Петро поднялся и протянул руку.
Прощайте, Аня.
Она обняла его.
Прости, Петя, если что
Ничего, все хорошо, Аня Спасибо вам
За Сашу не волнуйся, служи счастливо
Саша вышла первая: ей тяжело было смотреть на это прощание.
Утро было солнечное, ясное, но уже холоднее. Петро догнал Сашу на улице и сказал:
Хороший человек Аня! Он совсем забыл, что год назад люто ненавидел ее.
Она мне как мать, призналась Саша.
Давай я понесу портфель.
Нет, нет, я Тебе еще хватит нести, еще руки заболят. Надо было попросить коня. Зря ты не захотел.
Я хочу пройти по нашей дороге Когда я буду ходить тут опять А на шоссе, может, сяду в машину.
Из-за ограды двора, который они миновали, послы-шалея женский голос:
Смотри, как докторша мужа в армию провожает. Хоть бы слезинку уронила
Видишь, меня осуждают.
Глупости.
Они вышли в поле. Березы на кладбище стояли в желтом пламени. Дорожная колея была забита опавшими листьями. На изгородях, на почти уже голых вишнях, на придорожных кустах висела паутина бабьего лета.
Петр много читал, не раз видел, как радуется молодежь, уходя в армию. Почему же у него нет этой радости? Он подумал, что, вероятно, печаль, сжимающая ему сердце, навеяна осенью. «Зачем призывают осенью, когда природа грустит? Пусть бы это происходило весной, когда все зацветает, оживает, когда весело»
Он просто искал оправдания своей грусти, ему было стыдноразве он хуже других? Разве он не стремился еще со школьных лет в армию, не мечтал поступить в военную школу? Нет, он с гордостью и радостью идет выполнять свой почетный гражданский долг! А это настроение оттого, что тяжело оставлять Сашу. Скоро эта безлесная равнина покроется снегом. Станет еще тоскливей. Саша одна будет сидеть длинными вечерами, а днем ходить к больным. Он увидел, как Саша взяла портфель в другую руку.
Тебе тяжело. Дай я понесу.
Ни капельки. Что ты выдумал!
Знаешь, ты вообще меньше теперь ходи, пусть возят. А то будешь бегать в дальние деревни
Почему меньше?
Почему, почему?! Ты знаешь почему.
Глупенький ты! Ничего ты не понимаешь. Ходить надо больше. Это полезно и мне и ему.
Ей!
Саша засмеялась:
Какой ты упрямый. Все равноребенок.
Поле перед ними лежало ровное, голое, только с правой стороны ласкала взор молодая озимь, а с левой, насколько видно глазу, тянулась серая стерня. Ни одного живого существа, только одинокий трактор черным жуком ползал вдали, на склоне пригорка. Из-за того же пригорка выглядывали, как пики, вершины тополей в приднепровской деревне.
Сколько раз я тебя здесь встречала и провожала! Одни только встречи и расставания. Хотя бы месяц пожили вместе!
В голосе Саши прозвучали упрек и жалоба.
Дурень я, что поехал после болезни на работу. На полтора месяца полетел в такую даль.
Я же тебе говорила. Ты упрямый.
Разве я не хотел остаться, Сашок! Он взял ее за локоть, прижался щекой к ее плечу. Я боялся, что будут неприятности.
Саша вздохнула.
Я и до сих пор не отнесла в сельсовет трех рублей.
Воспоминание о том, как они недавно пошли в сельсовет записываться и как у них не оказалось трех рублей, чтобы заплатить за регистрацию, обычно вызывало у них смех. Но теперь и эта история показалась Петру грустной: у него вообще нет денег. Он все еще по-студенчески беден, и Саша дала ему денег на дорогу. Чтоб отвлечься от неприятных мыслей, он, смеясь, сказал:
Когда я сообщил дома, что женился, мои батька кричал: «Только дурни женятся перед армией!» Им трудно понять. Они никогда не поймут, что у нас иначе и быть не могло. Правда, Сашок?
Я своим и теперь не призналась.
Ты напишешь им.
Кому? Отцу и мачехе?
Сестрам. И моим напиши.
А что написать?
Мать очень просила. Ты пойми Ему казалось, что она не хочет писать.
Хорошо, напишу, сегодня же напишу, успокоила его Саша.
Они замолчали. Над ними послышался жалобный крик. Они остановились, подняли головы и в чистой лазури неба увидели журавлей. Ровный клин их удалялся на юг. Они крикнули только раз, но так жалобно и протяжно, словно прощались с чем-то очень родным и близким. Саша долгим взглядом проводила их. Петро видел, как по ее щекам катились крупные слезы. Он осторожно ее окликнул. Она закрыла лицо ладонями, а когда отняла руки, глаза ее были сухие.
