Осторожность, товарищи, в подпольной работеоснова успеха. Мы должны все видеть и все учитывать наперед. И беречь своих людей. А предатели Гусев этот и другие никуда они от нас не денутся, не уйти им от народного суда. Мы покараем их.
Тихон, утихомирившийся было под суровым укором Лялькевича, снова загорелся местью.
Поручите мне, товарищ комиссар!
Ох, горячая голова! Хочешь, чтобы вместо пьяных полицаев поставили здесь зондеркоманду? Кому от этого станет легче? Для чего рисковать?
Никакого риска, Владимир Иванович! Я подстерегу его где-нибудь под городом, как лесничего. Чтоб и не подумали на нашу деревню.
Правда! вдруг поддержал Даник. Разрешите нам стукнуть этого гада. Пускай знает, как швырять детей пить кровь людскую.
Как лесничего, говорите? А много ли это даст сейчас для нашей борьбы? Я хочу, чтоб вы всегда ставили себе этот вопрос. И всегда помнили: мы не убийцы, мысудьи. Мы караем именем народа. И народ должен знать, кто и за что осужден, а главноезнать кем. Каждый выстрел по врагу должен поднимать новых борцов, пополнять наши ряды. Я вам сказал: Гусеву нашей кары не миновать. Но я категорически запрещаю самовольные действия! Предупреждаю, что впредь буду сурово наказывать тех, кто нарушает дисциплину, законы подполья. Имейте это в виду! Ясно?
Ясно, Владимир Иванович, тихо ответил Даник.
Пистолет я у тебя, Тихон, забираю, чтоб ты не натворил глупостей. И на первый раз делаю предупреждение.
Юноша тяжело вздохнул: жалко расставаться с пистолетом, который он нашел на поле боя. Пистолет уже не один раз послужил ему орудием мести.
VIII
Может, всего на одну минуту уснула Саша в ту ночь и сразу увидела сон. Бескрайное, гладкое-гладкое, без холмика, без куста, заснеженное поле. Она вглядывается до боли в глазах в эту белую гладь и вдруг видит: по полю во всем белом ползет человек. Она узнает Петю. Он протягивает к ней руки, просит помочь, кричит что-то. Саша хочет крикнуть в ответ и не можетнет голоса. Она бежит навстречу, но поднимается страшная метель. Саша борется с ветром, выбивается из последних сил и с ужасом замечает, что вьюга относит ее назад, она не приближается к Пете, а отдаляется от него. И он остается один посреди этого страшного поля.
Саша проснулась, обливаясь холодным потом. Сердце стучало так, словно она и в самом деле только что долго боролась с вьюгой.
За окном шумит ветер. Тополя звенят обледенелыми ветками, бьются о стену хаты. По стеклам шуршит сухой снег.
«Это хорошо, что такая ночь», вспомнила она слова Лялькевича и тут же услышала: он не спит, пьет воду у двери, где стояло ведро. Напился и осторожно, без костыля, чтоб не стучать, держась за лавку и стену, стал пробираться к своей кровати.
«Надо ставить ему воду у постели. Как это мы не догадались?»подумала Саша и шепотом окликнула:
Владимир Иванович!
Он не ответил, затаился где-то на полдорогедумал схитрить.
Владимир Иванович, может, вам нездоровится? Вы уже второй раз пьете воду
Нет, Саша, я здоров. Мне просто не спится, и я топаю по хате.
А я заснула.
Вы кричали во сне.
Мне приснился страшный сон. Видела Нетто. Он полз по полю.
Вы думали о ребятах, как они будут ползти, потому вам это и приснилось.
Скрипнула скамейка у столаЛялькевич, должно быть, присел.
Тяжело мне, понимаете, тяжело чувствовать себя беспомощным. Мне хочется я должен быть вместе с ребятами. Они так молоды и неопытны!
На лежанке вздохнула Поля: она тоже не спала.
Дня три назад кузнец, ставший-таки попом, заглянул к Лялькевичу и рассказал:
Иваныч, хлопцы давно целятся на хлебные склады у станции. Немцы до черта награбленного зерна туда навезли. Я долго присматривался и все сдерживал ребятопасно, не очень-то склады загорятся зимой. А теперь есть случай Я сегодня там был, хоронили стрелочника. Видно, чтоб не выставлять лишнего поста, немцы подогнали под самый склад бензоцистерну. Одну «хлопушку» под эту цистернуи все к богу в рай: и бензин и склад! Кстати, барометр надает, ноги гудят. Надо ждать метелицы. Намна руку.
Вот это уже будет залп! Его далеко услышат и увидят, сказал Лялькевич.
