Только чур не смеяться, ладно, Марий? Для меня это больше, чем серьезно.
Что такое? Манюшка подняла к нему встревоженное лицо. Ты решил плюнуть на академию? Или вызвал на дуэль Барона? Или потерял единственный рубль? Слушай, не дави так руку, а то из нее масло закапает.
Гермис слегка ослабил тиски.
Ладно, издевайся. Все вы тут только на одно и способныосмеять товарища. А дело такое, что В общем, Марий, мы с тобой всегда были откровенны и всегда говорили без всяких там намеков и иносказаний. Вот и сейчас давай так же. Скажи честночто, если б я признался тебе кое в чем что бы ты ответила?
Вот интересно: призываешь говорить без намеков, а сам такого тумана напустил Я ведь тоже могу так: если ты признаешься мне кое в чем, я тебе и отвечу кое-что.
Володя насупил свои широкие сросшиеся брови.
Да, действительно Не так-то это просто, оказывается Ну, да что! Скажи, что бы ты
Опять! Манюшка глянула на него с насмешливым прищуром. Ты можешь прямо? Влюбился, что ли, в кого-нибудь и хочешь, чтобы я посодействовала знакомству? Это можно: я сводня со стажем и опытом. Так говори, кто она.
Онаэто ты! выпалил Гермис и отвернул лицо, словно подставил щеку: на, бей.
У Манюшки глаза от изумления сами собой вытаращились, а кожа загорелась от смущения и удовольствия.
Ну, это ты уж стараясь не выдать себя, громко сказала она. Зачем это?
Может, и незачем, пожал плечами Гермис, да что поделаешьлюбовь зла.
Манюшку это задело: подумаешь, невольник любви! Она что, такая уродина, что ее можно полюбить только по этой пословице, а не саму по себе?
Нет, Володя, с притворной ласковостью мстительно произнесла она. Спасибо, что обратил внимание, но у меня ведь есть мальчик, мы с ним встречаемся, и тут уж ничего не поделаешь
Спина партнера под Манюшкиными пальцами стала прямой и твердой.
Кто такой?
Какая тебе разница?
«Прости, прощай! закругляясь, рыдал лирический тенор. Может, я тебя люблю по-прежнему, но я прежних слов не нахожу»
В молчании дотанцевав, Гермис отвел Манюшку на прежнее месток окну в район «Камчатки». Не глядя на нее, кивнул и отошел. Манюшка сбегала на второй этаж, ополоснула холодной водой пылающее лицо, а когда вернулась, сразу у двери была подхвачена Васей Матвиенко и вовлечена в круг танцующих. И снова это было танго («Счастье мое я нашел в нашей дружбе с тобой»).
Ты сегодня имеешь кхе, кхе головокружительный успех, заметил Архимед не без ехидства. Тур следует за туром.
Что удивительногоя ведь одна тут среди вас. На вечерах небось все шарахаетесь от меня к штатским девчонкам.
Кроме меня. Но ты не замечала.
Опять разговор налаживался потечь по пробитому уже нынче руслу. У Манюшки снова запылали щеки, хотя ожидать любовного объяснения еще и от Архимеда было по меньшей мере смешно.
Ну, ты не в счет, сказала Манюшка. Ты, можно сказать, моя задушевная подружка.
Ничего себе, пробормотал Вася.
Да, да: с тобойобо всем. Секретов нет.
Но ведь не расскажешь, про что говорила с Толиком, Вовкой Гермисом, поймал ее на слове Матвиенко.
Почему? Пожалуйста: объяснялись в любви.
Как это? Ты им обоим объяснялась?
Я-a? За кого ты меня держишь, Архимедушка?
Наступило молчание. Вася, видимо, усмирял свое душевное волнение.
«Все для тебя, начал он подпевать патефонному солисту, и любовь, и мечты мои» Значит, выслушав два объяснения, в третьем ты уже не нуждаешься?
Да уж, сыта. А что, еще кто-то хотел?
Еще кто-то. Выслушаешь?
Вы что, вина нанюхались сегодня все?.. Пойдем-ка к столу, поглядим, может, еще крошки не смели в ладонь.
Вася порывался продолжить разговор, думая, что она не поняла, кто именно хочет излить ей свои горячие чувства, но Манюшка ничего не хотела слушать. Она за рукав подтащила его к столу, усадила на стул, потом, пошастав среди остатков пиршества, раздобыла несколько кружков колбасы, ломтик сыру, полбанки кильки в томате, две скибочки хлеба. Все это свалила в тарелку с остатками винегрета и поставила ее перед Матвиенко.
