Она разговаривала с ним так же, как со своей дочуркой, когда носила ее больную на руках по хате. Умолкал раненыйумолкала и она, внимательно, как положено медику, слушала пульс, дыхание, давала пить. Начинал он бредитьи она повторяла ласковые слова, как каждая женщина-мать, бессознательно пытаясь словами заглушить и свою боль.
Она не знала, сколько прошло времени, ей казалось, что очень много, а в действительностине больше часа.
После долгой паузы Тишка глухо позвал:
Даник!
Саша наклонилась к нему.
Что, Тишка, родной? Ты что хочешь сказать?
Он как бы прислушался, затаил дыхание, а потом, словно в отчаянном страхе, рванулся и голосом, который, видно, никому из них никогда не забыть, позвал:
Мама! Мама!..
И затих. Саша почувствовала, как мертво повисла его рука, и с каким-то странным в этот момент, профессиональным спокойствием отметила, что наступил конец его мукам. Она застыла в безмолвной скорби, ни словом, ни движением не нарушая святой минуты прощания. Потом откинула одежду, которой он был укрыт, повернула тело на спину (он лежал на правом боку) и сложила ему руки на груди.
Услышав в темноте, что она что-то делает, Даник шепотом спросил:
Что, Саша?
В ответ она громко зарыдала: рыдание, подкатившееся к горлу, когда Тишка позвал «мама», вырвалось теперь, облегчая душу.
Анатоль, поняв, что случилось, но-мужски коротко всхлипнул и откинул стенку шалаша.
Саша удивилась, что так светло. Сквозь слезы она увидела, как на черные нахмуренные брови Анатоля садятся снежинки. Она утерла платком лицо, поднялась и встала рядом с ним напротив Даника и Лени. Так они стояли, словно в почетном карауле, молчаливые, познавшие тяжкое горе утраты боевого друга, и в их сердцах с новой силой разгорался огонь ненависти к врагу.
Анатоль первым нарушил торжественную тишину. Наклонившись, он прикрыл тело белым маскировочным халатом и спросил:
Что будем делать, товарищи?
Порыв ветра завертел вокруг спешный смерч, затянул паузу.
Надо матери сказать, робко заметил Леня.
Что ты! возразил Даник.
Матери? Анатоль задумался. Мать не переживет такого горя. Узнают в деревне, что Тишка погиб Погиб в ту самую ночь, когда на станции сгорели склады. Нет, матери говорить нельзя! твердо закончил он свои раздумья и грустно добавилПусть уж она простит. Мы покажем ей могилу после победы. А сколько матерей так и не узнают, где могилы сыновей! Похороним Тихона здесь, в нашем лесу, в родной земле!
А чем копать могилу? спросила Саша.
Я пойду к леснику, скажу, что от партизан, ответил Анатоль. Он будет молчать. После смерти лесничего они научились молчать. Не никнет. Будьте тут начеку, я мигом слетаю. И Анатоль, не тратя даром времени, побежал.
Пойду сменю Павлика, сказал Даник, передавая Лене пистолет. Поглядывай с этой стороны. На рассвете они могут пустить по нашим следам собак. Имейте в виду, предупредил он так, будто перед ним был большой отряд, а онего командир, в случае чего будем драться до последнего натрона. До последнего!..
А натронов этих было у них не густо, да и оружияодин немецкий автомат и два пистолета.
И не сдаваться живыми!
Саша вздрогнула от этих слов, поглядела на небо: идет ли снег? Пусть бы занес все следы! Снег шел по-прежнему, но ветер затихал, и лес шумел теперь более спокойно и мирно. Даник, должно быть, уловил это ее движение. Подошел, сказал тихонько:
Может, тебе уйти?
Куда?
Домой. Покуда еще ночь.
Я останусь с вами! решительно ответила Саша.
Даник постоял, подумал и ничего больше не сказал. Уходя в дозор, остановился возле покойника, тяжело вздохнул:
Эх, Тишка, Тишка!..
Саша, оставшись одна, присела на пень. Прислушалась к себе. В душе не было ни страха, ни той острой боли и жалости, которые она почувствовала, когда увидела на спине у Тишки маленькую черную райку. Теперь душу ее заполнила тяжкая скорбь. Она думала: «Сколько их, вот таких же молодых, как он, вступивших только в жизнь и не изведавших еще настоящего счастья, лежит на полях войны, и снег засыпает их тела! Может быть, и Петя Нет, нет, Петя жив, сердце чует, что он жив, думает обо мне и своей маленькой дочурке. Родной мой, любимый! Когда же мы получим от тебя весточку? Когда услышим твой голос?»
