Здесь им подали чай, и Олег Николаевич спохватился:
Не хмурьтесь, Ольга Николаевна, это же шутка И знаете, почему вы не просто красивы, не обыденно? Почему вы прекрасны?
Если следовать за вашей мыслью, то скорее всего потому, что далеко ушла от обезьяны, имею современный нос, современную прическу и в брюках?
Нет. Потому, что вам нечего скрывать, прятать в чулан. И вы не прячете. Сколько всего я вижу на вашем лице! Все вокруг наливают чай, как обычно. Вы каждое движение совершаете с улыбкой, с удовольствием. У вас очень выразительные губы Даже официантка глядит на вас, улыбается
Я же не всегда такая. Мне сегодня удивительно Я созерцаю. Упиваюсь чаем. Внимаю. Она засмеялась. Вы, оказывается, разговорчивы!
Я тоже не всегда такой.
Часа через два за окнами кафе исчезли лучи солнца. Улица Кирова окрасилась вечерней синевой. Маленький отпуск Ольги Николаевны было решено провести вместе. Она поймала номерок, подброшенный гардеробщиком. Старик подскочил к ней с пальто в руках.
Хорошее у вас кафе, сказала она.
Э! старик разрубил воздух рукой. Это разве кафе?! Был бы я директоромбыло б хорошее!
Не сомневаюсь, улыбнулась Ольга Николаевна.
На улице она обернулась к Медведеву.
Мне надо сделать покупки. Я не стану, конечно, таскать вас по магазинам. Провожу. И на этом мы сегодня расстанемся.
Растягивая путь, Ольга Николаевна прошла с ним по улице, весело озираясь, заглядывая в арки ворот, признаваясь, что имеет пристрастие открывать для себя незнакомые дворы и дворики. Заглядывать в нихвсе равно как делать археологические раскопки: новое время ставит свои здания впереди старых, и, войдя во двор, иногда можно увидеть уголок ушедшей Москвы, памятник былых человеческих судеб, испытать ощущение, что попала в восемнадцатый век, что прожила уже два столетия. Ведь так хочется, оставаясь относительно молодой, удлинить время, почувствовать протяженность, а не краткость жизни!
Олег Николаевич неуклюже шагал рядом с ней, кивал, постукивал тростью. Тротуар был узок, огорожен перилами. Им уступали дорогу. Он этого не замечал.
В начале Кривоколенного Ольга Николаевна остановилась возле скромного здания в три, вернее, в два этажа с плоским, словно стертым от времени фасадом. На фасаде были видны чуть намеченные колонныпилястры и две мемориальные доскис профилем Веневитинова и Пушкина. Медведеву уже было известно, что Пушкин приезжал сюда к своему родственнику, блестящему молодому человеку, написавшему о себе пророческое: «Как знал он жизнь! как мало жил!»
Молча обошли они этот дом с какими-то уродливыми пристройками со стороны двора, недовольно оглядывая позднейшие «напластования времени» и низенькую будку входа.
Теперь и не поймешь, вздохнула Ольга Николаевна, куда входил Пушкин, стуча тростью? Где раздавался его голос: «И пыль веков от хартий отряхнув»? По мерке нашего времени, когда запаздывает духовное развитие, Веневитинов был, в сущности, еще мальчик. Но для него это был год казни декабристов. Три месяца спустя после казни он позвал к себе других мальчиков слушать Пушкина, и в эти окна заглядывал такой же осенний вечер, только был не ноябрьоктябрь. Что было в голове Пушкина в это время? Представить только!.. В том же октябре талантливый мальчик уехал в Петербург, на чиновничью службу. На пальце он увез перстень княжны Зинаидыдружеский подарок. Она была и любимой женщиной, и родственницей декабриста Волконского. Все сплелось! А через полгода мальчик умер. Быть может, от тоски по ней, как бы там ни писали биографы Этот дом кажется мне грустным, даже трагическим. Но я им очень дорожу. Москва для меня многое бы потеряла без него. Я люблю вспоминать, сколько с ним связано великих, известных людейто одного, то другого или другую и представляю их в освещенном окне Теперь и мы с вами, невеликие, с ним связаны.
Они подошли к зданию с выпуклым фасадом. Ольга Николаевна обозрела его с улыбкой.
Стоит и тоже хранит тайны. Скрывает, что здесь живет полярный летчик. Пусть пока скрывает До завтра, Олег Николаевич! Неужели едем?
Сумерки не скрыли, как просияли ее глаза.