А все же это очень тяжело. Боже мой! Сколько ждать!.. Родится и вырастет дитя А тебя не будет.
Саша, славная моя, хорошая. Я же приеду в отпуск. Я буду стараться, буду просить. Ты не волнуйся, Петро почувствовал, что все его утешения наивны, но других слов не находил.
Ну ладно, пойдем. Хорошо, если удастся сесть в машину.
Они вышли на дорогу, обсаженную молодыми березками, кленами и тополями. Здесь деревья были уже голые, и лишь кое-где на них трепетали одинокие листочки, и от этого дорога казалась еще более пустынной и сиротливой.
Может, вернешься, Сашок? несмело предложил Петро. Тебе трудно
Мне? А тебе? Нет, я пройду еще. Если б я могла вот так идти с тобой все время, всю жизнь!
Я буду чувствовать тебя всегда рядом. Вот так! он обнял ее за плечи, прижал к себе, и так они шли по дороге, разбитой и пыльной даже осенью.
Мне кажется, что я не дождусь той поры, когда мы будем вместе. И не надо будет никуда тебя провожать. Мне даже не верится, что есть такие счастливые люди, которые живут все время вместе.
Будет и у нас такое счастье.
А если
Что? насторожился Петро.
Ничего. Я не хочу об этом говорить. Ты знаешь, о чем я думаю. О большом несчастье для всех Ты будешь писать мне часто-часто, правда?
Каждый день, Сашок! Каждый день! Он тогда не знал, как нелегко будет ему выполнять это обещание.
Поднималось солнце. В воздухе поплыла паутина.
Почему это называется «бабьим летом»? Это несправедливо. Я так люблю эту пору!.. В лесу теперь красиво. Скучно без леса. Меня так и тянет за Днепр. Завтра пойду и буду целый день ходить одна.
Зачем?
Мне так хочется. Я буду вспоминать тебя. Я буду звать тебя. Ты услышишь меня?
Саша, не надо, попросил он, чувствуя, как горький ком подкатывает к горлу.
Они вышли на пригорок, с которого была хорошо видна и деревня, хотя они отошли от нее километров на восемь, и далекие дымы Речицы, и близкий Днепр с широкой луговой поймой, уставленной стогами.
Саша остановилась.
Когда ты будешь ехать в отпуск, ты напиши мне. Я встречу тебя тут. А теперь я вернусь.
Она поставила на землю портфель и подняла руки, словно намереваясь поправить волосы. Петро обнял ее, прижал к себе.
Долго стояли они так, чувствуя удары сердец друг друга. Ничего не говориливсе было сказано. Теперь им хотелось просто лишнюю минуту побыть вместе и навсегда сохранить в памяти тепло этой последней минуты.
Потом Саша освободилась из объятий, сжала обеими руками его голову и поцеловала в губы, лоб, глаза. И, ничего не сказав, легко оттолкнула его, повернулась и быстро пошла назад.
Петро минуту стоял ошеломленный, потом позвал:
Саша! и сделал несколько неуверенных шагов вслед за ней. Она пошла быстрее. Саша! позвал он громче и остановился. Ему стало горько и обидно, что она не оглядывается.
Он не подумал о том, что Саша плачет и не хочет, чтоб он видел ее слезы и волновался. Но и она не догадалась, какую боль причиняет ему, уходя вот так.
«Неужели тебе не жаль, что ты так легко простилась и не хочешь оглянуться? Саша! Посмотри!»мысленно кричал он.
Наконец она повернулась и помахала ему рукой. И тут он скорее догадался, чем увидел, что она плачет, и необыкновенным теплом и жалостью наполнилось его сердце
Саша, моя любимая, славная. Не плачь. Я скоро приеду. Разве мало людей расстается со своими женами? Не плачь, шептал он, но ему самому хотелось плакать.
Саша пошла дальше. Вот она поднялась на пригорок. Снова остановилась, опять помахала рукой. Вот она стала спускаться с пригорка по обратному склонуниже, ниже, пока не скрылась совсем. Петро с затаенной надеждой глядел на другой пригорок, видневшийся дальше. Увидеть ее еще раз! Последний раз! Вот опять мелькнула ее голова в белой косынке. Вот она вся Но это очень далекоуже нельзя различить ни ее лица, ни даже цвета платья. Саша долго стояла там, на вершине пригорка, одинокая, печальная женская фигурка на фоне ясного неба.