Пришел Павел. Упал на колени перед телом друга, и Саша увидела, как задрожали его плечи от немых рыданий. Потом сел рядом с ней и заговорил:
На станцию шлион такой веселый был. Все шутил. Рассказывал, как он у Бабурихи яблоки крал. «Сижу, говорит, на яблоне, рву яблоки, кладу за пазуху, а она, старая ведьма, как из-под земли и с крапивой в руках. «Слезай, говорит, чертов сын, я тебя пекучкой угощу». А он, Тишка, в ответ: «Погоди, говорит, бабушка, обтрушу всю яблонютогда слезу, чтоб было за что кару принимать». И начинает трясти. «Не тряси!»кричит она. «Не тронешь?»«Не трону, только не тряси». «Матери не скажешь?»«Скажу!»«Ах, скажешь?! Так вот тебе!» И на старухуград яблок! «Не скажу, кричит она, не скажу, только слезай скорее!» Договорились, что она отойдет к хлеву и тогда он слезет с яблони. Матери она все-таки сказала. И мать всыпала ему горячих. «Мать моя, говорит, и теперь еще не стесняется иной раз рушником или еще чем надо мной помахать». Хлопцы смеются: «Знала бы она, мать твоя, кого бьет. Перед тобой вся полиция, все изменники дрожат!»Павел вдруг опомнился, что рассказ его не к месту, что нет уже среди них веселого Тишки, и всхлипнулКакой человек был!..
Что мы скажем матери? вслух подумала Саша. Теперь эта мысль вызвала мучительную боль. Павел не ответил. Саша шепотом повторила его словаКакой человек был!..
Потом сидели молча, каждый погрузившись в свои мысли.
Подошел Леня.
С того края делянки и сейчас еще видно зарево. Здорово горит! сказал он.
Правда? оживился Павел и пошел поглядеть.
Вернулся Анатоль, принес лопату, лом pi топор. Начали копать могилу. Долбили ломом, рассекали мерзлую землю топором. Саша помогала руками, выгребала комья земли, рвала мелкие корни, до крови обдирая пальцы. Но она и не замечала этого. Место попалось песчаное, под снегом и пластом хвои земля промерзла неглубоко, и до рассвета могила была готова. На дно набросали еловых веток, мягких и душистых. Затем, по примеру Анатоля, все надели кожушки и ватники, затянули, у кого были, ремни, привели себя в надлежащий вид и, сняв шапки, стали в последний почетный караул. Стояли долго, охваченные извечным желанием живых, продлить минуты последнего прощания с близким человеком.
Светает, сказал, наконец, Анатоль, и все заторопились.
Положили Тихона на простыню, перенесли к могиле. Анатоль спрыгнул в яму, принял легкое тело друга на руки, осторожно уложил в вечную постель. Даник подал ему руку, он выбрался и дрожащим голосом заговорил:
Прощай, Тишка, наш дорогой товарищ Ты погиб как герой, как комсомолец. За твою смерть мы отомстим проклятым фашистам. Поклянемся, товарищи!
Глотая слезы, они произносили один за другим:
Клянусь!
Клянусь!
Клянусь тебе, Тишка!
Анатоль взял лопату и впервые растерялся: тяжело, ох как тяжело кинуть холодный песок на открытое лицо Тишки, на глаза, всегда такие ясные, на губы, что еще несколько часов назад весело смеялись!.. Саша схватила охапку легких веток и кинула на тело, ветки закрыли восковое лицо. Тогда ребята начали засыпать могилу.
Где-то фыркнул конь. Все замерли, Анатоль и Даник выхватили пистолеты. Послышался условный свист дозорногоЛени.
Дядька Алексей, догадался Даник.
Кузнец подъехал, соскочил с саней и, путаясь в длинной поповской рясе, направился к ним. Увидел могилуи застыл на месте. С минуту непонимающим взглядом смотрел на свежую землю, потом сорвал с головы шапку, уронил ее на притоптанный снег, обошел вокруг могилы и, почему-то растирая изо всех сил ладонями заросшие щеки (он начал отпускать бороду), проговорил со стоном:
Мальчик мой!.. Мальчик мой!..
