Ты настоишь на выписке и будешь ездить туда?
Да.
Значит, исчезнешь, а я тут должен один оставаться?
А что может быть еще? Если уж по-серьезному.
Я тоже хочу долечиваться там. Есть план.
Когда ты, Медведич, потокты можешь пронестись ненароком и мимо Беспалова. Но тут ты ощутил в своем стремительном беге какое-то завихрение.
Ты выслушал план и отправился звонить Ольге Николаевне. Потом вы нетерпеливо ждали прихода Лилианы Борисовны.
На этот раз она пришла к Беспалову. И пока щелкали писчики, шуршала лента, ты собирался с мыслями. Наконец, тебе стало ясно, что надо произнести шутливым тоном:
Я уже езжу. Изучил соседние улицы и карту Москвы. Но никакого пока удовольствия.
Хотите, чтобы я вам составила компанию?
Конечно. Что, если завтра?
Нет, она засмеялась шутке. Страшно занята. Спасибо. Берите с собой Беспаловачем он хуже?
Вы думаете, мне уже можно?
Вам, Беспалов, можно все, что ему. Только в меньшей дозе. Берите его, Медведев! Только предупреждайте меня или дежурную медсестру. И пожалуйста, не злоупотребляйте катанием: останавливайтесь, прогуливайтесь
Даже добрая, сказал о ней Беспалов.
Она многогранная, ответил ты. Ольга Николаевна и сейчас неплохого о ней мнения.
Съездить вдвоем на Бауманскую теперь не представляло труда. Ольга Николаевна ждала вас на следующий день, но уже к вечеру тебе так же не сиделось на месте, как утром. Ты предложил Беспалову покататься, и вы долго кружили по центру, развлекаясь своей свободой и мельканием уличных картин, ничуть не досадуя на запруженность улиц, обилие сигнальных огней, частые остановки, пешеходов, перебегающих перед носом «Москвича». Ручное управление машины чем-то напоминало тебе управление вертолетомнаверно, занятостью обеих рук, и ты испытывал особое удовольствие от двойного контраста твоей поездки по московским улицам с твоими воспоминаниями о белизне больничной палаты и серо-бело-голубых красках Антарктики. В этом контрасте, в этом отталкивании рождалось ощущение путешествия по малоизвестной стране, и руки твои напрягались от нетерпения, желания поскорее дожить до завтрашнего дня, как будто завтра на этих улицах тебя будут ждать какие-то радостные открытия. Тебя не сбивала даже растущая сдержанность Беспалова, хотя он сидел рядом, уже не отвечая на твои улыбки, помалкивая и так сутуля плечи, словно боялся удара сзади, где у вас никого не было. Он косо поглядывал через боковое стекло на улицу, и лоб его искажала вертикальная складка. Тебя осенило: для него это мелькание улиц было минутным возвращением к прошлому, к здоровью, к оставленным надеждам. Московские стены, тротуары, окна он листал, как страницы дневника с записями детства, юности, памятных встреч, каких-то удач. «Где-то здесь он, наверно, живет», решил ты, когда он приник к стеклу. Так оно и было.
Послушай, Олег, сверни-ка налево, внезапно попросил он.
Ты видел запрещающий знак, но ничего не сказал, ибо сегодня не было запретов, и повернул, и вы въехали со стороны улицы Кирова в Кривоколенный переулок, миновали невысокое здание с мемориальными досками, на одной из которых ты разглядел профиль Пушкина, проехали еще метров двести, осветив фарами встречную машину и услышав брань шофера. Возле очередного поворота Беспалов дотронулся до твоего локтя.
Выходим. И прошу к моему шалашу.
Ты остановил машину.
Что? Приехали к тебе?
В этом доме у меня комнатка. Опорный пункт наших с тобой фантазий.
Напротив вас возвышалось солидное многоэтажное здание с выпуклым фасадом и с застекленным подъездом. Узость переулка мешала охватить дом одним взглядом. Направо над крышами виднелась какая-то колокольня. Случайный свет падал на ее золоченый крест, и он светился, как месяц. В переулке наступил уже настоящий вечерне то, что на яркой улице. Он был почти по-летнему теплый, очень тихий.
Нарушив тишину стуком двух пар костылей, вы вошли в слабо освещенный подъезд, поднялись лифтом на третий этаж, и Беспалов остановился перед высокой темной дверью коммунальной квартиры.
Только теперь тебе пришел в голову вопрос.
А ключи? спросил ты, безнадежно взглянув на больничную пижаму товарища. Тоже, как ты, растяпа!
