В чем дело, Игорек? спросил Захаров. Ты помертвел, как труп.
О, пустяки, стараясь взять обычный легкий тон, откликнулся Игорь. Меня всего лишь маленько вышибли из авиации. Рожденный ползать летать не может
Ну, а все-таки, что вступил Гермис, но Козин его перебил:Ценю ваши искренние намерения помочь, о други. Помните, как мы лихо выполнили роль сводни в конфликте Блондина-брюнета с его Шурочкой? О, незабываемые мгновенья! Но мой случай безнадежен. Легкие не вылечишь ни сочувствием, ни, как тогда, активными интригами. А засим желаю здравствовать.
Ни на кого не глядя, он выбрался из толпы и быстро пошел прочь. Ребята молча переглянулись. Помочь ничем было нельзя и все чувствовали себя виноватыми.
Ну-ка, я невнятно произнесла Манюшка и пошла за Игорем.
Вася Матвиенко разлетелся было за ней, но Захаров придержал его за рукав: не мешай.
Когда Манюшка прибежала в общежитие, Игорь ничком лежал на постели, как был, в обмундировании, свесив обутые ноги. В огромной комнате теснились двадцать кроватей, подавляющее большинство их были пустывторая и третья роты уже отбыли в лагерь.
Увидев Манюшку, Козин скривился.
Слушай, Марий, неужели спецуха за два года вытравила в тебе всякое представление о такте, чуткости? Ты же не мужик! Я сейчас не хочу никого видеть. Зачем ты пришла? Помочь? Не можешь. Утешить? Не нуждаюсь. Не люблю утешителей. Луку вместе клеймилипомнишь, когда проходили «На дне»?
Луку клеймили правильно. Она прошла в комнату и села на пустую кровать напротив Игоря. Но утешение человеку иной раз требуется.
Какое к черту утешение? Мне хребет сломали, пойми! Я уже не человек!
Это неправда. Тебя долбанули по кумполу, и в голове сильно зазвенеловот и все. Звон пройдети ты снова прежний человек.
Чужую беду руками разведу. Интересно, как бы ты чувствовала себя на моем месте?
Так же, как и ты. И ты должен был бы прийти ко мне и сказать: «Послушай, жизнь продолжается. Надо жить. Потому что жизнь важнее и выше всего. Даже авиации».
Слушай, зеленоглазый брат мой, а что же ты все время распиналась в любви к авиации, что без нее тебе жизни нет и прочее Заливала? Пыль пускала в глаза?
Нет. Отними у меня авиацию, я тоже буду мучиться, как ты. Но рук не опущу и друзей взашей не погоню. Буду жить. И работать. Ведь работа наша не только нам нужна, но и не нам. Другим. Вспомни-ка: в войну голодные и холодные, о чем мы мечтали? Разве об авиации? Жить и работать. Это, я думаю, главная мечта человека. И ее никто не может отнять. Кроме смерти. Но об этом же речи нет Знаешь что? Пошли к нам. Подключим Марийку и втроем покумекаем, как быть дальше.
Только этого не хватало! Марийке нужен летчик, а не
Да? Это она тебе говорила?
Это и так ясно. Мы их завлекали своими крапами и клешами, они и любили нас за крапы и клеша.
В таком случае грош цена и вам и вашим подружкам А все-таки попытаемможет, Марийка немного лучше, чем ты о ней думаешь.
Слушай, Марий, после непродолжительного молчания сказал Игорь со злостью. Ты, наверно, забыла, что я боксер. Иди потихоньку с миром. У тебя-то все хорошо будет.
Манюшка встала.
Отдыхай. А вечерком в киношку сбегаем. Заходи за нами. Зайдешь? Зайдешь, понял? Я послезавтра уезжаюнавсегда. И если ты
Ну, ну, старина, проворчал Игорь. Не такой уж горький я пропойца
Когда Манюшка рассказала Марийке обо всем, та пригорюнилась:
Значит, теперь ему нельзя ходить в форме? Яка жалость! Форма у вас красивая. Я, бывало, иду рядом с ним и чувствую себя прямо-таки генеральшей. Но зато теперь-то он наверняка мой будет. Она бросилась Манюшке на шею и, смущенно улыбаясь, жарко прошептала ей в ухо:
Ой, если б ты знала, як я за него замуж хочу!
«Что поделаешь, Игорек, горько подумала Манюшка. Видно, так на роду тебе написанобыть первым сбитым летчиком из четвертого взвода».
Не торопись, сухо сказала она Марийке. Вам обоим еще учиться надо.
Перед распределением Манюшке пришлось выдержать две атаки: сперва Гермис, а потом Захаров убеждали ее, что нельзя упускать возможность поступить в академию. Ведь академияэто академия! Особенно давил Гермис. Каких только доводов не приводил, какие только не сулил перспективы! Манюшка в конце концов взвилась:
Слушай, Володька, чего ты пристал, как банный лист? Целуйся ты сам со своей академией! Мне она даром не нужна.