Рубай, сказала она и подала личный пример.
«Примитивно все-таки устроен хомо сапиенс, жуя, уныло философствовал Архимед. После неудачного объяснения кусок не должен бы лезть в горло, а я работаю челюстями, аж за ушами трещит. Да и она, покосился на Манюшку, выслушав пламенные излиянияцелых три! вся трепетать должна от пяток до макушкинет, мечет винегрет, как будто три дня не ела».
Дома, раздеваясь перед сном, Манюшка в задумчивости не без гордости процитировала:
«Досталась я в один и тот же день лукавому, архангелу и богу»
От этих слов даже в полусне испуганно ойкнула целомудренная Марийка.
Подбежав к ней, Манюшка чмокнула ее, сонную, в распылавшуюся щеку и торжественно заявила:
Сегодня самый счастливый вечер в моей жизни! Поняла, подружка?
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯДрузья встречаются вновь. Эпопея Желанова. «А вы почему не в комсомоле, голубчик?»
От буйного рева и воплей в спецшколе дрожали стены: каждый взвод приветствовал своих возвращающихся отпускников. Много ли времени прошло, как рассталиськаких-нибудь две недели, а радостного шума накопилось как будто за двухлетнюю разлуку. Четвертый взвод занял позиции у двух окон напротив своего класса. Каждого вновь прибывшего встречали, кроме приветственного воя, обязательным вопросом:
Ранения есть?
Почти все, кто ездил домой на зимние каникулы, вернулись обмороженными. Зима в этом году лютовала страшно, будто мстя за мягкость своих сестер-предшественниц.
Вот из-за угла от лестницы показалась высокая плотная фигура Грицка Мотко. Навстречу ему ринулся согласный дикий рев полутора десятка глоток. Когда Мотко приблизился, его начали охлопывать со всех сторон, ощупывать, обталкивать. Грицко сиял каждой черточкой своего задубевшего на морозах чешуйчатого лика.
Ранения есть?
А як же! Обыдва вуха. И он продемонстрировал облупившиеся розовые уши, блестевшие от вазелина.
О многострадальный сын мой, начал было Игорь, простирая к нему руки и дрожа голосом.
Но тут рядом с Мотко будто из-под земли вырос командир роты.
Тих, тих, тих, перекатывая во рту конфетку и щелкая пальцами, осадил он неумеренные восторги по поводу его появления. Ну, как дела, Мотко? Как отдыхалось?
Все заулыбались в предвкушении очередной «камеди». Дело в том, что с первого же знакомства капитан обратил особое внимание на бунтаря-одиночку из четвертого взвода (так окрестил Грицка Лесин).
И было за что. Два с лишним года тому назад Тугоруков, оформившись на работу в спецшколу, пришел утром пораньше, чтобы обвыкнуться, включиться в ее распорядок не торопясь, исподволь. Мотко стоял на посту. Он заступил дорогу незнакомому капитану, но не успел даже рот открытьТугоруков напустился на него:
Вы как стоите?.. Тих, тих, тих Вы часовой или колхозный сторож?
Мотко холодно оглядел его с ног до головы и рявкнул:
Геть отсюда, технарь, тут летчики!
Капитан пытался «качать права», но Мотко, не слушая, грудью вытеснил его за дверь. Узнав в тот же день, что «технарь» отныне командир их роты, Грицко озадаченно почесал в затылке и горестно вздохнул:
Ну, теперь держись, бедолага.
Он не ошибся. С тех пор стоило ему попасть на глаза Тугорукову, тот начинал тщательно осматривать его, отыскивая недостатки в экипировке, припоминать проступки, которые Мотко успел совершить со времени их последней встречи.
Бунтарь-одиночка не мог, конечно, безропотно сносить такое исключительное внимание к своей особе, и тогда капитан начал приглашать его к себе в кабинет на просветительские лекции. Мотко выскакивал оттуда потный и вконец обессиленный.
Хоч бы поругал, что ли, недоуменно пожимал он плечами. Ни, говорит себе и говорит. Целый час рассказывает, а ты стой и слухай. Зараз мы с ним до Кибальчича добрались.
Поскольку избежать встреч с командиром роты было невозможно, Мотко попытался не давать повода для придирок: не вступал в пререкания, довел почти до идеального состояния свой внешний вид. Но у капитана уже, видно, стало родом недуга воспитывать бунтаря-одиночкуедва завидя его, он улыбался во весь свой белозубый рот, как давнему другу, и, радостно щелкая пальцами, спрашивал:
Ну, как дела, Мотко? Может, зайдете ко мне после уроков?
