Леня! весело возмутился Виктор. Это что за история, позорящая отважных китобоев? Хлопцы, и вам весело? Оля! Сразу же забудь услышанное, умоляю. Медведич, давай договоримся: ты тоже ничего не слышал от своего авиатехника. И вообще, не слушай ты этих героев. Лучше что-нибудь сам нам поведай. Например, куда бы ты хотел поехать, когда тебя выпишут. Мы сегодня такие факирывсе исполнится. Придумай-ка что-нибудь позаковыристей.
Самое заковыристое для меня теперь, начал Медведев, это Антарктика Но тут он увидел что-то в физиономиях товарищей. Я шучу. Серьезным образом перехожу на оседлый образ жизни. Мы с Геной, он посмотрел на Беспалова, что-нибудь придумаем.
Все тоже посмотрели на Беспалова. Он сказал:
У меня в Москве есть комната. Олег там поживет. Я ему говорил: оглядишься, может быть, на столицу поменяешься
Меняться или не менятьсятут всем захотелось высказаться, но помешал приход капитан-директора флотилии в сопровождении главного врача.
Ольга Николаевна рядом с главным врачом увидела уверенного в себе человека в летней морской форме, сидевшей несколько мешковато на широких плечах, с беглой улыбчивой гримасой на полногубом лице, с маленькими, все замечающими глазами. Он держался очень прямо, и только толстая его шея была так изогнута, как будто он нес на себе невидимое ярмо. Возможно, ярмом для него была необходимость посетить бывшего коллегу по промыслу, в беде которого он был немного виноват, а впрочем, нет, не былкак посмотреть. Ольга Николаевна нашла, что капитан-директор уже тем хорош, что явился в эту палату.
Китобои привстали при его появлении, он кивнул и что-то буркнул. Внезапно обернулся к Ольге Николаевне и при пожатии ее руки на какое-то мгновение отключился от всех.
«О! сказал его взгляд. Приятная неожиданность».
Протиснувшись к Олегу Николаевичу, он и ему пожал руку:
Как здоровье?
Потом спросил главного врача:
Медведев, кажется, ходит? Его можно спустить на первый этаж, показать машину? Да ты что, повернулся он к Олегу Николаевичу, не знаешь? Еще никто не успел сказать? Ну и «оперативность»! Жирком обросли за лето, языками еле двигают. Машину тебе, брат, доставили! Во дворе стоит. Я приказал меня подождать, чтобы вручить по всей форме, от всей флотилии. Им что! посмотрел он на остальных. Собрали сумму, и все дела. Это мне пришлось попыхтеть, поклянчить. Капитан-директор повертел головой и поймал взгляд Ольги Николаевны с видом человека, чьи заботы другим не по плечу. Да ты не сиди, склонился он к Олегу Николаевичу. Не будешь же ты против общего подарка?
Олег Николаевич взялся за костыли. Все стали выходить. Беспалов с любопытством глядел вслед. Потом встал у окна, чтобы видеть двор.
Во дворе всем навстречу сверкнул хромированный металл, мягко, с бликами, засинел корпус. Стекла отразили собравшихся. Это был «Москвич» последней марки, ладный, уютный, приспособленный для ручного управления.
Машина стояла тихая, неподвижная и немного похожая на добродушного приблудного пса, готового услужить неизвестному еще хозяину. Вместо всяких речей хозяину открыли дверцу, он ловко соскользнул с костылей на сиденье машины, успев нажать кнопки на своих крепящих аппаратах, отчего колени согнулись.
Как вы его сюда доставили? спросил он.
Проще простого. Спустили с небес.
Его можно завести?
Заводи.
Оп завел мотор и выключил. Взялся за костыли, выбрался из кабины и обошел вокруг «Москвича», благодарно пожимая всем руки.
Номера еще нет, конечно, сказал Леня Кранец. Но ты положись на нас. Два-три дняи будет полный морской порядок. И с номером, и с прочим.
Он верно говорит, подтвердил капитан-директор и повернулся к главному врачу:Ему не вредно управлять машиной?
Такой конфеткой? Это подъем тонуса. Это активизация нервных процессов! с удовольствием глядя на машину и немного краснея, сказал Вялов. Мы не будем возражать В гараже, правда, нет места Он развел руками.
Так постоит, решил капитан-директор.
Вместо Медведева за руль сел Леня Кранец и отвел машину ближе к гаражу, под тополь, как указал Вялов. Все потянулись туда.