2
Тепло одетая, в вязаной шапочке, которая застегивается под подбородком, она ждала его, прохаживаясь возле бульвара, и было в ее фигуре, в движениях плеч, в повороте головы что-то новое. Он вгляделся, не узнавая: так мало оставалось в Ольге Николаевне от прежней взрослой, чересчур взрослой и мудрой женщины, и так много прибавилось от молодой девушки.
Медведев открыл дверцу, и Ольга Николаевна внезапно устала от пережитого нетерпенияприслонилась к кузову машины и так постояла, держа в руке большую сумку с вещами и провизией.
Он взял ее ношу, положил в машину. И то, как брал, запомнилось надолго: она так отдала, а он так принял, что в одном этом была уже радость для обоих, молчаливое объяснение
Ехали они часа два. Остались позади оголенное, с кучами листьев Бульварное кольцо, широкий и длинный Ленинградский проспект, замелькало Ленинградское шоссе, похожее на улицу, которая еще не целиком застроена.
Москва кончилась.
Где-то в центре одноэтажного деревянного Солнечногорска они отыскали нужный поворот, выехали на Пятницкое шоссе и затем свернули на лесную дорогу, изъезженную, ухабистую, но, к счастью, промерзшую, крепкую. «Москвич», хотя и с трудом, осилил ее.
В пути им было празднично легко встречаться взглядами, говорить, молчать, узнавать друг о друге какие-нибудь мелочи из груды неизвестного, озирать дорожные окрестности, гадать, сколько еще осталось ехать до деревни и застанут ли они хозяев. Ольга Николаевна показала ключи: «Если нетсами будем хозяйничать». Им было легко, как вчера в кафе.
Долгие четыре дня ожидали их в отдалении от скрытой за горизонтом столицы, рядом с замершими заливами, почернелыми лесами, присыпанными снегом пашнями. Их ожидала тишина, как в Антарктике, и если хозяева отбыли, то еще и безлюдье, как на айсберге, только с достаточным запасом дров.
Да, им было празднично легко, непринужденно почти как вчера, и все же, наверно, сегодняшний день уже не был похож на вчерашнийподобно тому как и дорога не была столь гладкой для «Москвича», как в городе. Машину подбрасывало. Что-то похожее происходило с их чувствами. Иначе зачем бы они радостно переглянулись, увидев, что из трубы дачи вьется дымок, во дворе стоят «Жигули», а к дому подходит какой-то мужчина в полушубке, в меховой шапке, с ведрами воды в руках.
Дача, впрочем, была не дачейне каким-нибудь подмосковным теремом в два этажа, с островерхою крышей, с балкончиками и верандою, а обычной деревенской избой с черными бревнами сруба, ничем не обшитыми, с новыми воротами и калиткой в старом заборе, со старым скрипучим крыльцом и с обновленной, недавно переложенной печью.
Врач Веткина и ее муж, оба заядлые рыболовы, купили эту избу года полтора назад, и Ольга Николаевна однажды летом была у них здесь, в деревне Исаково, только поездка не удалась. Во время уженья в горле Исаковского залива их прихватил ливень. Волны и грянувшая над Истринским водохранилищем гроза заставили подогнать лодку к берегу и отсиживаться под кустами. Ольга Николаевна сначала радовалась, что ливень прервал скучную для нее рыбалку. Ей даже нравилось, что все промокли. Она еще выскакивала под теплые струи и, подняв к небу лицо, любовалась молниями Внезапно, быть может от чрезмерного прилива сил, ей вспомнились ее Бауманская и Машкова, нерешенные дела, ждущие больные, охватила тоска по каким-то гигантским свершениям. Она почувствовала себя на грани какой-то огромной, яркой мысли. Но ей могли помешать. И остальную часть дня Ольга Николаевна провела в еле сдерживаемом раздражении. Ни костер, ни уха, ни разговоры с Людмилой Ивановной, с ее мужем Дмитрием Михайловичемрадушным, несколько шумным хозяиномне унимали в ней скрытого недовольства по-пустому уходящим временем Больше ее сюда не тянуло вплоть до последнего приглашения Людмилы Ивановны.
Мужчина в полушубке, с ведрами в руках, обернулся на шум подъезжающих, и Ольга Николаевна узнала Веткина. Он тоже сразу ее узнал, поставил ведра на землю, подбежал поздороваться, познакомился с Медведевым и открыл ворота. На крыльце уже стояла Людмила Ивановна, застегивая молнию лыжного костюма. Откуда-то из-за избы, отливая медью, с приветственным лаем выскочила Альпа и бросилась на грудь Ольге Николаевне. Медведеву она тоже лизнула руку, хотя не знала его. «Видите, засмеялась Веткина, она показывает: друзья Ольги Николаевнынаши друзья».