Перед каникулами на уроке строевой подготовки Мотко после команды «смирно» мотнул головой, укладывая на место рассыпавшиеся волосы. Капитан был тут как тут.
Вам, Мотко, явно мешает ваша пышная шевелюра. А то, что мешает солдату в несении службы, должно быть устранено. Сегодня же постригитесь!
Добре, пидстрижусь, пытался торговаться Мотко.
Нет, нет, я приказал не подстричься, а постричься. Наголо, наголо.
Это была катастрофа: через день отпуск, а где же это видано заявиться домой, к родителям, землякам и землячкамособенно! с голой башкой, как новобранец?
Какие маневры пришлось ему произвести, какие рогатки обойти, сколько умственных и душевных сил потратить, чтобы сохранить шевелюру, об этом знают только он сам и еще двадцать человек из четвертого взвода, которые ее спасали.
Но вот день расплаты наступил. Капитан и Мотко улыбнулись друг другу. Командир роты защелкал пальцами, и Мотко защелкал пальцами, как в гипнотическом трансе.
Вот мы и встретились, сказал Тугоруков. После обеда пострижетесь и зайдете ко мне.
Мотко закряхтел.
Историю авиации мы с вами прошли, напомнил он.
Кажется, вы ее плохо усвоили. Начнем снова с Никиты Лупатина. Уверен, что вы не помните такого.
Як же, Никита Лупатин в царюванне Ивана Грозного построил крыла и хотив подняться в небо. «За содружество с нечистой силой» ему отрубили голову, а крыла спалылы.
Так, так, так. Ну что ж, в таком случае, думаю, настало время познакомить вас с высшей математикой.
На голове у Мотко привстала обреченная шевелюра.
Кое-кто из обмороженных для пробы побежал в санчастьа вдруг удастся вырвать освобождение от занятий и посачковать еще хоть парочку деньков. И поначалу фельдшер Сухой, добрая душа, не желавший к тому же обижать поклонников своего баритона, щедрой рукой начал сыпать благодеяния. Ряды бойцов во взводах заметно поредели, чего нельзя было сказать о рядах едоков в столовой. Успеваемость падала.
Вмешался командир батальона майор Кудрин. Он появился перед первой ротой, когда она построилась на обед.
Обмороженные, выйти из строя!
Вперед шагнули человек тридцать, не меньше.
Вон сколько вас, убогих, сказал майор весело. И это все освобожденные от занятий? А, товарищ капитан?
Часть больных на постельном режиме, товарищ майор.
Вот как. У вас что? ткнул он пальцем в грудь правофлангового в шеренге обмороженных.
Уши отморожены, товарищ майор.
Старшина, запишите фамилию. У вас?
Нос, товарищ майор.
Становитесь в строй. У вас?
После его опроса перед строем роты остались только спецы с обмороженными ушами.
Внимание! Все освобождения отменяются! Спецшкольникам с обмороженными ушами объявляю по два наряда вне очереди! В строю болящих послышался ропот. Тихо! У всех у вас имеются шапки-ушанки. У-шан-ки! Они потому так и называются, что у них есть уши. Почему не отвернули? Пофорсить хотелось? За красоту придется расплачиваться Товарищ капитан, обойдите вместе с фельдшером больных на дому. Всех ходячихв строй.
Он четко повернулся и ушелподтянутый, стройный, «строгий, но справедливый».
После обхода, предписанного командиром батальона, больных остались единицы. В четвертом взводеодин, Вася Желанов. Захаров, Манюшка и Трош пошли его проведать.
Ваську они нашли в постели, читающим книгу. Лицо его было сплошь забинтовано, оставлена только щелка для глаз. Николай Ковалев, который жил вместе с Васей в тесной полуподвальной комнатке, посмеиваясь, рассказал:
С ним теперь спать страшно стало. Нынче ночью просыпаюсьрядом со мной привидение. Хотел закричать, так голос пропал со страху. Нырнул под одеялону, все, думаю. Вспомнил, что от привидения не спрячешься и не убежишьопять со страхутык его пальцем! А оно как саданет меня кулаком! Аж дыханье заткнулось.
У Ковалева весело раздувался и без того широкий нос, оживленно светились желтые глаза.
