через полчаса рота свернула налево и, вытягиваясь гуськом, вступила на полевую тропинку.
Рожь колосилась, и такой нежно-щемящий запах защекотал ноздри, что руки невольно потянулись к колосьям, гладили их, ласково пропускали сквозь пальцы. Сзади раздался возмущенный голос:
Зачем ето портишь посев? И деловитое объяснение:Ты собьешь с колоска пыльцуот него уже зерен не жди.
Тот, к кому были обращены слова, очевидно, возразилчерез небольшой промежуток времени снова раздался поучающий голос Евстигнеева:
Если бы ты один был, тогда конечно. А тут вон какая шарага. Каждый испортит по колоскуи то какой убыток!
Ладно, больше не буду, хозяйственная твоя душа!
По цепи тихо и задушевно, не заглушая шума колосьев, плыл неторопливый говор.
После села Павловка пошли берегом речки. Над нею полусонно, точно баюкая, шептали кусты. Тянуло свежестью и покоем. Иногда доносились тихие всплески. Оказавшийся рядом Мотко сообщил Манюшке, что до лагеря от села километра три с гаком. Когда через некоторое время уставшая Манюшка спросила, где же лагерь, три километра, по ее прикидке, они уже прошли, он со смешком ответил:
А теперь гак остався. Украинский же гак, як видомо, имеет два значения. Минимальное равняется основной величине, в данном случае трем километрам. А максимальное стремится до безмежности. Отаке-то.
От реки дорога повернула вправо и повела роту через лес. Запахло смолой, озоном (видно, недавно перепал дождик), струились еще какие-то терпкие и сладкие ароматы.
До чего же хорошо кругом! вдруг рявкнул знакомый бас.
Тише! Гермис ударился в лирику!
Дорога вынырнула из лесочка, и впереди смутно забелели ряды палаток, проступили контуры каких-то строений.
Эх и поспим! потягиваясь и зевая, мечтательно воскликнул Мотко. Зараз як ткнусь носом у подушку, так и вмру до самого обеду.
В лагере роту построили, и начальник лагсбора майор Кудрин объявил:
Палатки внутри не оборудованы, поэтому спать придется на подручных средствах: шинель под голову, шинель под бок, шинелью укрыться.
Да и шинелей же нет, пробормотал рядом Матвиенко.
Подъем по распорядкув шесть ноль-ноль.
Так зараз уже около трех! простонал Мотко.
Не ныть! Солдат есть солдат. Все! Размещайте роту, товарищ капитан.
Манюшке повезло: ее поселили в нормально оборудованную палатку, где жили женщиныобслуживающий персонал. Они прибыли сюда несколько дней назад, вместе со второй ротой, и уже успели обжиться.
Манюшка как прикоснулась щекой к прохладной подушке, так и не шелохнулась до самого подъема. Да и спать, показалось ей, не дали нисколечкоедва закрыла глаза, сразу раздался сигнал и закричал дневальный. В голосе его почудилась ей злорадная нотка.
Снаружи послышался какой-то невнятный шумок, потом команду дневального подхватили голоса младших командиров, и через считанные секунды все перекрыл натренированный баритон старшины Мигаля:
Первая рота, строиться на зарядку! Форматрусы!
Ах, как же не хочется вставать! Голова как из железа и подушка притягивает ее, как магнит. И глаза никак не открываются. В голове царапаются обрывки каких-то мыслей Все-таки пора вставать. Надо рывком сбросить одеяло!.. И кажется, одеяло уже сброшено, она уже бежит по росной траве Но нет, это во сне Господи, еще хотя бы минутку!.. Становится в строй, делает зарядку Во сне, во сне!.. Может, опоздать? Ну, можно же разок!..
А тут еще женщиныдвое из них тоже встали, готовить завтрак, видя, как мучается Манюшка, начали уговаривать ее:
Да поспи ты чуток, за один-то раз не развалится твоя дисциплина.
Ишь, вон как тебя корежит, будто лихоманка. Не бойся, сюда командиры твои не сунутся.
Да что, в самом деле, один-то разок можно сачкануть! Но имелось у Манюшки словечкоталисман не талисман, заклинание не заклинание В общем, в детстве, когда погиб Велик, она договорилась сама с собой: пусть его имя отныне будет для нее как приказ «Делай, как надо», и если она хоть раз не выполнит его, это будет равносильно предательству. И сейчас, борясь с искушением, чтобы поднять себя с постели, она сказала одно только слово: «Велик».