Они ждали ее и боялись ее прихода. И все-таки она чуть не застала их врасплох. Поля увидела женщину в окно, когда та уже вошла к ним во двор, испуганно предупредила:
Мотылиха!..
Даник спал на печи. Он сильно простудился, у него был жар. Однако и он сразу проснулся. Владимир Иванович подскочил к нему, зашептал:
Даник, мужайся! Тишкина мать!.. Говори все так, как мы условились.
Саша тоже едва держалась на ногах. Она даже плохо помнила, как дядька Алексей привез ее домой: они долго кружили по лесу, по нолю и приехали поздней, чем вернулся Даник. Теперь Саша испугалась больше всех. Лялькевич, увидев, как она побледнела, подал ей Ленку:
Спрячьтесь за печку и кормите ребенка! Не показывайтесь!
Женщина степенно поздоровалась и, чтоб как-нибудь начать разговор, сказала полушутя:
Мужики в хате, а стежку не расчистят. Пройти нельзятак замело.
Такие уж мужики, ответила Поля, бренча в углу какой-то посудой; она старалась не смотреть в лицо матери, которая ничего не знала и не должна была знать.
А мой мужик пропал куда-то: вчера вечером сказал, что к Нине в поселок пойдет, она просила помочь дров напилить. Нынче Нина пришлаговорит, его не было. Ты, Данечка, не знаешь, где он может быть?
3-знаю.
Лялькевич, стуча самодельным деревянным протезом, поспешно подал матери Тихона табурет:
Садитесь, пожалуйста. Не понравилось ему, как Даник заикается, и он старался отвлечь внимание женщины.
З-знаю Т-только, тетка Марина, это с-секрет Вы н-никому не говорите С-скажите, что п-пошел Тишка куда-нибудь к р-родичам Женщина, насторожившись, поднялась с табуретки. А он он ушел с партизанами
Ах, боженька мой! Дитя горемычное! в голосе матери звучали испуг, и удивление, и в то же время гордость за сына. Вот видишь, Сашенька, растишь их, растишь, а они слова матери не скажут. Надумалвсе бросил, ушел. Ну, пусть только вернется, он у меня получит, не погляжу, что партизан!..
Саша зажала пеленкой рот, чтоб не закричать. Она снова слышала голос Тишки, его последние слова: «Мама!.. Мама!..»
IX
Лялькевич и Саша ехали в городвезли бочки, ушаты, ведра.
Поправившись, комиссар нашел себе полезное занятие. Он вспомнил профессию отца и дядьевбондарей. В этой деревне испокон веков водилось немало бондарей, в лесу жили, да все они ушли на фронт. Почти в каждом дворе лежала заготовленная кленка, и солдатки охотно отдавали ее Сашиному Пете.
С помощью Даника Владимир Иванович принялся бондарить. Первые кадки вышли не очень складные, но скоро дело пошло. Партию бочек Даник повез на Украину и выменял на муку и сало. Это сразу улучшило положение семьи, и Лялькевич отказался от предложения отряда «подкидывать» ему продукты. Из отряда ребята приносили только самое необходимое: медикаменты, листовки, мины.
Стояла ранняя весна, день выдался по-зимнему холодный, пасмурный, лес с утра оделся сказочным цветением инея. Словно зачарованное этой красотой, все застыло вокругвоздух, деревья. Даже спина лошади серебрилась. Ехали рядом с шоссе, асфальт уже почти очистился от снега, да pi рискованно было там ехать: немецкие грузовики часто налетали на повозки, давили и калечили людей.
Сидели, как полагается мужу и жене, рядом в передке саней. Сзади возвышались бочки и ушаты, от которых приятно пахло дубом и осиной.
Ехали почти молча. Изредка только перекинутся словечком о погоде, немецких грузовиках, проходивших по шоссе, или еще о чем-нибудь незначительном, не имеющем касательства к их борьбе, взаимоотношениям.
Саша заметила, что в последнее время, когда они остаются одни, Лялькевич теряется и не знает, о чем говорить, хотя при других он говорлив и весел. Это ее забавляло и пробуждало девичье озорство, которое он вызывал в те далекие времена, когда они вместе работали в Заполье. Искра такого задора вспыхнула и сейчас. Она как бы ненароком коснулась плечом его плеча. Он деликатно отодвинулся. Саша незаметно улыбнулась: если она еще раз это сделает, он может вывалиться из саней. Ей надоело молчание, хотелось поговорить откровенно и серьезно. За три месяца она привыкла к Владимиру Ивановичу, как к брату, и ей казалось, что она могла бы теперь доверить ему все свои думы, тревоги, волнениявысказать все, что у нее на душе. Иногда ее пугало, что он своим человеком вошел в жизнь их семьи. Как-то Поля стала расхваливать Владимира Ивановича, когда он строгал под поветью клепку. Саша разозлилась:
Ты точно сватаешь его мне!