Чтобы пообедать, Вася разбинтовал низ лица. В первый момент Манюшка, глянув, быстро отвела глазатакое нервно-паралитическое зрелище это было: отставшая от тела кожа висела серыми тряпками, а там, где эта ветошь уже опала, оголенно розовела мясная плоть. Было больно смотреть, как Вася ест: каждый глоток давался ему с напряжением, а уж если на подбородок проливалась горячая капля, Манюшка, сжав зубы, сдерживалась, чтобы не застонать вслед за Желановым.
Безмолвно подождав, пока Вася напитается, ребята придвинулись к нему.
Как же это тебя сподобило? поинтересовался Захаров. Угодил в центр антициклона, что ли?
Желанов искривил освежеванные губыбольно было шевелить ими, но рассказывать принялся с охотой: он любил порассуждать, посудачить, и вынужденное многодневное молчание было для него нож острый.
Село моесорок километров от станции. Обычно я выхожу утром и поспеваю к десятичасовому вечернему поезду. Через шесть часов в Днепровске Хотел я восьмого съездить в Никополь.
К Татьяне в педучилище, невинно пояснил Ковалев.
Желанов через бинтовую прорезь полоснул по нему короткой очередью.
Но седьмого вечером такая завируха поднялась, что стало страшно из хаты нос высунуть. Мороз скрипит, снег валит, ветер воет Ну, прямо скажем, такое закрутилось Решил перегодить денекможет, утихнет, думаю. Нет, еще хуже. Вижу, Никополь остается недостижим. Жалко, конечно, но что тут попишешь? Жду утра десятого. Одиннадцатого на занятия и уж тут откладывать некуда. Наступает утро. Вы сами знаете, какой был день десятого января Вообще-то, когда в окно смотрел из хаты, буран казался, скажем так, не таким уж и страшным. Я даже уши не опустил у шапки: через село идти, смеяться станутлетчик, мол, укутался, как ночной сторож. Но как вышел на улицуветер как грохнул мне в грудь, мороз как рванул за уши! Да и людей не видать: в такую погоду хороший хозяин собаку, скажем так, не выгонит со двора. Отошел я сколько-то, догоняет меня мать. «Обождал бы дня два, объяснишь там начальству, неужто оно не поймет?». Начальство-то поймет, говорю, только, скажем так, при чем тут начальство? Я человек военный и если, чуть что, буду не точен, то просто перестану себя уважать В селе было еще ничего, а вот как в поле вышел Ветер, снежная пыль в глаза, дорогу перемело. Согнулся я в три погибели, голову впереди плыву. Сам удивляюсь, как с направления не сбился. Куда ни глянь, ничего не видатьвьюга, да над глазами еще целые куски льда образовались. Попробовал я их отодрать, намертво примерзли Уже и времени счет потерял, стало казаться, что я здесь, среди этой снежной круговерти, испокон веков и как будто я один на Земле. Ох, и страшно стало. А еще больше боялся, что на поезд опоздаю Начало темнеть. Почему-то мне казалось, что иду правильно. Откуда такая уверенность, понятия не имею. Но если б я ее потерял, то, скажем так, не дошел бы Плелся я плелся и вдруг ударился обо что-то головой. Свалилсяи сил нет подняться. Полежал сколько-то, приподнялся, гляжухата. Постучался. В хате одна старушка. Ну, запричитала, конечно, как над покойником, раздела меня. Стала снимать ботинкине снимаются. Помог я ей, кое-как стянули. Глянул на ногиопухли, белые. Ясно, обморозил. Старушка напоила меня горячим лаем, постелила постель. «Ложись, толкует, а я пойду с медпункта фершала приведу». «А сколько до станции?»«Да верст пять будет». «Ну, так я еще успею». Старушка поглядела-поглядела на меня жалостливо и говорит: «Эх, солдатики вы мои! Когда ж это все кончится?» С тем и отпустила. Дала мне валенки, укутала платком, хотя от платка я и отбивался: что, в самом деле, как француз на старой Смоленской дороге Идти стало еще трудней. Лучше бы не заходил в хату. Ноги не слушаются, в глазах темнеет
Вася умолк и долго вхолостую шевелил губами. Потом махнул рукой.
В общем, пришел на станцию часа в четыре утра. Обидно сталозачем торопился? Потом думаю: а товарняк на что? Сел на товарняк и к началу занятий прибыл в школу.
Ну, а что толку? сказал Трош. На занятиях-то вы, виконт, все равно отсутствуете. Так уж лучше б сидели у матери за печкой и не объедали даром государство.
Заткнулся бы ты, барон! Манюшка аж вся передернулась. Большой ты мастер все приводить к знаменателю. Ане все приводится.