«До свидания, Сашок, до свидания! Не плачь. Я никогда не забуду тебяты дала мне столько счастья»
Далекая фигурка исчезла, словно растаяла. Петро вздохнул и поднял с земли свой портфель.
Ночные зарницы
I
Саша очнулась от сна, прислушалась, и улыбка засветилась в ее широко открытых, чуть усталых глазах. Боли не было. Она почувствовала себя здоровой и бодрой. Еще не веря самой себе, потянулась, сжав кулаки, закинула руки за голову. Снова со страхом прислушалась. От этой маленькой зарядки почувствовала себя еще лучше. Она даже рассмеялась. Но вспомнила о соседках по палате, погруженных в сон, спохватилась и стала прислушиваться теперь уже к тому, что делается вокруг. За окном весело щебетали ласточки. Они тоже только что проснулись. В теплых гнездышках там, наверху, под крышей нищали птенцы. А не плачет ли за стеной, в детской, ее дочка, ее маленькая Аленка? Представила ее, крошечную, с розовым личиком, в котором уже угадывались Петины черты (Аня, когда приходила в больницу, сказала: «Вся в папу»), и сердце забилось часто-часто, странное, неведомое доселе волнение овладело молодой матерью. Очень хотелось встать, пойти поглядеть на Аленку. Да все еще спят. Одни ласточки проснулись. Нет, и люди не все спят. Где-то далеко, на краю местечка, мелодично запела труба пастуха.
Саша опять закинула руки, ухватилась за спинку кровати, подтянулась, напрягая мышцы живота. Раз, второй раз Проверяла Нет, не больно. Она совсем здорова и попросит Марию Сергеевну выписать ее. Сегодня воскресенье, придет Аня, и они вместе отправятся домой по знакомой полевой дороге, среди высокой ржи, которая уже, наверно, совсем налилась.
На белом потолке она увидела солнечный лучикузенькую розовую полоску. Всходило солнце.
«А Петя писал в последнем письме, что у них там, в Мурманске, солнце вовсе не заходит. День и день, вспомнила она и улыбнулась. Что ж хорошего? Скучно. Когда всходит солнце, это так красиво».
Луч на потолке становился шире, бледнее, полоса света сползла на стену. Саша смотрела на нее и вспоминала мужа: «Петя, родной!.. Славный ты мой! Никогда в глаза не называла она его так ласково, так нежно. Когда же ты приедешь? Когда посмотришь на свою дочурку? Приезжай скорее, Петя! Мы скоро увидим тебя, правда?»
После родов, когда ей было худо, Мария Сергеевна хотела дать ему телеграмму. Но Саша запротестовала. Нет, она хочет встретить его здоровой. С дочкой на руках выйдет на дорогу, туда же, где прощались, и там они встретятся.
На светло-синей стене, на белой двери палаты появился большой солнечный квадрат с переплетом рамы. Солнце взошло.
Саша не вытерпела, сбросила легкое одеяло, встала и, поглаживая тугую, налитую молоком грудь, подошла к окну. Какое синее, ясное небо! И Днепр какой спокойный! Больница стоит на высоком берегу, над самой кручен, и рекавот она внизу, до середины в тени заречного леса, а ближев искрах солнца.
Саша смотрит на лес и снова вспоминает Петра, Вспоминает, как однажды, они еще не были тогда женаты, он приревновал ее к учителю Лялькевичу и, разозлившись, ушел этим лесом.
«Глупенький мой!.. Никого мне, кроме тебя, не надо. Тебя жду Что ты сейчас делаешь? Спишь? Сегодня я отправлю тебе телеграмму, что выписалась из больницы. Порадуйся вместе с нами».
Проснулась соседка по палате, тоже молодая женщина. Протерла кулаками глаза.
Вы уже не спите? Болит? спросила она у Саши.
От счастья, переполнявшего ее, Саше хотелось кого-нибудь приласкать. Она погладила сбившиеся за ночь волосы женщины.
Нет, не болит, Клава. Мне хорошо.
А коли хорошо, так спите. Рано еще, и соседка, зевнув, повернулась лицом к стене.
Саша, улыбаясь, выдула из тумбочки гребешок и стала причесываться. Развязала ленточку, которой были перехвачены волосы на ночь, и они рассыпались по плечам, упали на грудь. Саша, любуясь, перебирала их руками. Еще в прошлом году она ходила стриженая. А когда вышла замуж, Аня сказала, что теперь так не годится, и Саша начала отпускать волосы. Сейчас они длинные и очень ей нравятся.