Сестра растерялась. Должно быть, по крестьянской простоте Поля и в самом деле подумывала об этом. Где этот Петро, которого никто из них и в глаза не видел? И что это у них за женитьба такая, что они даже родителям не сказали, ни она, ни он?
Чего только не придет в голову человеку! Как-то Саша подумала, что если, не дай бог, с Петей что-нибудь случится, Владимир Иванович, конечно, посватается к ней, а Поля и Даник помогут убедить, что только с ним она найдет свое счастье. И она возненавидела Владимира Ивановича, ей показалось, что он ждет Петиной смерти. Несколько дней Саша смотрела на него, как на врага. Потом поняла, что нелепо и дико так думать о таком человеке, как Лялькевич. Она вспомнила, как Владимир Иванович тяжело переживал смерть Тишки, как ухаживал за больным братом. Даник заболел и в жару все рвался выполнить желание покойного другаубить начальника полицейского отряда. Теперь он поправился и боль утраты притихлажизнь, неуемная, властная, брала свое.
Саша охотно согласилась ехать в город, хотя знала, что поездка небезопасна. И здесь, в дороге, ей впервые стало приятно от мысли, что человек, сидящий рядом, любит ее. Она опять легонько толкнула его плечом. Он удивленно посмотрел на нее. Саша улыбнулась:
О чем вы думаете, Владимир Иванович?
Я? он на минуту смешался. О вас.
Обо мне?
Я думаю, что вам, может быть, лучше переночевать где-нибудь в другом месте.
Почему?
Неизвестно, что там за конспирация. Они почему-то изменили место ночлега. Софроновичу это не понравилось.
Селицкий из нашей деревни, вот они и решили, что естественнее, если заедем к односельчанину.
Все это, конечно, так. Но зачем рисковать обоим?
У нас же пропуск один. А вдруг проверят: как приехала, с кем? С мужем. Где он? Почему в разных домах ночуете? PI, не ожидая ни его возражений, ни согласия, заявила:Нет, будем ночевать вместе.
Он с признательностью посмотрел на нее. Как человеку, ему хотелось сказать какие-то особенные, самые сердечные и теплые слова, а как командир он не мог себе этого позволить. И он начал подробно рассказывать о планах создания в городе широкого партизанского подполья, чтоб земля горела под ногами у оккупантов. Саша оценила его доверие: такие планы не каждому члену организации открывают!
При въезде в город их задержал полицейский пост, а через каких-нибудь пятьдесят шагов, на виду у полицаев, документы проверили немцы. Один из них, пожилой, с добродушным лицом, большой рукой рабочего человека, с которой, однако, давно сошли мозоли, похлопал по бочкам и ушатам, видимо зная в них толк.
Гут, гут!
Не верят власти друг другу, сказал Лялькевич, когда они отъехали.
На окраине города не было заметных перемен, все та же длинная скучная улица, которую она так не любила, когда ей, студентке, приходилось пешком шагать домой. Когда же она увидела взорванный, безжалостно искалеченный мост через реку, мост, куда она столько раз приходила с Петей, сердце ее сжалось. Она как-то сразу вспомнила (может быть, ей потому и захотелось поехать), что это город, где прошла ее юность, три самых интересных и счастливых года, где родилась их любовь. Все ей здесь знакомо до мелочей, на многих улицахкаждая выбоина на тротуаре. И все напоминает о нем, о Пете
Через бетонный мост их не пустили. Поехали по Интернациональной. Саша ужаснулась: как не похож этот город на тот, который она знала! Город был безлюдный, заваленный грязным снегом, настороженный и изувеченный. Вот первые руины, первые сожженные домакаждый из них ранил ее. Повернули на Ветряную улицуи сердце ее заныло. С этой улицей у нее особенно много связано воспоминаний о счастливых днях юности. Здесь жил Петя, отсюда он бегал к ней на свидания, здесь писал ей длинные письма, свои дневники. Но как изменилась она, знакомая, родная улица! И здесь много домов сожжено, разрушено бомбами.