Олег Николаевич бодро шел на своих костылях с сосредоточенным видом. Брови его были сведены, отчего лоб казался надвинутым на глаза, верхняя губа важно и в то же время по-детски выступала над нижней. «Прощайте, прощайте, Олег Николаевич, на днях расстанемся», вновь и вновь думала Ольга Николаевна.
И ейв который уже раз! было жаль, что она покидает улицу Машкова.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
1
Друзья поступили прекрасно, навестив его все разом; подарок их был в его положении бесценнымтоже своего рода костыли, только на бензиновом ходу. Скорость на этих костылях больше соответствовала темпераменту Медведева.
Но именно потому, что все было прекрасно, это означало серьезное прощание. Китобои, сделав для него нечто хорошее, уходят не в семимесячное плавание, во льды и штормаони вообще уходят из его жизни, и если когда-нибудь будут вспоминать, приезжатьвсе же это будет похоже на развертывание старых писем, на разглядывание старых фотографий. Различия в образе жизни, даже в здоровье, в конце концов делают людей чужими, и Медведев ожесточенно спешил с полным отсечением прошлого.
Друзья уехали, и он стал дальше обдумывать с Геной Беспаловым возможные варианты совместного будущего. Ему приходила на память сцена, виденная им как-то в послевоенное время: в каком-то поезде, кажется в пригородной электричке, ходят по вагонам двое: один одноногий, он играет на баяне, другой, с закатившимися под веки глазами, поет. Ничего подобного Медведеву и Беспалову не угрожало. И все-таки образ возникал и преследовал из-за неразрывности двух судеб, которую почувствовал тогда Медведев в том баянисте, в том певце. И теперь больные строили планы: «Допустим, я возвращаюсь к научной, возможно, теоретической работе Да, а я, ничего не поделаешь, выбираю часовой завод (сидячая работа). Отпуск проводим в поездках или же в Одессе на моей даче, занимаемся садом. Или нет А если» Любой план был хорош, когда приходил в голову, но почти тотчас же в нем оказывалось что-то сомнительное, какие-то бреши. И главная брешь, настоящий пролом заключался в отбрасываемой догадке, что болезнь сближает их, диктует им свою волю до какого-то рубежа; дальше все будет развиваться по иным законам, с иными настроениями. Только бедование на уровне тех, кто ходил тогда по вагонам, могло бы сделать их неразлучными.
И когда оба начинали чувствовать, что все их гаданиеотвлеченная умственная игра, времяпрепровождение, тогда у них наступал перерыв. Беспалов начинал глядеть в потолок, а Медведев спешил на прогулку. У него теперь было занятие во двореосматривать машину, ходить вокруг своего «Москвича».
Однажды во дворе к нему подошла Лилиана Борисовна вместе с каким-то незнакомым мужчиной в белом халате, с узкой высокой фигурой, с несколько развинченными, картинно-подчеркнутыми движениями. Они разговаривали, пока подходили.
Если уж начистоту, говорил мужчина, то я приехал не к тебе. У меня здесь лежит старый друг покойного отца
Похвально. Но какой ты, однако, Алик! Давно ли называл меня гением красоты и ума? Вон, посмотри, какими молодцами у меня становятся!
Как ваше самочувствие, Медведев? спросила она.
Медведев крепче оперся на костыли, чтобы вежливо разговаривать с Лилианой Борисовной. При встрече с ней ему каждый раз хотелось грубить, и особенно теперь, после ее фразы о «молодцах».
Самочувствие у меня флотское, ответил он.
Это мой больной, сказала она мужчине в халате.
Ну, положим, не только твой, возразил тот. Для меня генийвсе-таки Воронцова.
Ты о Снежане? В сущности, больная была излечена еще до нее, весело и небрежно проговорила Лилиана Борисовна. Оставалось одно: заставить ее ходить
Чтобы заставить ходить Снежану, возмутился мужчина, потребовалась особая система тренировки, разработанная Ольгой Николаевной.
Удивительный Альберт Семенович! Я знаю ей цену. Я же сама старалась овладеть ее системой. Но и мы неплохи. Так что у тебя нет повода от меня отворачиваться.
По-моему, первой отвернулась ты сама.