Мы за ними и заехали.
Он нажал кнопку чужого, очевидно, звонка. Послышались грузные шаги. Дверь приоткрылась, и в щель выглянула угрюмая небритая физиономия.
Вы кто? К кому? угрожающе проговорил жилец.
Не узнаете, Степан Сергеич?
А! Это ты! Жилец кивнул, отступил назад и, когда вы вошли, посмотрел на костыли Беспалова. Явно, он был раздосадован тем, что его побеспокоили. Ни о чем больше не спросив, он скрылся в своей комнате.
На стене висел металлический ящичек с телефонным диском. Беспалов набрал какой-то номерящичек раскрылся. В руке у Беспалова зазвенели ключи.
Я вижу, ты не только химик
Тот, кто долго живет в коммунальной квартире, приобретает в конце концов какую-нибудь ненормальность. Один запирает в общий чулан весь свой хлам и навешивает замок, другой чинит в своей комнате мотоцикл и время от времени его заводит, третья выливает воду из чужого чайника, чтобы он расплавился на огне, а я, как видишь, тоже левой рукой достаю правое ухо. И Беспалов завел левую руку за затылок.
Щелкнул замок. Щелкнул выключатель. Вид открывшейся комнаты, похожей на мебельный магазин, тебя удивил. Ты обернулся к Беспалову. У него было ошеломленное лицо. Вы оба потоптались на месте и сели на запыленные стулья.
Если бы не многомесячная пыль, на полу не было бы заметно следов женских туфель. Но в толстой пыли во всех углах комнаты хорошо отпечатались каблучки. Беспалов глядел на них понимающим взглядом, оттого и тебе стало ясно, что если в книжных шкафах нет ни одной книги, на окнах нет занавесок, на столе скатерти, в буфетепосуды, а телевизионный столик стоит без телевизора и лампы висят без абажуров, то, значит, все это теперь в Черноголовке или продано.
Мне все трын-трава, в сущности, сказал Беспалов. Я только не могу видеть это! И он перечеркнул наконечником костыля каблучный след. Зря мы зашли. Взяли бы ключии в машину. А теперь
Тебе помочь встать?
Оставь! Дай посижу, посозерцаю.
Он сжался еще сильней, чем в машине, и сидел с синевой под глазами, безучастно следя, как, намотав половую тряпку на костыль, ты с силой возишь ею по паркету. Пора было возвращаться в больницу, а то бы ты занялся уборкой всерьез, как будто собирался ночевать. С трудом отодвинув заржавленные шпингалеты окна, ты распахнул его.
Не помогло.
Такая висела пыль, что оба вы расчихались.
4
Утром тебя разбудил Беспалов.
Зовут в столовую. Я не пойду: колени ноют.
Ты не стал уговаривать. Река опять неслась без завихрений и остановок. Тобой двигала та особая бодрость, какая бывает в юности, если не выспишься в ожидании счастья. Силы в тебе было столько, что, казалось, ты мог бы схватить Беспалова в охапку, как бы он ни сопротивлялся, и снести его вниз. Ты забыл даже про костыли и вышел в коридор без них, но, когда покачнулся, пришлось возвращаться за ними, держась за стену.
Завтракая, ты досадовал на Беспалова:
«Опять раскис. Видать, моя профессия теперьглавнянька!»
И конечно, тебе пришлось поднимать его с постели, везти в кресле до лифта и силой усаживать в машину.
Ольга Николаевна вышла на звук подъехавшего «Москвича» и, как гостей, ввела вас в свой зеленый особнячок, но тотчас и разлучилатебя деловито направила к Татьяне Федоровне, а Беспаловав соседнюю комнату, куда скрылась сама. Пока Татьяна Федоровна крепила электроды, Ольга Николаевна за стеной назидательно повысила голос. Мать прислушалась, покачала головой:
Чем-то недовольна.
Ты был занят тем, что украдкой разглядывал Татьяну Федоровну, выискивая в ней черты сходства с Ольгой Николаевной, и потому промолчал. Мать и дочь, на твой взгляд, мало походили друг на друга: первая была в молодости, может быть, еще выносливее, крепче, но фигуру имела подростка и никогда, видимо, не была яркой или очень миловидной. И все же какие-то мелочи, замеченные взглядом: приподнятые концы бровей, разрез глаз, как у Ольги Николаевны, заставляли тебя испытывать волнение от близости старой женщины. Схожесть черт кажется иногда схожестью чувств, а на ясном лице старости легче прочесть свой приговори ты со стесненным сердцем поглядывал на Татьяну Федоровну.