Через полчаса у Медведева появилось ощущение, что оних старый знакомый.
Мы уже собирались уезжать: нет клева, говорила Людмила Ивановна.
Постой, говорю, Мила, дай я хоть полы вымою к приезду гостей, рассказывал Дмитрий Михайлович. Она не возражала: считает, что здесь я талант! Хо-хо-хо.
Людмила Ивановна ставила на плиту кастрюлю с водой:
Обедать собирались в Москве. Но я сейчас быстро приготовлю. В компании приятней.
У меня есть тушенка. Нужна для супа?
У нас тоже есть, Ольга Николаевна.
Есть не только тушенка. Полбутылки менее прозаической материи. Хо-хо-хо.
Пока женщины готовили обед на скорую руку, мужчины оживленно беседовали.
Разведение рыбы в водоеме говорил Дмитрий Михайлович. Судак
Кит-горбач вторил ему Олег Николаевич. Международная конвенция запретила
По лицу Олега Николаевича, по его жестам и горячности было видно, как важны для него сейчас все эти проблемы рыборазведения и ограничения боя китов. На самом же деле все чувства в нем отталкивались и уходили от беседы. Взгляд скользил в сторону, как бы отправляясь за поиском более точных слов, но возвращался, наполненный драгоценным грузоммгновенными образами: вот Ольга Николаевна, очистив картофелину, вдруг подбрасывает ее в воздух и ловитнаверно, вспомнив бойкого старика из «Русского чая». Вот она, почувствовав его взгляд, начинает смеяться, откидывая назад голову, или, поправив волосы тыльной стороной ладони, оглядывается на него.
После вчерашней встречи он был неравнодушен к ее новым нарядам, замечал беглые отсветы огня на ее вязаном свитере, теплой юбке, коленях. Он восхищался ею, ловил звуки ее голоса сквозь басок Дмитрия Михайловича, пытался угадать по тону: в каких ее словах скрывается что-то для него одного. И все время спрашивал себя: неужели он интересен и дорог этой необычайной женщине?
Ольга Николаевна заполняла избу своим присутствием, заслоняла просторы за стенами избы, дальний каменный частокол Москвы, небо над крышей и все воспоминания о прожитой жизни. И может быть, из-за этого она стала казаться ему незаметно выросшей и большой. И сам он рос и рос, превращался, как во сне, в великана. И такими же становились Веткины.
Все стало крупно вокруг, как будто грудь и голова у него слились в большую линзу чистейшей прозрачности. Он видел рядом с собой вещи, созданные для гигантов: огромный, ничем не накрытый деревянный стол, консервную банку величиной с бочонок и консервный нож, который он взял как орудие для разделки кита. Неимоверно великими показались ему буханка хлеба в крупных руках Дмитрия Михайловича и банка медавзяток хозяйских пчел.
Такая огромность каждой вещи и всего происходящего грезилась Медведеву только раз в жизниоднажды морским утром в первом антарктическом рейсе, когда он вышел из своей каюты с необычайной ясностью взора, кристальной чистотой и добротой чувств, и ему нечаянно на какие-нибудь полчаса открылось, что все в жизни не так, как мы думаем: не мир велик, и не океан, и не вселенная. И солнце, встающее из вод, совсем не огромно. Велики и с трудом умещаются посреди всех вселенских тел и явленийпалуба океанского корабля у него под ногами, поручни, за которые держатся его человеческие руки, и сердце, которое бьется в его огромной груди, и его мозг, вбирающий в себя и солнце величиной с его глаз, и океан, неспокойный, как кровь в его жилах, и облачко величиной с его голову, спутанную от ветра.
Ничего слаще и упоительнее он не испытал в своей жизни, чем эта огромность самого себя и всего, что плыло вместе с ним.
Теперь это пришло к нему вторично.
Мираж огромности не покинул его и за обеденным разговором. Даже слова, которые произносились, были похожими на большие картины.
Истра Катышня Нудоль Чернушка Раменка перечислял Веткин речки, вышедшие из берегов, чтобы слиться в местное море.
Кейптаун Мельбурн Монтевидео Гибралтар говорил Олег Николаевич.
Машкова, Бауманская МоскваЛенинград, говорила Ольга Николаевна.
Петрушка, огурцы, лук, морковка Еще пчелы, посмеивалась Людмила Ивановна.
