Ну-ка ты, быстро, сзади Бирон! Он отпихнул его в спецовскую гущу. Поставил на ноги Манюшку, сочувственно посоветовал:
Беги умойся. Только ротному не попадись на глаза.
Завтрак, уроки, обед прошли в каком-то лихорадочном предгрозовом ожидании. А после обеда, в час личного времени, четвертый взвод собрался в палатке третьего отделения.
Ну, что будем делать, хлопцы? спросил Ростик.
Спецы не любили обращаться к начальству за разрешением своих конфликтов. Жалобы и доносы на товарищей считались преступлением. Предпочитали судить, выносить приговоры и исполнять их сами. И когда Мотко под одобрительный шумок вынес резолюцию:
Выгнать его до бисовой мамы, никто на него не цыкнул.
Ты что ето начальник школы? Захотели выгнал?
Это не вопрос, махнул рукой Славичевский. Доложим, что избил младшего командира при исполнении, подопрем своим ходатайством
«Только этого Дантеса бы и видели», подхватил Матвиенко. Выгнатьи нечего дискутировать. Ведь Марий кхе, кхе не просто младший командирона ну, ясно же Если у этого подонка поднялась рука на девушку, то как же он может быть офицером?
Да что там, даже и толковать нечего! Давай, Роня, докладывай Биронуи дело с концом. Пусть он сперва научится товарищей уважать, а потом уж в авиацию.
Ну, дело ясное, что дело темное, подытожил Славичевский. Что скажешь ты, герой не нашего взвода?
Комора поднял злое бледное лицо и глянул исподлобья на Манюшку, сидевшую рядом с Ростиком.
Я же ее предупреждал: не лезь! Полезла. Думаете, с цветочками? Вон как отделала! Он быстро расстегнул ремень, задрал гимнастерку и показал обработанную Манюшкой спину. Но я не обижаюсь, наоборот, я таких уважаю, кто умеет за себя постоять. А что она баба и все такоеоб этом и в голову не пришло. Просто унтер, выслуживаетсяя и дал сдачи Ну, ладно, готов извиниться как перед девушкой Я вас прошу, ребята Он покраснел и опустил глаза, полыхнувшие каким-то непонятным огнем. Я с детства мечтаю летать
Наступила тишина. Потом Игорь Козин сказал:
Давайте без глупостей, правоверные. Выгнать легко
Что ж, простим ему? И подлость? Славичевский хмыкнул. Хорошо. Только я переведу его в твое отделениепусть он завтра начистит рыло тебе. Как, хлопцы, решим?
Ему ответил нестройный гул, в котором уже не слышалось того единодушия, что проявилось вначале. «Мечтаю летать» было сильным аргументом.
Хорошо, сказал Славичевский, пусть решает Марий. За нею последнее слово.
Манюшка чувствовала себя неуютно. Ей не нравилась роль жертвы, коробило, что вспомнили о ее принадлежности к женскому полу. Кроме того, ненависть к Коморе за полдня поубавилась, да и повинился ведь перед ней и перед всеми, чего еще?
Доносчикупервый кнут, сказала она. Поэтому не пойдем к Бате. Лучше как-нибудь на досуге заедем этому она кивнула в сторону Коморы, пару раз в ухо.
Быть по сему! директивно хлопнул себя по коленке Славичевский.
Оглядываясь на ребят, Манюшка заметила: что-то порывался сказать Сурдинсуетился, тянул к Славичевскому шею, но наткнувшись на тяжелый предупреждающий взгляд Коморы, притих, сконфуженно моргая маленькими черными глазками.
А як нащет у вухо пару разив? демонстрируя увесистый кулак, спросил Мотко.
Ну, Марий же сказала: как-нибудь на досуге.
Не беспокойтесь, пане атамане, честь княгини будет отомщена.
И пока не отомщена, аллах не допустит меня в священную Мекку и я не смогу стать святым ханжой экскюз ми, ходжой. А я так хочу, что мне каждую ночь снится высокий колпак с белой повязкой.
Все это не было трепом. В ту же ночь Коморе устроили «темную»: загнув салазки, жестоко отходили ремнями.
Для профилактики двое навалились на Калинника. Сообразив, в чем дело, тот сообщил:
Зря стараетесь, господа гвардейцы: я с приговором согласный и заступаться не собирался. Девчат мы не бьем.