Когда сухая, с глянцевитой кожей рука прикасалась к тебе, ты желал, чтобы это означало хоть какое-то к тебе расположение. Когда Татьяна Федоровна произносила: «Так. Хорошо», ты задумывался над интонацией ее голоса. Помнит ли она о твоем обмороке при встрече с ее дочерью? И что думает?
Закончили, сказала она. Одевайтесь. Вы настолько в порядке, что вам позавидуешь.
Инвалиду?
Ну, это я, дорогой мой, инвалид. У-у, вы не знаете, как противно быть старой!
С Беспаловым ты столкнулся в коридоре.
Не рад, что приехал! прошептал он. Лицо у него было красным. Чуть лентяем и киселем не обозвали
В следующий раз не поедешь?
Что?! Обязательно буду ездить.
У вашего товарища резкое ухудшение, сказала Ольга Николаевна. Мало двигается? Безволие, апатия. В чем дело?
Ты не сразу понял, о чем она говорит, так тебя увлекло открытие: волосы у Ольги Николаевны с синевой и оттого ее синие глаза еще синее И такого же цвета воротничок кофточки под белым, поднятым на груди халатом.
Стоит перед тобой женщина, здоровая, полная жизни и все же нереальная, будто сошла с картины, и странно, что говорит с тобой по-дружески, обладает медицинскими познаниями, сумела вернуть тебе непослушные ноги, а этими руками, созданными, чтобы ими восхищались, массировала твои дряблые, как у старика, мышцы. А еще странно то, что можно с ней говорить, отвечать
Пока ты не попал в больницу, тебе не казалось странным или необычным разговаривать с женщинами. Но теперь ты словно возвращен к робкому началу чувств. В твои годы это возможно, наверно, лишь как последствие обморока!
Что? О чем? спросил ты, приходя в себя. Ах да!
И ты объяснил.
Ну ладно. Только без разрешения главврача больше ездить не надо. Лучше уж я договорюсь.
Она набрала телефонный номер.
Иван Иванович? Здравствуйте. Вас
Протянуть костыль и нажать им рычажок было делом одной секунды.
И тут ты увидел, что огромные женские глаза сияют холодным светом.
Зачем вы это сделали?
Ольга Николаевна! Ну зачем вам и нам осложнения, когда мы можем ездить без осложнений? Мы же ваши больные. Вас вынудили с нами расстаться. Наше правоу вас долечиваться!
Ее глаза лукаво прикрылись веками, уголок рта дрогнул:
Ого! Вот, оказывается, как все запутанно и странно на белом свете! Ну хорошо. Может быть, потом позвоню Телефонный звонок заставил ее взять трубку. Что? Да, это была я. Извините, Иван Иванович, я хотела попросить у вас один реферат, да мне его уже принесли. Как живу?.. И она стала вести с Вяловым светскую беседу чуть ли не о погоде, заговорщицки на тебя оглядываясь. Ты заметил, что взгляд ее раздвоился: это были два лучаодин отрешенный и бездушный, другойласковый и пристальный. И речь ее тоже была двойнаясо словами, обращенным к трубке, и к тебе.
Ты сидел, слушал и не слушал ее слова и ловил себя на том, что тебя словно толкает жажда ее близкого присутствия: она должна быть рядом, совсем рядом. Хоть бы она села вот здесь, протянула руку Ты сказал себе: «Ласки мне! Как ласковому псу. Пес стосковался и наконец видит хозяйку и скулит, негодный. Во мне все скулит!»
Ольга Николаевна продолжала говорить по телефонуи ты не сразу заметил, что это уже не Вялов, а Альберт Семенович, наверно, тот
Она приложила ко лбу руку, наклонила потемневшее лицо, отвечая:
С этого бы и начинал. Приготовил мне новость за пазухой на случай плохого с тобой обращения? Продолжай, продолжай. По крайней мере, услышу факт, ничем не смягченный Откровенно говоря, я этого ждала. Трудно было поверить, что меня поставят во главе Реабилитационного центра: как-то естественнее, привычнее поставить профессора и, главное, нейрохирурга
Еще несколько слов, и Ольга Николаевна бросила трубку. Тотчас раздался новый звонок.