Нет, я вижу, мои чары развеялись. Впрочем, больные все-таки выбирают меня
Медведев хлопнул крышкой багажника. Разговаривают, будто его нет рядом! Возле Лилианы Борисовны и этого мужчины он еще острей, чем обычно, ощутил себя приговоренным к больнице невольником, которого беда заточила здесь на улице Машкова и никак не дает отсюда вырваться. Сам упустил единственную возможностьтерпи!
Лилиана Борисовна как будто ничего не замечала.
Знаешь, сказала она Альберту Семеновичу деловым тоном, мне было бы важно таких, как Медведев, записывать в течение нескольких лет. Раз в полгода хотя бы. И она обернулась к Медведеву. Вы ведь одессит? Но я слышала, у вас есть какие-то планы
Фантазировал. Перебраться в Москву.
Тогда совсем просто! Лилиана Борисовна заулыбалась. Буду уговаривать вас приезжать к нам на своей машине. Появляться, так сказать, мимоездом. Вы ведь не против?
Мысль об использовании машины хороша, растягивая слова, сказал Медведев и вдруг оживился. А не пора ли мне выписываться, доктор? Я мог бы приезжать. Простите, но больница осточертела. Не терпится, знаете, попробовать самостоятельной жизни: ходить в магазины, варить кашу, что-то делать руками.
Рано, категорично ответила Лилиана Борисовна.
«Ничего не рано! думал Олег Николаевич, глядя вслед удаляющимся врачам. Я вырвусь-таки от вас, гениальная Лилиана Борисовна, помогшая мне дойти до гениальной идеи!.. Прощайте, у меня свидание!»
Олег Николаевич стал шарить по карманам пижамы. Двухкопеечные монетки. Остались от телефонных разговоров с друзьями. А ключи? Ключей от машины не было. Значит, в тумбочке! Не возвращаться же назад. Он подумал: какая удача, что по забывчивости не запер багажник. Там лежит сувенир друзейморская роба, а прощехлопчатобумажная куртка и брюки. Вот, пригодились!
Переодеться, имея крепящие аппараты и опираясь на костыли, было делом, конечно, не двух минут. Пока «наряжался», стало жарко. Еще горячился при этом, бормотал что-то. Пижаму он сунул в багажник, не забыв пересыпать мелочь в карман робы, и, когда вышел из-за машины, торопливо пересекая на костылях двор, вид у него был решительный, даже дерзкий, и немного помятый.
«Наверно, похожу на пьяного инвалида, подумал Олег Николаевич, но это пустяк! Даже лучше, для удовлетворения любопытства прохожих».
И вон он уже за воротами.
2
Улица Машкова, не украшенная большими магазинами, малолюдна. Олегу Николаевичу не пришлось толкаться в праздном потоке, утомляясь от одного вида мелькающих тел и ног. И пока шел по ней, успел вобрать в себя особый сентябрьский колорит небойкой московской улицы. Нет, не вобрать! Грудь его была напряжена, стучали костыли, все мелькало. Он шел и бессознательно «вбрасывал» в себя обрывки неба, тротуара, стен, неба, тротуара, мостовой, первую осеннюю синеву. От быстроты ли движений, чрезмерных усилий или от волнения воздух казался полыхающим, кругом было пеклои странно было увидеть на асфальте невысохшую лужу, оставленную поливальной машиной, а на пожилом прохожемзастегнутый плащ, в котором человека должен был бы хватить тепловой удар. Взгляд Олега Николаевича еще не был затуманен и слух не утерял остроту: он расслышал хрипловатое дыхание носителя толстого застегнутого плаща. Но уже выходя на Садовую-Черногрязскую, он почувствовал, что глохнет от внутреннего своего жара: машины пролетали мимо него почти бесшумно.
Когда же его сдавили людские тела в троллейбусе, он понял, что еще и слепнет. Жар застилал глаза липкой пленкой, и все виделось, как через непротертое стекло. Лица туманились, шли пятнами. Почему-то это не пугало.
Мужские лица ему были вообще не нужны. Он замечал только женские, а в них лишь то, что хоть чем-то напоминало Ольгу Николаевнуцвет глаз у одной, нет, такого цвета больше нет и не бывало; так же подстриженные волосы у другой, нет, эти чересчур короткие; такую же ироническую усмешкунет, не то, недостает воронцовской мудрости!.. Олег Николаевич удивлялся, когда ему предлагали сесть, и негодующе вскидывал голову, если настаивали. Он не понимал, чего от него требуют, мешая сосредоточиться, мешая бить, таранить своим воображением, своими чувствами ту дверь, которую он скоро распахнет, а если закрытазабарабанит в нее костылями или дойдет до какого-то высшего сумасшествия.