Дождались дня, когда пошел снег, и поздно вечером ребята отправились на задание. Пошло пять человек: Анатоль, Даник, Тихон, Павел и Лепя. План операции обсуждали с комиссаром Даник и Тишка. Анатоль не пришел из конспиративных соображений, а новые члены организации не должны знать Лялькевича.
Саша была в курсе всех деталей плана. Станция, расположенная километрах в девяти от их деревни, ей хорошо знакома. И воображение рисовало ей все, что там сейчас происходит, так ярко, как будто она находится рядом с хлопцами. Вот они вышли из лесу и по глубокому снегу обходят поселок. Хорошо, что снег идет и сразу заносит следы. Метрах в трехстах от склада они залегли в кустах на берегу ручья. Проверяют оружие. Дальше ползут троеАнатоль, Тишка и Даник. Они в белых балахонах, сшитых ею, Сашей, из накрахмаленных, пропахших нафталином простынь, которые готовила еще их покойная мать в приданое дочкам. У наваленных штабелями бревен, что высятся по эту сторону железнодорожного пути, как раз против склада, остается Анатоль, вооруженный немецким автоматом: в случае чего он должен прикрывать отход. Дальше ползут двоеДаник и Тишка. Самое трудноеперебраться через пути. Но они перебираются. И вот уже притаились за углом склада, ждут, когда к ним приблизится немец, которого они должны «снять». Вот немец уже лежит на снегу. Хлопцы подкладывают под бензоцистерну мину и уже не ползут, а бегут обратно
Саша понимает, что ни к чему ей представлять все это уже который раз за ночь. Если все хорошо, склады давно горят, а хлопцы возвращаются домой. Лучше заснуть, чтоб не волноваться.
И вдруг тихий стук в окно со двора. Это он, Даник. Стук такой тревожный и такой нетерпеливый, что у Саши отчаянно забилось сердце: беда! Она мигом соскочила с печи. Так же быстро вскочили Поля и Лялькевич.
Даник ввалился белым призраком, задыхающийся, будто от самой станции бежал не останавливаясь.
Что случилось? спросил комиссар, схватив Даника за руки, едва тот ступил на порог.
Т-ти-шку р-ран-и-ли, едва выговорил он и, заикаясь, глотая слова, стал рассказывать:Мы как по плану и-под-п-ползли А часового нет Лежимнету Стоимничего не слыхать Подложили минуи б-бегом А он, видать, спал, зараза, в затишке. Нам н-не надо было бежать. Мыдураки. Он услышал, как мы побежали проснулся. Заметил, должно быть, следы иракету Тут и началось: и от моста и от станции. Из пулеметов как ударили Мы до штабелей уже добежали, где Толя оставался, и тут Тишка охнул и упал Мы его в лес унесли. А дальше что нам делать, Владимир Иванович? Помрет Тишка всхлипнул Даник.
Лялькевич ласково обнял его за плечи.
Без паники, друг мой. Будем спасать Тишку. Сделаем все, чтоб его спасти.
А склад горит, Владимир Иванович, уже бодрее заговорил Даник. Мы только за поселок вышли, а оно как бухнет, как шуганет! И сейчас еще горит! С просеки видно.
Куда его ранило? спросила Саша, сразу поняв, что ей надо скорее туда бежать.
Так же, как в те времена, когда она работала фельдшером и когда ее ночью вызывали к больному, она на ощупь собирала одежду, на ходу вспоминая, где что лежит.
Лялькевич зажег лампадку.
Правильно. Захватите все, что у нас есть, сказал он, увидев, как быстро она собирается.
Саша командовала немногословно, тихо, но решительно, четко, как хороший хирург во время операции:
Поля! Молоков бутылку! И воды! Достаньте вату, у вас под матрацем. Это Лялькевичу. Даник! На печурке шприц! Да поворачивайтесь быстрей! Боже мой, какие копуши!..
Лялькевич тоже начал одеваться.
А вы куда? спросила Саша.
Як Старику. Надо, чтоб он утром поехал на лошади. У попа найдется какой-нибудь повод. Он заберет Тихона и отвезет за реку, в Рудню. Туда придет из отряда врач, сделает операцию.
Не надо вам ходить! тихо, но твердо сказала Саша. Нельзя!
Лялькевича удивил и обрадовал этот ее властный тон. Молчаливая в последнее время, как бы несколько инертная и равнодушная, она в напряженную, ответственную минуту вдруг обрела душевные силы, мудрость и осторожность. Он это понял и не стал возражать. «Но кто известит кузнеца?» Он подумалона ответила:
Мы сами ему скажем! Все равно надо идти в обход, по Однобочке. Не пойдем же мы мимо школы, где полицаи. Даник забежит и скажет.