Лилиана Во? удивилась она. Здравствуйте. Слушаю ваш голос и пытаюсь угадать, что вы сейчас скажете? Она показала тебе пальцем на телефон и помахала рукой в воздухе: «Больше не смейте!»Ах, вы звоните не по делу? Хотите мне посочувствовать? А в чем? Вот спасибо! Она оглянулась на тебя с беспомощной улыбкой, словно подзывая поближе. Представьте, сегодня все мне спешат сообщить эту новость. Значит, вы огорчены? Я тоже немного. Чуть-чуть
Ты сделал шаг к ней. Она взглядом усадила тебя рядом и, когда ты сел, подержалась за твое плечо.
Знаете, Лилиана Борисовна, я странно устроена А теперь я кончаю, у меня больной. Спасибо. Пока.
Она встала:
Приготовьтесь, Медведев, начнем упражнения Я эту беду руками разведу, тихо проговорила она.
Но через полчаса тебя опять сжало от другой новости, еще раз ударившей Ольгу Николаевну. «Ударившей»это тебе представилось.
Ее принесла взволнованная врач Веткина.
Она произнесла одну фразу: «Пищевое отравление»и исчезла вместе с Ольгой Николаевной, оставив тебе образ молодой женщины с бледным и каким-то голым лицом.
Брови у Веткиной были светлые, ресниц не видно, все волосы до единого волоска заправлены под белую шапочку, крупные черты лица сглажены гладкой кожей. Такие лица, побледнев, становятся мертвенными.
Наверно, оттого тебе показалось, что, если сейчас пойти следом, там увидишь умерших, как будто лицо Веткиной было их зеркалом.
В действительности отравление оказалось не столь грозным: в супе, привезенном в судках из столовой и бегло опробованном врачом, были кусочки несвежей полукопченой колбасы. Они-то и вызвали желудочно-кишечные расстройства у всех больных, кроме одного или двух.
Но пока устраивались промывания, велись телефонные разговоры с заведующей столовой и составлялся акт, вы с Беспаловым ничего этого не знали. И хотя вам было сказано, чтобы вы возвращались на Машкова, вы поджидали Ольгу Николаевну так, словно ей было бы спокойней еще раз увидеть ваши лица.
Когда наконец она появилась, у нее был взгляд страдающего от головной боли человека, только походка оставалась свободной и быстрой.
О! Вы еще здесь? воскликнула она. В таком случае, владелец транспорта не откажется подвезти меня в райздрав? Тут близко.
А Татьяне Федоровне, прошедшей мимо, она нервно сказала:
Нужен свой повар. И он будет! Хоть ты и говоришь, что я не боец.
И вот вы ехали по улицам города. Беспалов сидел позади, Ольга Николаевнарядом с тобой, и она отрывисто, с паузой отвечала на твои вопросы.
Наконец она заговорила сама:
Начинаю хождения по начальству. Как вы думаете, повезет? По отношению ко мне у судьбы такое правило: одна рука отнимает, другая одаряет. Что-то должно же быть хорошее?
Ты хотел что-то сказать. Она не ждала ответа.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
1
Ольга Николаевна не ждала ответа, ибо представила себе в этот момент, как разговор с начальством кончается словом «нет». Дело ведь не в масштабах просьбы: порою добыть ставку повара в каком-то смысле трудней, чем получить ссуду на строительство. Сколько в Москве районов и сколько в каждом врачей, желающих что-то сделать для своих больных Чем меньше просьба, тем больше таких, как ты. Мало того, существует в мире план, система, последовательностьвсе то, что где-то в глубине души не принимает твоя женская натура, если, конечно, это не касается планомерности и последовательности в непосредственном делев лечении больного. Во всем остальном вам вынь да положь, Ольга Николаевна! А вы обращаетесь не в наивное учреждение
Но «ненаивное» учреждение ответило вам неожиданной улыбкой и обещанием. Правда, надо было немного потерпеть. Через две недели вам снова пообещали «выяснить» и «прозондировать». Сентябрь сменился октябрем, и обещание стало звучать примерно так: «Обещаем сделать все возможное. Может быть, что-то удастся сделать». Наконец, молодой, но значительный по своему положению «представитель»тот самый, что год назад (тоже в октябре) галантно ухаживал за вами и подвез на машине, а теперь пригласил в кафе пообедать, сказал несколько туманно:
Начистоту?.. Как бы это сформулировать? Пожалуй, так: среди важных вещей есть для нас обязательные и есть необязательные. Обязательные те, от которых зависит наш успех и репутация как организующего начала; необязательныевсе остальные. Мы ждали, что ваше маленькое дело как-то проскочит в промежутке между обязательными и необязательными, притрется, замаскируется под обязательное и пройдет. Но, увы, слишком много на нас навалилось обязательныхи Он развел руками.