Труба пастуха запела совсем близко. Веселое, задорное, то ласково-радушное, то властно-угрожающее «Вы-го-оня-ай!» вспугнуло ласточек. Они с криком шарахнулись к Днепру и закружились низко над водой.
«Ну и горлодер! подумала Саша. Детей разбудит»
По правде говоря, ей хотелось, чтоб Лейка проснулась. Тогда она пошла бы в детскую, взяла ее на руки, стала бы кормить, а то от молока грудь болит.
На улицеголоса: выгнав скотину, женщины перекидываются словечком. Вот и голос Марии Сергеевныона тоже выгнала свою корову. Странная женщина! Держит корову, ухаживает за ней, заботится, а молоко отдает в больницу. Саша гордится дружбой с Марией Сергеевной. Дружба эта началась два года назад, когда Саша приехала сюда на работу. Главному врачу кустовой больницы понравилась молодая, скромная и трудолюбивая фельдшерица. Их отношения стали особенно душевными, когда стало известно, что сын Марии Сергеевны служит с Петром «в одном подразделения», как они пишут, соблюдая военную тайну. Петя писал Саше, что Сеня Песоцкий его лучший друг, они даже однажды получили по наряду за разговор после отбоя. После этого она в ласковых письмах стала просить «своего мальчика», чтоб он вел себя благоразумно, не делал глупостей. Ей очень хотелось, чтобы он безупречным поведением заслужил право на отпуск, хотя бы самый короткийна день, на два. Только бы повидаться! И чтоб он увидел свою дочку! Свою маленькую Аленку А вот и она. Что-то она сегодня проснулась раньше, чем обычно. А может, это не Аленка? Нет, Саша с первого же дня безошибочно узнает ее голосок и теперь, наверно, отличила бы ее крик среди тысячеголосого детского хора. Саша с улыбкой прислушивается. Малышка забавно кричит: крикнет разок, другой, послушает, не идут ли, потом опять Так по крайней мере кажется молодой матери, и она нежно шепчет: «Хитрушка ты моя! Однако ты разбудишь ребят».
Саша быстро накинула халатик и пошла в детскую. Больница спит. Спит дежурная сестра. И на улице тихо. Стадо прошло, подняв пыль, и снова воцарилась тишина раннего летнего утра той предуборочной поры, когда люди разрешают себе отдохнуть в воскресенье. Только неутомимые труженицы ласточки не отдыхают, они первые встретили день и теперь уже за работой: им некогдапроснулись их малые детки
Саша наклонилась над колыбелью, и девочка сразу умолкла, губками и язычком запросила есть.
«Ласточка ты моя милая!..»
Она взяла малышку на руки, расстегнула халат, и та сразу нашла розовый тугой сосок, смешно зачмокала. Саша минуту постояла неподвижно, завороженная удивительным ощущением необыкновенной услады и легкости во всем теле и чуть тревожной радости. С малышкой на руках вернулась в палату и легла на кровать. Долго с ненасытным любопытством смотрела, как дочка сосет грудь, с нежностью разглядывала каждую черточку ее лица, черненькую головку.
«В кого ты такая чернявая? Пана у тебя белый и мама тоже. Странно А так до чего же ты похожа на папу! И носик, и глазки. И даже родинка»
В родильном, намучившись от боли, Саша засмеялась, увидев у ребенка на мочке левого уха точно такое же родимое пятнышко, как у Пети.
Дочка уснула. И все вокруг спят, хотя солнце над Днепром уже поднялось довольно высоко и залило палату теплым светом.
Саша долго лежала молча, вслушиваясь, как щебечут за окном ласточки, мысли ее унеслись к мужу. Что он там сейчас делает? Думает ли о ней так же, как она о нем?
«Нет, теперь он должен думать не обо мне одной, а о нас»
Мысли стали путаться, и она уснула. Проснулась от страшного сна. Что ей снилось? Саша вспомнить не могла, но твердо знала, что было что-то ужасное, и она очнулась вся в поту. Саша пошарила рукой, здесь ли дочка, и, не найдя ребенка, чуть не закричала от страха. Сдержалась только потому, что увидела Марию Сергеевну, склонившуюся над постелью. Выражение ее лица еще больше напугало Сашу. Она схватила доктора за руки.
Где Ленка? Что с ней?
Успокойся. Ее отнесли в детскую.
Мария Сергеевна присела на табурет рядом с койкой и погладила Сашу по голове.
Саша не могла отвести взгляда от ее лица: обычно освещенное доброй улыбкой, оно вдруг почернело, глаза запали, у рта залегли некрасивые складки, она постарела на много-много лет.