Ладно! согласился Лялькевич, снимая кожух, и обратился к ДаникуСкажешь Алексею Софроновичупусть завезет в Рудню, к старосте Мирону. Это наш человек
Саша была уже у двери, быстрая, стремительная, она не хотела терять ни одной минуты. Лялькевич пожелал:
Счастливо вам
Она остановилась, словно что-то забыла. Потом так же стремительно вернулась, вскочила на лежанку и поцеловала на печи дочку. Соскочив на пол, погасила лампадку. На фойе окна Лялькевич увидел, как растерянная, взволнованная Поля крестит вслед брата и сестру.
На дворе разгулялась метель. Только отворили дверь, в глаза сыпануло сухим снегом. Ветер звенел ветвями обледеневших деревьев, завывал и свистел в щелях забора, в дырявой крыше хлева. Где-то по соседству надоедливо и противно скрипели ворота. За шоссе глухо гудел бор. С детства Саша любила слушать шум близкого леса, в стенном Заполье она скучала по нему, но сейчас, в глухую военную ночь, шум этот казался ей тяжким стоном. Где-то там, в лесной чаще, лежит раненый боец, товарищ по борьбе. Скорее к нему!
У калитки Даник схватил ее за плечи.
Куда ты?
Она не поняла.
Идти по улице? Да ты что?! Знаешь ведь, как тревожно спят теперь люди. Кто-нибудь увидит. Идем огородами. На, и он протянул ей белую скатерть, которую неведомо когда успел захватить, прикройся!
Ветер бил в лицо, срывал скатерть, надувая ее, как парус. Ноги глубоко проваливались в снег, и Саша спотыкалась, падала, переползала сугробы у ограды на четвереньках, не чувствуя, как снег набивается в рукава. Она задыхалась; сердце распирало грудь, и удары его, лихорадочно частые, болезненные, она чувствовала во всем теле, в висках, в шее, в руках.
Даник останавливался, поджидая ее, и умоляюще повторял:
Скорей, Саша, скорей!
Она не в состоянии была и слова вымолвить в ответ. Ее охватывал страх, что она не дойдет и не сможет помочь Тишке. Почему она такая слабая, бессильная? Вон Даник ходит всю ночь: шел до станции, полз к складу, нес но снегу раненого товарища, бежал домойи теперь идет без натуги, снег и ветер ему нипочем! Неужто он сильнее ее? Нет, она тоже дойдет! Доползет! Она должна спасти Тишку. Не нужно думать о своей слабости! Нужно думать только о нем, о Тишке.
«Хорошо ли закрыт чемоданчик? Не открылся бы, не рассыпались бы медикаменты! Сказать Данику, чтоб осторожней нес. Она нащупала под ватником бутылку с молоком. Что это? Ветер утих?»
Подняла голову и увидела черную степу дома.
Подожди здесь, сказал Даник, отдавая ей чемоданчик, о котором она только что тревожилась. Я забегу к Старику.
Саша укрылась в затишке, перевела дыханье. Сердце начало биться ровнее, и она, успокаиваясь, подумала: «Хорошо, что немцы и полицаи уничтожили собак; до войны, бывало, огородами не пройдешь». И еще мелькнула мысль, что Даник напрасно укутал ее в скатерть: снег надает сверху, вздымается ветром снизу, и в снежной замети не видать соседней хаты, не то что человека. Деревня спит. Ни звука, только слышен свист ветра и шум деревьев. Теперь до лесу рукой подать; кузнец живет на самом краю улицы, которая зовется Однобочкой, хотя давно уже застроена в два ряда.
Даник быстро вернулся. Забирая у Саши чемоданчик, он вздохнул:
Эх, Тишка, Тишка!.. и попросилБежим, Саша. Не отставай.
Теперь они и в самом деле бежали, но уже по дороге, и это было не так тяжело, как на огородах. Дорога вела на шоссе, минуя школу. А за шоссе начинался лес. Когда они вошли в него, на душе у Саши стало спокойнее. Под столетними соснами, под дубами-богатырями было совсем тихо. Только вершины деревьев бушевали: бросались друг на друга, бились, натужно скрипели, сбрасывали на землю шапки снега.
Даник время от времени прислушивался. Саша не понимала, что он слушает и что можно услышать в этом неумолчном шуме, когда к тому же еще от бега гудит и стучит в голове. Но спрашивать не хотелось. Они шли молча. Один только раз брат сказал:
Хоть бы снег не перестал идти Чтоб следов не было. Утром они могут начать поиски
На краю большой лесосеки, где почти так же, как в поле, разгуливали снежные смерчи, их встретил дозорныйПавел.