Во время экзекуции Комора молчал, будто это не его били. Лишь когда ребята расползлись по своим матрасам, он, тяжело дыша, сказал:
Будем считать, что мы квиты, четвертый взвод.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯМарш-бросок
К вечеру небо затянули мутноватые облака. Они быстро темнели. Под ветром, налетевшим с севера, тревожно зашептались, а потом зашумели деревья в лагере. Не успели провести вечернюю поверкухлынул дождь. Все сыпанули по палаткам. Манюшка забежала к своим «гаврикам». Думала переждать, но судя по ровному монотонному ритму падающей воды и по обложным тучам, конца ливню не предвиделось. Бежать к себе далековатовымокнешь до нитки, а сушиться негде.
Придется прикорнуть у вас, сказала она. Дайте-ка свободный матрас, я вот тут у входа определюсь. Кто рядом? Очеретян? Вэк отсюда в общий строй.
Пришлось Очеретяну эвакуироваться. Впрочем, чувствовалось, что и он, и остальные ребята обрадованы ее присутствиемнепривычная все-таки ситуация. И смущеныни ругнуться, ни соленый анекдот рассказать. Хотя при ней, бывало, и рассказывали, но то днем, в классе или там на плацу, а тут совсем другое дело. Тут они всеми фибрами ощущали присутствие женщины.
Дождь безостановочно и сильно барабанил по натянутому брезенту. Вдруг мощный порыв ветра сорвал с крючков плохо, видно, второпях пристегнутое полотнище, закрывавшее вход, в палатку ворвался ветер, разбрызгивая по всем углам дождевую пыль.
Задраить люк, скомандовала Манюшка, не рискуя, однако, высунуть голову из-под одеяла.
Есть задраить люк! с готовностью откликнулись в разных углах два голоса, полузадушенные толстой байкой.
Но выползать из-под одеяла никто не спешил. В палатке гулял мокрый ветер, снаружи об нее громко ударялись потоки воды. Хлопало полотнище входа. Казалось, палатка вот-вот рухнет или поднимется на воздух.
Не выдержала душа хозяйственного Евстигнеева. Он вылез из-под одеяла и, издавая зябкие тоскливые вздохи, добрался до входа и закрыл его. Нырнув снова в постель, Женечка разразился бранью в адрес своих товарищейтрусов и лодырей, нисколько не болеющих за общество. Но желчная речь его беззвучно исчезала в складках материи, в шуме ветра и дождя. Слышалось только: бу-бу-бу!
Не трать энергии, все одно словами не согреешься, снисходительно посоветовал ему лежащий рядом Мотко. И вдруг вскочил. Ратуйте, люди добрые, потопаю!
«Ратувать» никто не собирался. Мотко сгреб свои вещички и зашагал «по трупам», подыскивая место для ночлега. Пошастав по палатке, кинул матрас рядом с Манюшкой, смущенно сказал:
Ничего не попишешь, командир, придется рядом с тобою положить бидну головоньку. Бильше нема где. Укладываясь, поворчал:Падлюки, не моглы як слид натягнуты палатку. Що за народпока не закапает над головою, никто пальцем не ворухне, щоб зробыты, як слид
Над нами пока что еще не капает, под общий смех ответил Калинник. А ты вот чуть не потонул и то пальцем не шевельнул, чтобы сделать «як слид» Господин комотд, держи ухо востро: хохол хитрыйвдруг среди ночи скажет, что на него капает, и полезет к тебе от дождя прятаться.
Пусть лезет, если не жалко «бидну головоньку»: у меня тут рядом, в тумбочке, учебные гранаты.
Наконец все угрелись, угомонились, да и водопад на улице вроде начал стихать. Засыпая, Манюшка слышала тревожное покашливание Васи Матвиенко, как будто он порывался и не решался что-то сказать.
«Тоже, небось, подмокать начал и перелечь бедолаге некуда смутно подумала она. Но он такой: покашляет, покашляет и смирится».
Манюшка уже спала, а ухо все еще фиксировало звуковую обстановку. Постепенно исчезли барабанная дробь дождя и шум ветра, шелест деревьев, сонное дыхание внутри палатки. Потом в недрах полнейшей немоты народилось какое-то шевеление, выросшее в негромкий ропот, потом в приглушенный говор, в громкий разговор, и вдруг запелазачастила труба, и громко, требовательно закричали дневальные:
Подъем! Тревога!
Мгновенно проснувшись, она несколько секунд лежала, втайне надеясь, что это просто приснилось. Но неприятное властное слово голосом Славичевского снова ворвалось в палатку вместе с шумом, гомоном, топотом. Тогда Манюшка отбросила одеяло и, натягивая гимнастерку, тоже заорала хриплым спросонья голосом:
Отделение, подъем! Тревога!