Я не могут видеть спокойно, как ты делаешь грубейшую и нелепейшую ошибку в своей жизни. Ведь от твоего нынешнего выбора зависит судьба.
Только истребительная авиация! топнула ногой Манюшка.
У Гермиса затосковали глаза, печальными трещинками взялся лоб.
Захаров действовал более тонко.
Давай, Марий, поговорим, как медалист с медалистом. Посоветуемся, куды бедному хрестьянину податься.
Мы же давно решили: только в «стрэбки», напомнила Манюшка.
Но мы ж не знали, что пролезем в медалисты. А коль пролезли, наши обстоятельства меняются. И он под видом «совета» очень хитро и ловко начал уговаривать Манюшку податься в академию. Получив твердый отпор, горестно покачал головой:
Чует мое сердцелокти грызть будем.
На комиссию вызывали по алфавиту. Каждый выходящий, не ожидая вопросов, докладывал однокашникам:
Бомбардировочное.
Ейск, истребительное.
Гермис, выйдя, не сказал ничего, и его не стали спрашивать.
Манюшке, когда она вошла в комнату, где заседала комиссия, задали вопрос:
Конечно, в академию?
Никак нет, хочу в истребительное.
Председатель начал было говорить, что ей как девушке Манюшка вспыхнула и перебила:
Это здесь ни при чем.
Вмешался майор Кудрин:
Переубедить ее невозможно, товарищ полковник. Лучше и не пытайтесь. Она из тех самых, о которых еще Некрасов писал: втемяшится в башку какая блажьколом ее оттудова не вышибешь
Эх, товарищ майор, укоризненно сказала Манюшка, воспитывали меня, воспитывали любить авиацию, а теперь говоритеблажь.
Кудрин покраснел, а полковник рассмеялся:
Скучно вам без нее будет Ну, ладно, в Унзен, в истребительное, поедете?
Так точно!
Захаров, выйдя, сообщил как-то вызывающе, в упор глядя на Манюшку:
Унзен, истребительное.
А Матвиенко произнес те же слова так, словно подчеркнул: конечно же, о чем и спрашивать.
Манюшке надо было съездить еще на Стахановский поселок, и она начала прощаться с ребятами. Матвиенко следовал за нею по пятам. Захаров куда-то исчез. Они подождали его, подождали и пошливремя поджимало. Уже когда вышли во двор, услышали:
Марий! Васька!
Толик стоял на третьем этаже у раскрытого окна.
Ну, до встречи, Марий! Бывай здоров, друже! Архимед, бывай здоров! Не поминайте лихом, братцы! Я все-таки в академию!
Он сцепил в рукопожатии ладони и потряс ими. Друзья ответили ему тем же.
Отойдя десяток шагов, Манюшка вдруг резко остановилась и оглянулась. Как будто что-то толкнуло ее в сердце: простились навсегда! (Предчувствие не обмануло ее: потом пути их никогда больше не сошлись).
Потрясенная, она спускалась вместе с Васей через сквер к проспекту Калинина, на трамвайную остановку. Матвиенко тем временем все пытался завести разговор:
Мне говорят: «Поезжай в академию». Хочу в истребительное. «Ну, тогда в Ейск». Нет, только Унзен. «Да что вам Унзен? Здесь ближе» и еще что-то такое. Я: нет и нет. Не мог же я им сказать, что мы кхе, кхе договорились вместе.
«Что-то я не помню, когда договаривались, мелькнуло в голове у Манюшки. Неужели и Архимед в интриги ударился?»
Ну, давай, Вася, лапу, сказала она, когда вышли к трамваю.
Да я мог бы с тобой Делать все равно нечего.
Нет, знаешь, у меня там дела сугубо личные, так что
На поселке Манюшка пробыла полдня. Николай не отходил от нее ни на шаг, и все пытался улучить момент, чтобы погладить ее руки, обнять.
Ничего, не навечно расстаемся, повторял он. Закончим учебувстретимся. Я к тебе приеду.
Манюшка была тиха и задумчива. Она была счастлива.
А вечером, провожая ее к трамвайной остановке, он будто нечаянно спросил:
Близкие друзья, конечно, с тобой едут?
И по тому, как вдруг напряглось его лицо, как затаился он, ожидая ответа, она поняла, что его давно томил и мучил этот вопрос.
Ну по крайней мере один, честно ответила Манюшка.
Больше Коля не проронил ни слова.
Он мне действительно други не больше, сказала Манюшка. Пиши чаще.
Да что писать, пожал он плечами. У тебя же друг рядышком
Чуть не плача, она пожала ему руку, вошла в вагон и стала на задней площадке. Выглянув, увидела его удаляющуюся фигуру, поникшую, какую-то всю разбитую. Жалость к нему и к себе прошила сердце. Иобида. И кто его знает, что ещемучительно болючее.
По лицу ее текли слезы. «Кто-то из нас набитый дурак, думала она, тихонько всхлипывая. А скорее всегооба».
Примечания
1
Крап, крабтак в авиации и на флоте называли кокарду.
2
«Черная вдова»название типа американских самолетов.