Тихо? спросил Даник, а тому, видно, показалось«Тихон», и он ответил:
Худо ему. Бредит.
Это как бы подстегнуло их: они, спотыкаясь, побежали через заваленную хворостом лесосеку. Саша не заметила, как рядом с ней очутился Анатоль. Он схватил ее за руку, дрожащим голосом сказал:
Скорее, Саша. Сюда, и повел за собой.
В конце лесосеки, за большой кучей хвороста, ребята из сосновых веток смастерили нечто вроде маленького шалаша. Саша пролезла туда следом за Анатолем. Он чиркнул зажигалкой, поджег сухую лучину, и она увидела лицо раненого: бледное, осунувшееся и от этого совсем детское, с запекшимися губами и по-девичьи длинными, белыми от инея ресницами. Дышал Тишка тяжело, прерывисто, с хрипом и бульканьем. Должно быть, реагируя на свет, он на миг раскрыл глаза и громко сказал:
Светает? и тихо попросилЯ еще немножко посплю
Анатоль передал лучину Данику и стал помогать Саше. Осторожно раскинул ватники, которыми Тишка был укрыт, развязал бинтыполоски разорванной простыни, легко, как ребенка, приподнял раненого на руках.
Пуля попала в спину, ниже сердца, пробила легкое. Через маленькую черную дырочку, брызгая капельками крови, с бульканьем вырывался воздух. А вообще крови было мало: она, видимо, оставалась внутри.
Саша в своей практике не встречалась с тяжелыми ранениями, однако сразу поняла, что рана смертельна и только неотложная операция в хороших клинических условиях, может быть, спасла бы жизнь Тишке. Больно, нестерпимо больно и обидно стало, что она ничем не поможет этому мальчику, этому мужественному герою, отдавшему жизнь за будущее, о котором она, Саша, мечтает каждую ночь. Она твердо верит, что ей будет светить чудесное солнце, которое ей часто снится, а он он, верно, никогда больше не увидит его Дрожащими руками обработала она черную ранку, с помощью Анатоля старательно забинтовала.
Светя им лучиной, Даник спросил:
Ну что, Саша?
Она не ответилане могла, душили слезы. Она сделала укол, чтоб поддержать сердце, и влила в рот глоток молока, которое грела у себя на груди. Тишка проглотил молоко и тихо попросил еще:
Пить.
Это короткое, сознательно произнесенное слово обрадовало хлопцев, особенно Даника, и испуганного, молчаливого и неприметного новичкаЛеню. Им показалось, что Тишке стало лучше. Но Саша знала, что это не так. Она сидела рядом и держала под кожушком его горячую руку. Что она еще могла для него сделать? Как помочь? Осталось только односледить за пульсом. Сердце его, маленькое мальчишечье сердце, которое умело так горячо любить и ненавидеть, еще жило, боролось. Но как неровны его удары! То оно делает несколько сильных толчков, то Саша вдруг совсем теряет пульс. О том, что организм борется, свидетельствует дыхание, такое же неровное, с громким хрипом. Сколько он может так продержаться? Который теперь час? Когда же, наконец, приедет дядька Алексей? Почему его нет? Надо спросить у Даника.
Она молчит. Ей страшно, кажется, что если заговорит, то потеряет пульсслабый признак жизни. Рядом с ней сидит хлопец и дрожит. Она не заметила, что ребята, вообще легко одевшиеся на задание, сняли ватники, чтоб укрыть раненого товарища. Они все по очереди влезали в шалаш греться. Кто-то спросил снаружи:
Как он, Саша?
Она и теперь не ответила. Что можно ответить? Как страшно шумит лес! Кажется, никогда в жизни не слышала она такого шума. Как больно сжало сердце! Но разве можно думать о своей боли? Боль там, в его сердце, в его груди. Вот он рванулся, застонал, стал бредить:
Хлопцы!.. Хлопцы!.. За мной! Мы им покажем Историю я повторил, Иван Павлович Ничего они не знают Анютка! Прогони кур! Ох, как душно!.. Хлопцы, искупаемся Нет, нет!.. он снова застонал, скрипнул зубами и проговорил со злобойВсе равно я убью этого гада убью!.. Фашист проклятый!..
Саша нежно гладила его руку. Не заметила, как стала уговаривать вслух:
Успокойся, Тишка, родной мой. Потерпи немножечко. Сейчас приедет дядька Алексей. Он повезет тебя на ту сторону. Партизанский врач сделает операцию, и ты будешь здоров. Ты опять будешь мстить им. И этому гаду мы отплатим за слезы Ганниных детей. За наши слезы. Лежи спокойно, милый мой, нельзя тебе метаться Лежи!