Ей не было видно в темноте, но по звукам она угадывала, что делается в палатке.
Отделение, поторапливайся! кричала Манюшка, зашнуровывая ботинки.
Куда спешить? Добро бы на свадьбу тотчас откликнулся Вася Матвиенко.
Как будто поздоровались втайне от всех.
Она была уже готова, а остальные все еще одевалисьэто можно было определить по торопливым фразам и перебранке:
Куда ты тычешь? Не видишьето моя голова? Конечно, не вижу: на фига она мне сдалась, твоя башка дурная? Видчепысь, це мои штаны! А ты что, как сова, в темноте разглядел? Чья гимнастерка? Надевай, потом разберемся! А ботинки-то, братцы, под дождяру попали
«Ага, обуваются», определила Манюшка и повторила донесшуюся снаружи команду командира Славичевского:
Выходи строиться!
Потерпи, господин комотд. Это мой ботинокдаже в темноте блестит. А твои ж вечно нечищеные. Я вот тебе рыло начищу. Но, но!
На линейках уже строились роты. Было зябко и моросно. Холодная дождевая пыль проникала во все поры одежды. Деревья в безветренном, пропитанном влагой воздухе стояли недвижные, уныло опустив тяжелые волглые ветви. Майор Кудрин смотрел на часы, присвечивая себе электрофонариком. Командиры обходили палатки, торопя замешкавшихся.
Командиры рот, ко мне! крикнул начальник лагсбора высоким, чистым и звонким голосом, так не созвучным этой мрачной глухой и сырой ночи.
Отдав короткие распоряжения, майор повернулся и быстрым шагом двинулся к арке, на которой желтым пунктиром мигали электролампочки.
Рота, за мной! Капитан Тугоруков поспешил за Кудриным.
Ускоренным шагом шли по липкой полевой дороге, то засасывающей подошвы ботинок, тона пригоркахбудто отталкивающей их, и тогда они скользили, разъезжаясь в разные стороны. Строй сломался, но все же взводы не смешивались, держались кучно. Манюшка двигалась вслед за Трошем, стараясь извлекать уроки из его движения: обходила места, где он «тонул» и ступала в его след там, где он шагал устойчиво. Рядом с нею шли Калинник и Мотко, а сзади, точно подстраховывая, Вася. Впрочем, может, это его обычная тактика Она давно заметила: стоило кому-нибудь подойти к ней, как Матвиенко удалялся. Манюшка чувствовала себя бодрой и сильной и, гордая собой, приятно размышляла о том, что неизвестно еще, кого придется подстраховывать. И кому.
Через несколько километров дорога спустилась в низину, поросшую кустарником. Здесь уже выбирать бугорки и другие тверди не приходилосьих не было. Ботинки утопали в густом черноземном тесте, приходилось с силой выдирать их. При этом получался громкий поцелуйный звук. Мотко не преминул обратить внимание на это волнующее сходство:
Зацилуе до смерти нас клятая дорога, и сглотнет.
Его не поддержалина этом тяжелом отрезке было не до трепа. У Манюшки уже ныла поясница и болели икры ног. Когда выкарабкались, наконец, на луг, зафыркали, как кони, резко затопали по твердой затравеневшей земле, сбивая с обуви вязкие ошметки чернозема.
Рассвело. Манюшка окинула взглядом растянувшуюся роту и первое, что бросилось ей в глаза и запечатлелосьподтянутая фигура майора Кудрина в потемневшем, прилипшем к телу обмундировании. Он по-прежнему шел впереди, в том же темпе, что был задан им себе еще там, в лагере, с первых шагов. Голова слегка откинута, туловище прямое, ноги переставляются привычно и легко, как будто сами собой, и кажется: под ними стелется гладкий, вымытый дождем асфальт. Следом за комбатом, держась уставной дистанции, слегка переваливаясь с ноги на ногу, шагал капитан Тугоруков. Их никто не обогнал, возле них даже близко никого не было: авангард роты поотстал метров на двадцать, не меньше.