Взгляд его в эти минуты был неподвижен и отпугивалкаждый, случайно коснувшись Олега Николаевича, отшатывался; все расступались. Он отрывисто спрашивал остановкиему сбивчиво отвечали. В нем была сила одержимого, столь резкая в будничной сутолоке московского транспорта и, если приглядеться, даже устрашающая. Не одна впечатлительная женщина да и мужчины еще несколько часов спустя помнили это и воодушевленное, и каменное, и будто раскаленное лицо с глядящими куда-то вдаль, поверх голов, полубезумными, замершими, веселыми глазами.
Стоять на месте ему было тяжело, досадно не от обычной слабости больного, но от силы, которая толкала его вперед. Он обрадовался, что должен пересесть из троллейбуса в трамвай. Лишь бы двигаться! Как и все, он зашел в трамвай с задней площадки и тотчас же устремился в другой его конец, к выходу, как бы стараясь часть пути прошагать в вагоне. И, только сойдя на нужной остановке, он дал себе передышку.
Тут он сказал себе: «Олег Николаевич, приготовься к встрече!» Грудь его вздымалась, не успокаиваясь, от ударов сердца вздрагивали костыли. Он ждал: хотя бы лицо стало нормальным, будничным, привычно бы побледнело. Он всей кожей ощутил, как оно бледнеет, и сказал: «Хватит». Ему все еще было тяжело, дурно, как после многокилометрового бега. Он напрягал глаза, чтобы разглядеть незнакомый маленький зеленый особнячок. Этот дом плыл и колебался, как отражение в дрожащей воде.
Олег Николаевич вошел в него, торжествующе упирая костыли в неровные доски пола. Свобода, которую он обрел вместе с внезапной решимостью на Машкова, заставила его толкнуть одну, другую дверь. Его вопрошающий голос разнесся по маленьким коридорчикампрямо и вправо. Наугад, ни минуты не сомневаясь, Олег Николаевич двинулся почему-то прямо, обогнул столик, за которым, наверно, должна была сидеть дежурная или вахтер, но никого не было, и бросил взгляд на дверную табличку с неразборчивой для его теперешнего взгляда надписью.
За дверью прозвучал голос, от которого на миг ясный холодок радости вернул ему остаток сил. Он хотел стукнуть в дверь и уже поднял руку, но дверь открылась, и перед ним встала Ольга Николаевна.
Медведев вдруг так смутился, что стало тяжело в голове. Он напряг всю свою волю, чтобы удержать голову прямо, и еще успел услышать полнозвучный женский голос:
Я только что вспоминала о вас. Вот чудо! Надо же, вы за дверью Мамочка, обернулась она назад. К нам запросто пожаловал кто ты думаешь?..
Голос ее стал отдаляться. Олег Николаевич видел только движения ее губно и на них наполз белесый туман. Олег Николаевич закрыл глаза, весь погружаясь в тошнотуона поднималась от горла до затылка.
Его куда-то стало клонить, качнуло, и он услышал, как кто-то вскрикнул
3
Свой, не замеченный больничным персоналом, «побег» ты объяснил Беспалову просто:
Ездил, чтоб договориться
Он кивнул, как будто понял, привыкнув к внезапности твоих поступков. Сам о себе ты, Олег Николаевич, знал давно, что все в тебе происходит мгновенно: один глубокий вдох и выдохи вот уже нет прежнего строя чувств. Что же стряслось?
Ольге Николаевне ты тоже ничего не объяснил, очнувшись. Она и не расспрашивала. Для нее и для ее матери, Татьяны Федоровны, правда твоего появления оказалась слишком ясной и яркой, даже немного резала глазаони старались притушить этот свет. Они делали свою будничную работу, и ты был для них как будто только больным, и они мягко подталкивали тебя к будничному объяснению твоего приезда, говоря: «Отдохните. Сегодня вам не нужно так много упражнений». Или: «Вы окрепнете, и вам будет легче ездить».
Но ты продолжал помнить, что была распахнута дверь, и в ней Ольга Николаевна, и к твоему лицу сквозь белесый туман плыло ее обрадованное лицо Даже Беспаловаа он, по-твоему, был немножко тугодумосенило. И потому он заговорил о другомо том, что его забеспокоило.