Тоненько подскуливая, как пришибленный щенок, кряхтя и вздыхая, сползла с постели, спотыкаясь на каждом шагу, выбралась из палатки и поплелась на линейку.
Рота уже построилась, и старшина собирался подать последнюю команду. Увидев Манюшку, он закричал:
А ну-ка бегом в строй! Ишь прогуливается, а ее жди!
И Манюшку будто подхватила какая-то сила, упругая и равнодушная, как ветер, поставила в строй, бегом погнала за два километра к речке, там заставила делать зарядку, купаться в холодноватой еще воде и бежать назад. И частица этой силы незаметно перелилась в нее, быстро погнала воздух и кровь в теле, очистила легкие, сердце и голову, и вот уже она готова хоть землю копать, хоть камни таскать. И Манюшка снисходительно улыбнулась, вспомнив свои недавние муки при подъеме.
Ну, почалось, поспешая на утренний осмотр, сказал Мотко с неопределенным смешкомто ли осуждающим, то ли одобрительным. Теперь тильки держись.
День был расписан по минутам. После утреннего осмотраурок, потом завтрак, еще пять уроков, купанье, обед. Остальное время отводилось на часовой отдых, самоподготовку, спорт и культмассовую работу. Собственно говоря, трудовое напряжение спадало с окончанием последнего урока. После обеда только самоподготовка была обязательным делом, спортивные же соревнования, игры, выпуск боевых листков и стенгазет, репетиции художественной самодеятельностиполудобровольные мероприятия, в которых участвовали не все ребята. Так что всегда можно было выкроить часок-другой для тихой и теплой Самары и окрестных перелесков. После ужина, если не крутили фильм, опять же можно было «сачковать на природе». В двадцать три ноль-ноль раздавались протяжный убаюкивающий сигнал трубача «спа-ать, спа-ать» и задушевный голос дневального под грибком: «Отбой».
Жила Манюшка вместе с поварихами тетей Тосей и Анной Григорьевной, секретарем начальника лагсбора Зиной и зубным техником Викой. Все, конечно, знали ее историю. Поварихи, женщины детные, в возрасте (тете Тосе было тридцать пять, Анне Григорьевневсе сорок) почему-то жалели Манюшку, удивлялись ее выбору и в меру осуждали: «Баба есть баба и нечего ей в мужицкое дело лезть, сейчас не война».
Зина, двадцатипятилетняя девушка, не потерявшая еще надежды завести семью и преувеличивавшая, по мнению Манюшки, значение этой проблемы в жизни, очень одобряла ее выбор профессии: «Легко будет замуж выйти, кругом мужчины, искать не надо, только выбрать сумей».
Вика же, хоть и была на три года старше Манюшки, смотрела тем не менее на нее как на более опытного в жизни человека. Вначале она все ахала: как это может Манюшка одна быть среди ребят почти круглые сутки, ведь это ж только от их шуточек и намеков можно помереть со стыда. Через недельку Вика уже так привязалась к новой подруге, что каждую свободную минуту старалась провести с нею, откровенничала до того, что Манюшке, незнакомой с такими человеческими отношениями и не привыкшей к душевным излияниям, даже становилось неудобно, совестно, и она торопилась замять разговор.
Однажды Вика призналась, что влюблена в одного спеца.
Я знаю этого дурака в клеточку? нарочито грубо осведомилась Манюшка, чтобы сразу отбить у Вики охоту откровенничать на эту тему.
Ой, Маша, как ты Все-таки портит тебя мужское окружение
Глупости! Я сама кого хочешь испорчу И зови меня, пожалуйста, как все, Марием.
Хорошо, это даже красивее и больше тебе идет Мы с ним познакомились у меня в кабинете. Я ему левый верхний второй удаляла. Можно было бы еще полечить его, но он: «Нет, выдирайте, я от него и так натерпелся». С тех пор мы и не говорили больше ни разу, но я видела его каждый день. Спущусь иногда на третий этаж, когда переменка, стану у окна и жду, когда пройдет. И здесь вижу Мы должны встретитьсяу него развивается кариес на правом нижнем четвертом. Рано или поздно все равно придет ко мне, только вот когда это будет Вика вздохнула.
Они сидели на скамеечке у входа в палатку. В лагере было тихо, но в темноте просматривалось интенсивное движение на линейках, слышался приглушенный говор.
Так этот типчто, из нашей роты? заинтересовалась Манюшка.