Альпа скреблась в дверь и скулила. Когда ее впустилисловно неведомое чудище ворвалось в дом. Альпа была такая большая, непоседливая, вертлявая, что показалось: она зазмеилась и заклубилась вокруг, превращаясь в многоглавого и многохвостого, но добродушного змея. Она была избалована лаской, как единственный ребенок в этой семье без детей. И хотя хозяева уговаривали Альпу вести себя поспокойней, она угомонилась лишь тогда, когда ее опять потянуло на улицу. С ней вместе вышел и Дмитрий Михайловичуложить кое-какие вещи в багажник.
Женщинам оставалось обговорить кое-что по хозяйству. Печка, плита, дрова; вот вам спальные мешки; в подполевсе для борща и гарнира; молоко можно купить у Стрельцовыхвон та большая изба, ближе к заливу; жаль, мы не наловили вам рыбы; Олег Николаевич, вы не любитель? Ну да, после океанских исполинов вы не размениваетесь на каких-то плотвичек. А Ольга Николаевнанам уже известноне отличит мормышку от спиннинга Ну как вам наша хата?
Людмила Ивановна переводила взгляд с Ольги Николаевны на Олега Николаевича и улыбалась ему почти влюбленными глазами: ей передавалось настроение подруги. Теперь обе женщины, казалось, любили Олега Николаевича. И он подставлял лицо ласковому сиянию огромных глаз великанш, вспоминая свои приступы страха перед жизнью.
Но Веткин скоро нашел ему другое занятие.
Надо поправить телеантенну, сказал он. Подержите лестницу? Она у меня хлипкая.
Медведев обрадовался:
Охотно!
Дмитрий Михайлович приставил дрожащую деревянную лестницу к крыше.
А! Не тот инструмент. Я сейчас, а вы пока подвиньте ее немного влево.
Олег Николаевич нажал плечом, прислушиваясь к своему позвоночнику. Лестница сдвинулась, поехала и стала на нужное место. Никаких рычагов не потребовалось! Медведев облегченно вздохнул и обернулся. На крыльце стояла Ольга Николаевна.
«Сейчас вскрикнет!»
Но она бегло взглянула на небо, погладила подскочившую Альпу и молча ушла в избу.
«Великий день у меня! воодушевился Медведев. Олег, сказал он себе, давно ли ты был скреплен, сшит и забинтован? Давно ли был в марлевом коконе?.. Вот, никогда ты не задумывался над врачующей сутью выражений: «Как все», «Не хуже». Отбрасывал от себя с пренебрежением. Ругался после полета на остров: «Это черт знает что! Даже отпечаток пальца у каждого свой, даже ушей не найдешь одинаковых, почему же надо выглядеть и поступать, как все? Если инструкция предписывает не летать при такой-то силе ветра, я непременно должен сидеть и утешаться мыслью, что другие не полетели бы?»
Ты воевал не с инструкциейс самоутешением слабых и опасливых. Отсутствует воля? влекутся, куда влечет большинство. Нет своих жизненных правил? во всем равняются на других. Нет мыслей? повторяют чужие: Командир ты авиаобъединения или простой пилотпоступай банально, и это залог, что тобой будут довольны Так ты любил говорить. И что же теперь?
О, тебе открылась отрада: не хуже других сдвинуть плечом лестницу, смастерить тренажер, водить автомашину! Какой перед тобой простор! Впереди бесчисленное число радостей; их хватит на целую жизнь: обрести обычную человеческую походку и снять когда-нибудь крепящие аппараты, освоиться с какой-нибудь обычной городской профессией и находить в ней удовлетворение, окрепнуть настолько, чтобы пить водку и не быть белой вороной ни в какой мужской компании Зажить не хуже, чем другие! Антарктику и Сибирь приберечь для разговоров. Чем не мудрость? Чем не мужество?
Но ты не прост, Медведич! Хитришь сам с собою. Ты, убогий, которому на роду написано иное, хочешь любить и быть любимым? Это ли не дерзость!
«А если, думает Олег Николаевич, на роду написано несколько вариантов? И один из них самый немыслимый?..»
3
Веткины уехали, оставив часть себя с гостями. Во всяком случае, гости зажили в избе так, словно на них смотрели со стороны. Это никак не помешало, а скорей наполнило их жизнь глубиной неторопливого ожидания.
Никаких дел и занятий, кроме хозяйственных, у гостей не было, но, как ни странно, время проскакивало стремительно и исчезало. Успеешь только спросить и выслушать ответуже прошел час. Посмотришь, как она выходит из кухни в горницу и возвращается назад, уже вечер.