«Форсят, почему-то неприязненно подумала Манюшка и тут же отругала себя. Ну, допустим, и форсят, так есть же чем! Закалочка еще та! А тебе завидно, вот и топыришь губу А Бирон-то, Бирон! Майорпонятно: он всегда, как рядовой Иванов с плаката, побрит и подтянут, и кроме того, еще спортсмен и вообще франт. Бирон жемешковатый, щеки ввалилисьбольной, наверно, чем-то, да и годиков ему уже за сорок где-нибудьстарикашка! Но вот поди ж ты!.. Тебе же пятнадцать, ты в расцвете сил и здоровья не занимать, а тащишься в хвосте»
Увы, так оно и было. Манюшка еще раз окинула взглядом роту и с удивлением обнаружила, что она из второго эшелона переместилась в арьергард. Ни Бирона впереди, ни Калинника и Мотко рядом уже не быловокруг плелись одни малотренированные слабаки из всех взводов. Только Вася Матвиенко остался из первоначального окружения. Он шел почти рядомвсего на полшага сзади, как адъютант, и эту дистанцию старательно сохранял.
Манюшка хотела мобилизоваться и сделать рывок вперед, но из этого ничего не вышлоноги отказывались повиноваться, каждый шаг давался с трудом, и стоило лишь сделать небольшое усилие, как перехватывало дыхание и начиналось жжение в груди.
В просвете меж расступившихся облаков показалось солнце. И все вдруг увидели знакомые окопы огневого городка.
С другой стороны к лагерю подходим, сказал Вася. Ничего себе крюк загнули! А я смотрювроде бы знакомая местность, а где мыпонять не могу Ходу осталось пустяккилометра полтора-два Знаешь что, Марий? Возьми-ка ты меня под руку.
Иди-ка ты вперед, сквозь зубы и сквозь слезы бессилия ответила Манюшка. Чего ты тут со мной плетешься? Забыл, что время засекать будут, кто за сколько пришел? Это в парке под ручку гуляют! Да и то другие, не я
Ну, обопрись на плечо. Я вижу, что ты ну растерла ногу.
Чего уж там! Просто слабаком оказалась, сла-ба-ком. Не выдержала. Я сейчас отойду в сторонку и сяду вон на тот валун.
Нельзя, Марий. Вторая рота нагоняет. Ты что, хочешь продемонстрироваться перед ними, а?
Да нет, усмехнулась Манюшка. Этого мне и в самом деле не хочется. Ладно уж, бери на буксир!..
Она уцепилась обеими руками за его руку. Силенки, оказывается, у Васьки еще былишаги даже ускорил, хотя Манюшка почти висела на нем, едва успевая переставлять ноги.
Ничего, ничего, ничего, бормотал Вася успокаивающе и, как ей показалось, растроганно. С кем не бывает По такой сырости ноги стеретьраз плюнуть.
Вскоре они увидели быстро идущего им навстречу Калинника.
Что случилось, господин комотд? издалека закричал он. Надеюсь, рана не смертельная?.. Ну, цепляйся еще за меня и подгинай ноги, подойдя и подавая Манюшке кренделем руку, продолжал он. Конечно, хорошо бы Троша в парумы с ним по росту одинаковые, сподручнее было бы Но Барон вылез в первый ряд и боится лавров лишиться. Говорю ему: мол, командир ранен, надо помочь. Ничего, говорит, княгиня у нас двужильная, сама справится.
Ну и правильно, еле выдавила Манюшка пересохшим ртом. У нее все горело внутри, нестерпимо хотелось пить, как будто она и впрямь была ранена. Четвертый взвод тоже должен быть в первых рядах.
Она не хотела, чтобы ее несли на руках, но Калинник резонно объяснил: вести ее будет тяжелее, и времени это займет гораздо больше. Пришлось подогнуть ноги, и ребята, подхватив Манюшку под руки, бодро и довольно быстро зашагали вперед.
Рекордыэто прекрасно, сказал Калинник, но есть хорошая солдатская заповедь: сам пропадай, а товарища выручай.
Манюшке неприятно было говорить об этом, и она промолчала. Молчал и Вася. С приходом Калинника он опять замкнулся в себе; можно было подумать, что раздосадован неожиданной помощью.
У входа в лагерь Манюшка попросила отпустить ееона отдохнула и последние метры могла пройти сама. На финиш они явились все-таки не последними.
Усталый, забрызганный грязью батальон был выстроен на передней линейке. Майор Кудрин, успевший уже почиститься, подтянутый и свежий, как огурчик, вышел на середину строя и оглядел его, двигая скулами.
Приготовься кричать: служу Советскому Союзу! толкнул Вася Манюшку.
Она досадливо дернула плечом: ей было не до шуток.
Прошедшая ночь показала, обратился майор к строю, что боевая готовность у насна троечку с минусом. По тревоге поднимались долго, ни в один норматив не уложились. Правда, марш-бросок совершили сносно. Можно сказать, физически подготовлены вы неплохо. Но общее впечатление неважное.