И даже из вашего четвертого взвода. Голос у Вики стал совсем печальным. Его фамилия Трош Александр Саша.
Манюшка даже присвистнула.
Барон! Так, так Ты давай поосторожней с нимон такой юбочник, не приведи господь! Хоть и нехорошо товарища закладывать, но тут уж я по дружбе обязана предотвратить дурное дело.
Да какое дурное дело? вдруг заволновалась Вика. Ну, какое дурное? Эх, а я хотела тебя попросить посодействовать как-нибудь.
Ну, нет! Чтобы я, своими руками, подсунула тебя этому великосветскому развратнику? За кого ты меня принимаешь?
Да ты просто намекни ему Ну, как в песне: «Что одна дивчина думает о нем». И все. Как он прореагирует? Сделаешь, Марий? Я тебя очень прошу, умоляю Она обняла Манюшку и прижалась щекой к ее щеке.
Да ну тебя! Манюшка отстранилась и приосанилась. Вопрос не простой. Тут надо все обмозговать и взвесить.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯМанюшка распекает Архимеда. Еще один сеанс воспитания
День догорал. Солнце неохотно катилось к закату. Манюшка сидела на чурбаке возле палатки, поставленной для дежурного по пляжу на высоком берегу Самары. Внизу, на песчаной косе, было пустынно. Недвижная речка словно дремала под сенью густого ивняка, лишь временами налетавший ветерок рябил ее гладкие воды и тихонько покачивал привязанный к мостику «малый флот» спецшколы. Далеко вверх по течению виднелась лодка с людьми, оттуда доносились обрывки песен, смех, девичьи вскрики: резвилась какая-то молодая компаниято ли из Павловки, то ли приезжие Эти звуки, вполне земные, рассеивались в воздухе, приглушались шумом леса, шепотом листвы на кустах, шелестом трав и казались нездешними, долетевшими из каких-то далеких пределов.
И Манюшке сделалось так, будто она, голодная, холодная, оборванная, ежесекундно ожидающая налета карателей и смерти, вдруг невесть как очутилась в этом райском уголкекрасивом, теплом, сытном и безопасном. Ей не верилось, что она здесь, мир казался иллюзией. И в то же время она вполне доверяла своим органам чувств. Это был один из тех немногих моментов, когда Манюшка всем существом, нутром ощутила себя освобожденной от минувшей войны и счастливой.
Ну, давай, Доманова кхе, кхе принимать дежурство буду, раздалось за спиной. Матвиенко подошел неслышно и незаметно.
Удивленная таким суховатым обращением, Манюшка пожала плечами:
Вон лодки. Все пять у причала. Палатка вот она, в целости. Спасательные круги, тумбочка, лампа, матрас и подушкав палатке. Свои простыни сняла и приготовила к эвакуации, а твои, гляжу, при тебе. Так что проверь, если хочешь, наличие имущества и отпусти меня с миром. Есть хочу. Уже, небось, все порубали?
Вася присел рядом.
Кхе, кхе Я принес сюда твой ужин, отвернувшись, чтобы скрыть виноватое выражение лица, сообщил он. Развернув одеяло, извлек на свет божий котелок с чаем, крышку котелка с пшенкой, хлеб и ложку.
А зачем? удивилась она. Я могла бы и в столовке.
Ну, разговор есть если ты не против, конечно.
Конечно, не против. Но почему такой угрюмый взгляд и обиженный тон? Что стряслось? Манюшка, не мешкая, принялась работать ложкой. По стойке «смирно» выслушал воспитательную лекцию Бирона?
Из Матвиенко дипломат был, как из «кукурузника» истребитель ЯК-12. С языка у него срывалось одно, а глаза и голос говорили совсем другое.
Я хотел, честно говоря, утешить Ну, понимаю, в разлуке тяжело, но ведь без разлук и встреч бы не было радостных.
У Манюшки от изумления распахнулся рот и застыл в форме недоумевающего колечка. Вася продолжал:
Да ты не делай квадратные глазазнаешь ведь, о чем речь. Все видели, как вы нежно прощались с Захаровым.
Ты меня убиваешь, честное слово.
А что, скажешь, неправда? А когда я подошел, отмахнулась, как от мухи Он засмеялся хрипловато, с деланной бесшабашностью. Да я что, ладно А Толик парень на пять с плюсом
Балда ты, сказала Манюшка, дохлебывая чай из котелка. Если тебе говорить больше не о чем, то я пойду.